Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

Милый друг я пишу вам в армейской столовой
Воет ветер а небо иссиня-лилово
И враждебно Ни строчки от вас целый год
Вы на смерть шлете ваших героев и вот

Я беря с них пример ездовой при расчете
Орудийном Здесь лучше служить чем в пехоте
Девяносто сто двадцать и семьдесят пять
Моих пушек калибр Кони дивная стать

Друг мой ваши стихи мне прислали сегодня
Как они хороши Ничего благородней
Я не знаю Я каждую строчку люблю
Их прочел весь расчет и мои пуалю[211]
Прослезились Мы едем на фронт Что там дома
Напишите и не забывайте
          Гийома

Я воспеваю Европу, ее железные дороги, и театры,
И созвездья ее городов, а между тем
Я приношу в моих стихах добычу из Нового Света:
Обтянутые ярко раскрашенной кожей щиты,
Меднолицых девушек, челноки из благовонного дерева, попугаев,
Стрелы с зеленым, синим, желтым опереньем,
Ожерелья из девственного золота, странные плоды, разные луки,
И все, что Колумб вез в Барселону.
Мои стихи, мои золотые стихи,
В вас сила и порыв тропической флоры и фауны,
Все величие родных гор,
Крылья кондоров, рога бизонов.
Моя муза, мое вдохновение — креольская дама
Или уносимая всадником страстная пленница,
Связанная, брошенная поперек седла
Вместе с драгоценными тканями, золотыми вазами и коврами.
И ты побежден своей добычей, о льянеро[213]!
В моих стихах друзья узнают мой голос,
Мои интонации, обычные после обеда.
(Достаточно уметь поставить ударение где нужно.)
Мной управляют непобедимые законы ритма.
Я их не понимаю сам, но чувствую: это они.
О Диана, Аполлон, великие боги,
Взбалмошные и свирепые, вы ли внушаете мне эти песни,
Или это обман, что-то
От меня самого, просто урчание в животе?

Мне кажется, что вся суть бытия —
В глазах вот этих смирных восковых людей.
Хотелось бы мне провести здесь целую ночь,
Целую зимнюю ночь, замешкавшись в зале,
Где содержат преступников,
Смирных восковых преступников.
Лучатся их лица, а взгляды — тусклы, а тела — а из чего у них
тела?
Неужто на самих себя они и впрямь похожи?
Почему же их бросили за решетку, повесили или казнили на
электрическом стуле,
А их немые обличья оставили здесь?
Немые обличья с глазами, что не могут поведать о пережитой жути,
А только встречают повсюду взгляды зевак — без конца, без конца…
Да закрывают ли они глаза хоть ночью?

Лежа на узком диване в глубине каюты
(Меня, словно девчонка неугомонная — куклу,
Баюкает качка бортовая и килевая, — на море шторм),
Я ощущаю на сердце светлый круг — иллюминатор,
Похожий на витрину магазина, где продается море,
И, в полудремоте, мечтаю
Сложить еще никем не сложенную песнь
Во славу моря.

О Гомер! О Вергилий!

О Corpus Poeticum[216] Севера! Лишь на твоих страницах
Отыщутся вечные истины моря,
Отыщутся мифы, в которых отразился один из ликов времени,
Отыщутся феерии моря, и генеалогии волн,
И вёсны морские, и морские осени,
И затишье морское, простертое плоской зеленой дорогой
Под колесницей Нептуна и хороводами Нереид.

Я ощущаю на сердце светлый круг, он скользит
То вверх, то вниз; его наполняет то серо-зеленый и белый
Средиземноморский пейзаж с краешком неба
Бледного, то,
Низринувшись в круг, одно только небо его заполняет.
Я то погружаюсь в свеченье сине-зеленое и ледяное,
Кипящее пеной, то вдруг
Иллюминатор, ослепший от пенной слюны, слепнет от светлого неба.

Зыбкой линией горизонта ползет
Белый румынский пароход размером с большую игрушку,
Он тащится, как по проселку в колдобинах; винт парохода
Иногда выступает из волн и взбивает в воздухе пену…
Он приветствует нас, приспуская наполовину
Сине-желто-пунцовый флаг.

Судно живет своей жизнью: слышны голоса в коридоре,
Потрескивает обшивка, висячие лампы скрипят,
Машины стучат, доносится запах горелого масла,
Чьи-то возгласы ветер мешает с обрывками трели
Мандолинной: «Sobre las olas del mar»[217] —
Звуки настолько привычные, что кажутся тишиною.
А над мостиком, там, в вышине, ветер протяжный и дикий,
ветер-пират,
Свищет в снастях и щелкает, словно бичом,
Флагом трехцветным со звездами и полосами.

Когда я буду мертв, когда меня причислят к нашим дорогим усопшим
(Сомнительно, чтоб вспомнил обо мне хоть кто-нибудь из тех,
С кем я не раз бок о бок шагал по улицам),
Останется ль тогда в моих стихах хоть что-то
От стольких образов, от стольких взглядов, стольких лиц,
Мгновенно промелькнувших предо мною в толпе бурлящей?
А ведь и я когда-то лавировал среди людских лавин,
Как вы, и застывал, как вы, у каждой из витрин,
Засматривался на красоток, проходящих мимо,
И все шагал, шагал неутомимо
Навстречу славе и радостям земным,
Наивно полагая, что до них подать рукой,
Захлебываясь от восторга, брел среди людского стада,
Ибо стаду принадлежу я сам и все мои желанья.
И если я — увы — хоть чем-нибудь отличен от всех вас,
Так только тем, что мне
Порой среди толпы бывает, как во сне,
Зрим образ
Оболганной, бездомной и гонимой,
Невыразимой,
Незримой Красоты.

Только трону я коробку
Из сосны высокоствольной,
Как застынет в чаще леса,
Глядя на меня, олень.

Отвернись, олень прелестный,
Продолжай свой путь безвестный:
В темной жизни человека
Не поймешь ты ничего.

Друг мой нежный, друг мой робкий,
Чем могу тебе помочь,
Через щель моей коробки
Устремляя взоры в ночь?

Просекой твои зеницы
В глубь вселенной залегли.
Тонкие твои копытца —
Целомудрие земли.

В день, когда морозы злые
Небо льдом скуют, как пруд,
Все олени побегут
Из одних миров в другие.