Георгий Голохвастов - Лебединая песня: Несобранное и неизданное

И чтить Тирезия, гадателя из Фив,
Мне завещала мать… Так я ль тебя обижу!

Но ты… ошибся ты… Ошибся, возвестив,
Что юным я умру, как только сам увижу
Свое лицо… Старик! Я видел!.. Но – я жив!»

«Старик, ты знаешь жизнь охотника-ловца.
Он, зверя затравив, усталый от погони,
Склоняется к реке набрать воды в ладони.
Как мог же своего не видеть я лица?!.»

И вдруг Нарцисс умолк. Как выдать до конца,
Что видел он лицо свое, как посторонний,
В лице сестры своей, средь пламенных агоний,
Сжигавших дух и плоть, как в горне кузнеца.

Он старцу не дерзнул открыть удел свой страдный,
Что призрак льнет к нему прекрасный… беспощадный,
Сестра или двойник… не муж и не жена…

Смолчал Нарцисс о том, как, трепетный и жадный,
Он рвется видеть их и как погружена
Без них душа в тоску и ужас непроглядный…

«Мой сын, – сказал слепой, – с начала нашей встречи
Мой дух взволнован был стечением примет,
Таких же, как тогда, когда я свой завет
Дал матери твоей: в них нет противоречий.

Но… да не тронем тайн!. Наш разум человечий
Не в силах их постичь… Ребенком я в семь лет
Одной из этих тайн переступил запрет, –
Взгляни ж, как опыт тот, давя, мне сгорбил плечи.

В прозреньи ясен мне твой жребий с полнотой,
Но должен я молчать…» – И с детской простотой,
При мысли о былом, договорил Тирезий:

«До смерти не забыть, Нарцисс, мне боли той,
Когда богини гнев, как пламень жгучей рези,
Прожег мои глаза навечной слепотой…» –

Старик давно ушел. Но долго недвижим
Нарцисс стоял один. Запутанно и сложно
Кружилась мысль его. Припомнилось тревожно,
Как он доступен был сейчас глазам чужим…

Глазам слепца… А тот, как духом одержим,
Пророчил, что его прозренье непреложно…
Как это может быть?.. Что не сбылось, то ложно…
И сбыться может ли? Ответ непостижим.

Его унес с собой старик необычайный…
Великой истины запретной тать случайный,
Как может он скорбеть, что с ней тогда ослеп?!.

Ведь он взамен богат познаньем дивной тайны –
И в мире, замкнутом пред ним, как темный склеп,
Нездешний видит мир, в прозрении – бескрайный…

«О, нет! Пусть я стремлюсь к разгадке предсказанья,
Как мотылек ночной к горящему костру…
Но не страшит меня, что это не к добру…
И не смутится дух угрозой наказанья…

Пусть карой будет смерть… Хочу изжить терзанья,
Постигнуть двойника и вновь найти сестру…
Взгляну в лицо свое… А после… пусть умру,
Но испытав триумф победного дерзанья…»

Нарцисс опомнился: он – шел… Куда? Зачем?
Вокруг дремучий лес настороженно-нем,
Деревья – ствол к стволу, и низко ветки свисли…

Он прежде не был здесь… Где ж он? А между тем
Прервался сон души, и вмиг погасли мысли –
Созвучья тайные невыпетых поэм.

Сквозь сетки хлестких лоз и липких паутин
С трудом Нарцисс идет тропою, вглубь бегущей.
Всё молчаливей глушь и полусумрак гуще…
Лишь дятла стук вдали да смутный шум вершин…

И вдруг – долменов круг. И в их кольце – один
Тысячелетний дуб раскрыл широкой кущей
Корону пышную своей листвы цветущей
Над сумрачным стволом с нарезами морщин.

Средь вековых дубов, как патриарх маститый,
Главой всех выше он, и мощен стан, повитый,
Как в плащ из бархата, запутанным вьюнком.

Под ним – в сырой земле рассевшиеся плиты
И камень жертвенный с увянувшим венком
Пред изваянием великой Афродиты.

Богиня – мать любви… Но сниться мог кому бы,
Как не безумцу, лик, невиданный вовек…
Он бредил, он горел, ваятель-человек,
На глыбу творчески кладя свои надрубы.

Он жизнью скрытою затеплил камень грубый,
Он с бородой мужской богини лик иссек,
Зажег ей страстью взор из-под истомных век,
В улыбке странной свел ей чувственные губы.

И вот царит она с загадочным лицом,
Придерживая грудь с налившимся сосцом…
Какой могучий вид! Как женственна осанка!

В руке царицы – жезл с заточенным концом,
А между лядвей – знак таинственного анка
Мистически вклинен неистовым резцом.

Оцепенел Нарцисс. В кругу немых камней
Пред изваяньем он стоял в тревоге сладкой…
Богиня, чудилось, жила, дыша украдкой
В игре причудливой сгущавшихся теней.

Он на колени пал в восторге перед ней,
Он страстно замирал, томимый лихорадкой:
Она цвела пред ним запретного разгадкой,
Как пред Тирезием Паллада прежних дней.

