Овидий - Наука любви (сборник)

Воинской службе подобна любовь. Отойдите, ленивцы!

Тем, кто робок и вял, эти знамена невмочь.

Бурная ночь, дорожная даль, жестокая мука,

Тяготы все, все труды собраны в стане любви.

Будешь брести под дождем, из небесной струящимся тучи,

Будешь, иззябший, дремать, лежа на голой земле.

Если рожденный на Делосе бог, Адметово стадо

Пасший, ютился порой под шалашом пастуха, —

Ты ли не примешь того, что сам не отверг дальновержец?

Хочешь остаться любим – всякую спесь позабудь.

Если не будет тебе дороги открытой и ровной,

Если перед тобой дверь заперта на засов —

Не устрашись ничего и спускайся во двор прямо с крыши

Или в высоком окне выищи надобный лаз.

Женщина рада бывать причиною смертного риска:

Это им верный залог самой горячей любви.

Ты опасался, Леандр, потерять любимую Геро

И, чтоб себя показать, переплывал Геллеспонт.

Нет худого и в том, чтобы льстить рабам и рабыням:

Каждого, кто повидней, надобно ближе привлечь.

По именам их зови, обращаясь (чего тебе стоит?),

И не гнушайся пожать рабскую руку своей.

В день Фортуны [67] , когда о подарке попросит невольник,

Не пожалей для него: право, расход невелик.

Не пожалей и служанке подать в тот праздник, в который

Галлы погибель нашли в брачной одежде рабынь [68] .

Челядь должна быть с тобой заодно; особенно важен

Тот, кто стоит у дверей и перед спальнею спит.

Не предлагаю тебе дарить драгоценных подарков.

Но, небольшие даря, кстати и к месту дари.

В пору, когда урожай гнет ветви и хлебные стебли,

Ты поднеси госпоже сельских корзину плодов,

Ты расскажи ей, что ты получил их из ближней усадьбы, —

Хоть на Священной ты их улице в Риме купил, —

Гроздья дари и орехи, столь милые Амариллиде [69]

(Жаль, что ее на каштан нынче поймать мудрено!),

Можешь послать ей дрозда, а можешь – цветочные цепи,

Лишний раз подтвердив верность своей госпоже.

Тем же, в надежде на смерть, подкупают бездетную старость —

Ах, провалиться бы всем, кто опорочил дары!

Напоминать ли о том, чтобы льстить ей, стихи сочиняя?

Плохо только одно: песни теперь не в чести.

Все похвалят стихи, но все пожелают подарка —

Грубый милее богач, чем неимущий поэт.

Истинно, век наш есть век золотой! Покупается ныне

Золотом – почесть и власть, золотом – нежная страсть.

Если с пустыми руками придешь ты, питомец Камены,

Будь ты хоть сам Гомер – выставлен будешь, Гомер.

Все же, хоть мало, а есть на земле и ученые девы,

Да и невежды порой рады учеными слыть.

Тех и других в стихах прославляй! За сладкое слово,

Плохо ли, хорошо ль, всякая песня сойдет.

Стоит прободрствовать ночь, сочиняя красавице песню:

Вдруг да увидит в стихах хоть невеликий, а дар?

Далее: если ты сам замыслил какое-то дело,

Пусть и подруга твоя кстати попросит о нем.

Если кому из твоих рабов обещал ты свободу —

Пусть припадает, моля, чтоб заступилась она.

Снять ли оковы с раба, отменить ли его наказанье —

Все, что делаешь ты, делаешь ты для нее.

Ей – почет, а польза – тебе, и ты не в убытке:

Пусть насладится она ролью большой госпожи!

Чтоб оставаться с тобой, должна твоя женщина помнить,

Что от ее красоты стал ты совсем без ума.

Если в тирийском она – похвали тирийское платье [70] ,

В косском [71] ли выйдет к тебе – косское тоже к лицу;

Ежели в золоте вся, то сама она золота краше,

Если закутана в шерсть – молви: «Чудесная шерсть!»

Если предстанет в рубашке одной – вскричи: «Я пылаю!»

И осторожно добавь: «А не простудишься ты?»

Если пробор в волосах – не надобно лучшей прически;

Если она завита – честь и хвала завиткам.

Пляшет? Хвали ее руки. Поет? Хвали ее голос.

Кончила петь и плясать? Громко об этом жалей.

Самое ложе любви и самые радости ночи,

Все, что любезно вдвоем, – все это можно хвалить.

Пусть она будет мрачней и жесточе Медузы Горгоны —

Слыша такие слова, станет мила и нежна.

Только следи, чтоб она твоего не открыла притворства,

И выраженьем лица не опрокинь своих слов!

