Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения

О небо! Он блистал когда-то, луч свободы;
Летел великих войн, все потряся народы,
Неслыханный циклон;
На картах засверкал Маренго знак кровавый,
И Тацит бы ослеп, глядя на пламень славы
Твоей, Наполеон!

Да, были эти дни — фримеры, прериали, —
Когда все чудища, все гидры погибали
Под метким топором;
Когда стал пеплом трон, Бастилия — руиной,
Когда над каждою великою вершиной
Великий грянул гром.

Да, видели отцы, как в океан столетий,
В морях Республики, год Девяносто Третий
Левиафаном плыл;
Да, исполины шли — бесстрашны, гневны, грубы —
И богу самому, рыча, казали зубы,
Едва он их корил.

Да, Мирабо, Дантон, Сен-Жюст — сыны вселенной!
Теперь же выкидыш плюгавый и презренный
Над нами вознесен;
Теперь же Франция на представленье это
Глядит, где в капельке воды со спирохетой
Воюет вибрион!

Позор! Теперь одно волнует всех в Париже:
Морни или Мопа стоит к престолу ближе?
Кто победит кого?
Порядок оба ведь спасали. Кто ж сильнее?
Кто покорит дворец? За этого — лакеи,
А девки — за того.

Когда в тюрьму к Абд-эль-Кадеру
Шут узкоглазый был введен
(Кого Тролон, забывший меру,
Именовал «Наполеон»);

Когда со свитою лакейской,
В окошке застя неба синь,
Зверь из берлоги Елисейской
Предстал пред хищником пустынь, —

Тот, в рощах пальмовых рожденный,
Султан, товарищ рыжих львов,
Свирепый, кроткий, углубленный,
Хаджи, хранитель мудрых слов;

Тот, роковой, в бурнусе белом,
Герой, что все сметал с пути,
Пьянея боем озверелым,
Чтоб ночь в молитвах провести;

Кто, на шатре раздвинув ткани
И веря в близость горних сил,
Свои, в крови засохшей, длани
Спокойно к звездам возносил;

Кто, кровью меч насытив грозный,
Мечты неясной слышал зов,
Любуясь красотою звездной
С горы отрубленных голов, —

Завидя лоб с клеймом «изменник»
И лживый взор меж тяжких век,
Тот, верный воин и священник,
Спросил: «Кто этот человек?»

Он удивлен при виде маски
В усах, — но кто-то говорит:
«Гляди: с ним ликторские связки;
Знай: это цезарь и бандит.

Ты слышишь этот плач и стоны,
Что не смолкают, что растут?
Знай: то клянут убийцу жены,
То матери его клянут.

Он овдовил, осиротил их;
Он взял всю Францию в ножи;
Теперь он трупы жрет в могилах».
И поклонился тут хаджи.

Но с тайным он глядел презреньем
На мастера кровавых игр.
Наморщив ноздри, с отвращеньем
Обнюхивал гиену тигр.

Встречал я буржуа, жрецов торговли бойкой,
Не столько стоиков, сколь выдержанных стойко,
Купоны режущих рантьеров-молодчин,
Что действуют багром у биржевых пучин.
Честнейшие дельцы! Есть и у них охрана,
Как древле медный бык античного тирана,
Божок барышников, свой золотой телец.
Вот за кого всегда голосовал делец!
Но о любой строке, что вольностью согрета,
Дымя у камелька душистой сигаретой,
Так избиратель наш исподтишка поет:
«Вот книга вредная! Кто право ей дает
Быть храброй, искренней, пока я сам так трушу?
Кто Бонапарта бьет — и мне терзает душу.
Конечно, Бонапарт — ничто! Но почему
Об этом вспоминать, — простите, не пойму.
Да, он — проныра, лжец, клятвопреступник скверный,
Пират, политикан, воришка. Это верно.
Он выслал Суд и Честь, он все права попрал,
Орлеанистов он до нитки обобрал.
Нет худшей сволочи! Но он проголосован!
Я сам голосовал — и потому ни слова!
Сатира на него — и на меня хула!
Зачем же вспоминать, что храбрость умерла?
Ведь это же намек нам, гражданам нейтральным,
Что все мы струсили перед плутом нахальным!
Да, мы в наручниках, — согласен. Но, — увы! —
На бирже паника. Или хотите вы
Другой республики, не розовой, а красной?
Нет, лучше зло пресечь, — все сразу станет ясно.
Пусть в императоры возводится подлец!
Он лучше, чем террор, он лучше, наконец,
Как говорит Ромье, чем торжество народа!
Ведь он прибежище в делах такого рода.
Ругать правительство — не значит ли, дразня,
Грубейшим образом коснуться и меня?
Слегка критиковать правительство — уместно.
Но если говорят, что избиратель честный,
Что мирный буржуа сказал из страха «да»,
Что все сплошной расчет, — нет, это клевета!
Я это, черт возьми, изменой называю!
Нет, кровь еще во мне взыграет боевая,
Пускай сторонится меня любой смельчак!
Он оскорбил меня и честный мой очаг!»

Мыслитель! Если ты, клеймящий злодеянья,
Отмстишь за истину в кровавом одеянье,
За право, за народ задушенный, — беда!
Как раз очутишься меж двух огней тогда.
Жеронт себе избрал в правители Сбогара,
И речь бесстрашная, исполненная жара,
Зовущая к борьбе, не избежит помех:
Злодейства — этого и трусости — вон тех!