Скроешь искусство свое – молодец; а выдашь – досадуй:

Веры тебе поделом с этой не будет поры.

Часто в осенние дни, когда наливаются гроздья,

Пурпурным крася вином лучшее время в году,

То вдруг нажмут холода, то снова распустится лето,

И переменчивый жар тяготой тело томит.

Пусть подруга твоя останется в добром здоровье!

Если же сляжет она, чувствуя воздух больной, —

Тут-то тебе и явить всю любовь твою, всю твою верность,

Тут-то и сеять тебе севы для будущих жатв!

Не поддавайся тоске, на докучные глядя капризы,

Все, что позволит она, делай своею рукой.

Дай ей слезы увидеть твои, поцелуем не брезгуй,

Дай пересохшим губам влажной коснуться щеки;

К богу взывай, но громче взывай, чтоб она услыхала;

Чаще рассказывай ей благополучные сны;

Дряхлую бабку найми к очищению ложа и дома

С серой и птичьим яйцом [72] в горстке трясущихся рук, —

Все заботы твои оставят хорошую память:

Многим открыли они путь к завещаньям чужим.

Только и здесь ты сумей соблюсти в усердии меру —

Возле больной суетясь, и опостылеть легко.

Не говори ей: «Не ешь!», не подсовывай снадобий горьких —

Пусть твой соперник и враг это возьмет на себя.

Ветер, от берега вея, увел тебя в дальнее море —

Здесь парусам корабля надобен ветер иной.

Снову любовь некрепка, но привычка ей будет опорой:

Дай ей пищу и срок – станет крепка и сильна.

Бык, ужасный тебе, к тебе же ласкался теленком,

Дуб, под которым лежишь, тонким тянулся ростком;

Мал бывает родник, но куда ручеек ни польется,

Станет полней и полней, новые воды приняв.

Пусть же подруга привыкнет к тебе: привычка всесильна!

Ради привычки такой не поленись поскучать!

Пусть она видит и пусть она слышит тебя постоянно,

Ночью и днем перед ней пусть твое будет лицо.

А как уверишься в том, что она без тебя затоскует,

Что и вдали от нее будешь по-прежнему мил, —

Тут-то и отдых устрой. Отдохнувши, земля урожайней,

И пересохшим полям в радость бывают дожди.

Рядом дыша с Демофонтом, Филлида о нем не страдала,

А как отчалил он вдаль, – вспыхнула жарким огнем.

Дальним скитаньем Улисс тревожил тоску Пенелопы,

И, Лаодамия, твой был вдалеке Филакид.

Но берегись, не просрочь! Угасают со временем страсти,

Дальний забудется друг, новая встанет любовь.

Чтобы утешить печаль о далеком своем Менелае,

Пала Елена в ночи гостю на жаркую грудь.

Ах, Менелай, до чего же ты глуп! Одиноко уехав,

Ты оставляешь в дому гостя с женою вдвоем!

Лучше бы ястребу ты, обезумев, доверил голубок,

Лучше бы горным волкам предал овчарню свою.

Нет на Елене греха! Не преступен ее соблазнитель!

Он поступил, как любой, – так поступил бы и ты.

Ты ее сделал изменницей, дав им и время, и место,

Ты ей указывал путь – и понимала она.

Правда: ведь муж далеко, а гость обходительный близко,

И на постели пустой страшно одной ночевать.

Думай, как хочешь, Атрид, а по мне, так Елена невинна:

То, что покладистый муж дал ей, она приняла.

Но ни коричневый вепрь, застигнутый в яростном гневе,

Молниеносным клыком рвущий ретивых собак,

Ни над сосущими львятами мать их, безгривая львица,

Ни под неловкой пятой змейка, таящая яд,

Так не бывают страшны, как страшна, услыхав об измене,

Женщина в гневе своем: сердцем и взглядом горя,

Рвется к огню и мечу, забывает стыдливость и чинность,

Словно почуяв удар от Аонийских рогов.

Вот Фасианка – она, по-варварски мстя за измену,

Кровью любимых детей брачный омыла позор.

Вот и другая жестокая мать – ты ласточку [73] видишь,

Кровь у нее запеклась вечным клеймом на груди.

Так расторгает любовь крепчайшие скрепы и связи, —

Вот почему для мужчин эта опасна вина.

Но не подумай, что мой приговор: «Будь верен единой», —

Боже тебя сохрани! Это и в браке невмочь.

Нет; но резвясь, умейте таить свои развлеченья:

Ежели грех за душой – право, молва ни к чему.

И не дари подарков таких, чтобы стали приметой,