1

Коль дело сделано, пора — средь угнетенья —
Устраиваться нам, обставить помещенье.
Надменный примем вид: позор проглочен весь;
Чтобы составить «двор», все будет нужно здесь,
Все, кроме совести и чести. Пусть музеи
Своих зародышей нам воскресят скорее,
Чудовищных своих уродцев, и пришлют.
Египет! Мумии понадобятся тут.
Вертепы! Жуликов побольше к нам гоните.
Фальстафа дай, Шекспир! Леса, волков пришлите!
Рабле, шли Грангузье, чудовище твое!
Дай, Гофман, дьявола! Дай ангела, Вейо!
Пусть принесут в мешке Жеронта от Скапена,
Карконту от Дюма! Бальзак пришлет Вотрена.
Бридуазона даст нам Бомарше, Вольтер —
Фрелона своего, продажности пример.
Из сада зимнего Мабиль примчит красавиц.
Лесаж уступит нам Жиль-Блаза; Свифт-лукавец —
Всю Лилипутию, с орлами точно моль.
В притон языческий нужны ханжи; позволь
Монталамбера взять, Мольер! Дай Брюскамбиля,
Скаррон! Где Скарамуш, Калло? — Ну, всех добыли!
Дрянь слита с мерзостью, и в сумрак ужас влит.
Есть для Империи все нужное, Тацит!
Где Ювенал?.. Сенат взрастет на этой скверне.

2

Гасконский лгун Дюко; Руэр, отброс Оверни;
Маклак и Шейлок — Фульд; Сибур-Искариот;
Парье; Бертран, пред кем трепещет патриот;
Бошар — палач-ханжа, кто в тюрьмы слезы льет нам;
И рядышком Барош, чье имя стало рвотным;
Холопы чванные, надменные плуты,
Умеющие гнуть на сто ладов хребты,
Мразь гордая, пред кем Домье в восторге тает,
Когда на облик форм уродливых взирает, —
Вы все, кто назван здесь, признайтесь, что творцом
Нарочно создан был ваш барин, чтоб с бичом
Царить над Францией, вернее — над Гаити.
И вы, герои клик, что денег лишь хотите;
Философы, в тисках от головы до ног;
Кутилы, только что отбывшие острог, —
Приветствуйте ж его, сей персонаж чудесный,
Правителя, что к вам слетел сквозь люк небесный
Усатым цезарем и, стаей псов храним,
Распознаёт людей, и щедр бывает к ним,
И, как природный князь, познав свою натуру,
Шлет Пуасси в сенат, Клиши — в субпрефектуру.

3

Тут практике должна теория помочь:
«Свобода, родина — слова пустые. Прочь!
Кто распластается, тот преуспеет вдвое.
В огонь трибуны все, печать и всё такое.
С дней революции у наций бред возник.
Слагатели речей и делатели книг
Погубят всё. Поэт — безумец буйный. Пусто
На небесах; мир мертв; и ни к чему искусство;
Прогресса нет. Народ? — Вздыбившийся осел.
Кулак — закон. В дугу! Дубине — ореол!
Не нужен Вашингтон. Да здравствует Аттила!»
И сотня умников все это подтвердила.

Да, пусть приходят все, чье сердце полно тьмой,
С душой косящею и совестью хромой:
Да, солнце их взошло, мессия их родился,
В декреты, в действия и в пушки воплотился;
Страна расстреляна, раздета, — спасена.

Сова Измена — здесь: плодит птенцов она.

4

Везде ничтожеством взят верх. Чтоб нашу славу,
Законы и права пожрать и на расправу
Взять колыбель детей и предков честный гроб,
Ночные хищники выходят из трущоб.
Софист и солдафон крепят свои тенета.
Радецкий — нос уткнул в зловонье эшафота;
Дьюлай, тигровый ус, Буоль, зеленый лик,
Гайнау, Бомба — все блуждают, скаля клык,
Вкруг человечества, что, связанное, рвется
И за права свои, за справедливость бьется:
От Сены до Балкан, от Тибра до Карпат
По трупам ползает тысяченогий гад.

5

Баттё и с ним Бозе, являя вкус педантский,
Богатства языка внесли в словарь гигантский;
В честь победителей его мы обновим.
Дух человеческий! Всем пакостям твоим
Исконным — имена даны по новым спискам.
Так, лицемерие, с умильным взором низким,
Теперь — Манжо: Христом торгует этот плут.
Вновь окрещен позор: его Сибур зовут.
Предательство — Мопа. Под именем Маньяна
Убийство подлое вползло в сенат нежданно.
Синоним подлости дан кличкой Ардуэн.
Ложь — Риансе: он к нам из римских прибыл стен
И запер истину в глуби ее колодца.
Отныне пошлость нам звать Монлавиль придется,
Свирепость — Карреле. А низость, например,
Давно является за подписью «Руэр».
Для проституции «принцесса» — термин прочный.
О муза, всех — в словарь! Дать хочешь образ точный
Суда продажного, что плещется в крови?
Нетрудно: Партарье-Лафоса назови!
Я кликну: «Сент-Арно!» Резня ответит: «Здесь я».
И, чтобы ужаса придать для равновесья,
В календарях, где был святой Варфоломей,
Встал Бонапарт святой — во всей красе своей.

Народ же, восхитясь, все принял, — в чем сомненья
Опасны. И Париж внимает, весь — почтенье,
Как льет сироп Сибур и как Тролон трещит.
Племянник с дядею в дифтонг единый слит,
И в наглом вензеле Берже по чьей-то воле
Бульвар Монмартрский вплел меж Лоди и Арколе.
Спартак — на каторге и при смерти лежит;
В изгнанье Фемистокл, затравлен Аристид;
Львам брошен Даниил, пророк добра и духа;
И, значит, миг настал — вскрыть миллионам брюхо!