Мерцали сумерки… Черты жено-мужчины
В чертах муже-жены сливались в лик единый.
И руки пылкие к нему Нарцисс тянул…

Вечерней свежестью кадили чащ глубины,
Стихая, замирал последний ветра гул,
И отблеском зари зажглись дерев вершины.

Но сжег свою печаль закат в огне разлуки.
По бархату небес, как цепь седых борозд,
Тянулись облака; родились сонмы звезд,
И выплыл, как челнок, к ним месяц сребролукий.

Вкруг дуба-праотца его сыны и внуки
Молились перед сном. Уж гомон птичьих гнезд
Для ночи затихал… В дремоте свистнул дрозд…
И жизни солнечной в лесу умолкли звуки.

Подлунным бытием жила лесная тишь…
Беззвучно пронеслась, как тень, летунья-мышь,
Протяжно-жалобно вдали заплакал филин…

Нарцисс шептал, но так, что сам он слышал лишь,
Что вся его душа, до потайных извилин,
Живет одной мольбой: – «Владычица, услышь!..

О, Афродита-мать, Дионы древней дщерь!
Я – тоже сын земли – молюсь перед тобою!
Ты знаешь власть любви, с надеждами, с борьбою,
С восторгом радостей и горечью потерь.

Пойми ж мою тоску и скорбь мою измерь:
С моей возлюбленной я разлучен судьбою.
Она в любви была и жрицей, и рабою…
Пусть мне твой сын Эрос вернет ее теперь…»

Сквозь ветви месяц льет печальное сиянье.
Роса душистая – природы возлиянье –
На камне жертвенном сверкает серебром…

И необъятна ночь, как пропасти зиянье…
А в лике чувственном под лиственным шатром
Вновь муже-женского двоякое слиянье…

И – чудо! – леса нет… Раздвинулись долмены…
Надмирной музыкой согрета пустота…
Богиня — жено-муж… В них каждая черта
Двоится в таинстве взаимной перемены.

Вот стали гибкими изваянные члены,
Вот словно дрогнули улыбкою уста;
В лучах луны – бела живая нагота,
Как бы из волн родясь в кипеньи снежной пены…

И муже-женщина к Нарциссу подошла…
В неизреченный свет вдруг претворилась мгла…
Пылал, как уголь, знак таинственного анка…

Истома страстная Нарцисса обожгла.
И с болью сладостной, зардев, раскрылась ранка
Пред жгучим острием победного жезла.

Вплоть до утра Нарцисс, безумием горя,
В бреду любви, без грез, без страха, без вопроса,
Самозабвенье пил от мертвых вод хаоса…
Когда очнулся он, уже зажглась заря.

Богиня – камень вновь… Оттенок янтаря,
Скользя, не оживлял холодных форм колосса:
Дыша загадкою, царила мать Эроса,
Таинственная мать всемирного царя.

Но тайну знал Нарцисс… могла ль она быть ложью?
Он, пред богиней став, сложил к ее подножью
На камень жертвенный – копье, колчан и лук…

«Тебе – за ночь!..» – шепнул…
И с сердцем, полным дрожью,
Пошел искать пути… для счастья или мук…
Он духом был сродни лесному бездорожью.

Нарцисс блуждал в лесу. Погас восток румяный;
Горячий летний день вступал в свои права.
Дышала пряностью высокая трава,
Багряные цветы струили вздох медвяный.

И шел, и шел Нарцисс в низинах сквозь бурьяны
Чрез дром кустарника… Заметные едва
Тропинки путались… Но наконец листва
Редеет. Лес светлей. Просторнее поляны.

Вот ручейка русло, где летом нет воды…
Вот с двух сторон пути дрожащих ив ряды…
Нарцисс идет теперь знакомыми местами…

Он здесь бродил с сестрой… бывало… до беды…
Здесь всё овеяно их светлыми мечтами…
Здесь, может быть, трава хранит ее следы…

Блаженство прошлое! Нарцисс дышать им рад,
До боли сладостно к нему прикосновенье…
Но может ли найти души отдохновенье
Он в том, чего нельзя ничем призвать назад?..

Нет! Можно возвратить!.. Надежд безумных клад
Ему доверило ночное откровенье:
О, только б обрести восторг и вдохновенье –
И чудо претворит в гармонию разлад.

Сестра… ее найти, ее увидеть нужно:
Она – спасенья путь, в ней для мечты недужной –
Неизреченный свет, вливающийся в мрак.

И к памятным местам теперь дорогой кружной
Пришел недаром он: душе понятный знак
Сестра ему подаст душой, и в смерти дружной.

Он ищет. Вот овраг, обрывистый и дикий, –
Оградой паутин обнес его паук.
Внутри, меж темных мирт, зеленокудрый бук
Царит над зарослью медунки и мирики.

Там, в сладостной тени, где солнечные блики
Разбрызганы в траве, он слушал томный звук
Двух трепетных сердец; там пальцы милых рук
Плели его кудрям венок из повилики…

Вот склон, где окаймил плюща живой плетень
Лужайку свежую; здесь полусгнивший пень
Корнями пересек заглохшую дорожку:

Здесь отдых был… И здесь он завязал ремень
Ее сандалии… он маленькую ножку
В руках своих держал… в счастливый светлый день.

К реке сошел Нарцисс. Там, средь надводных скал
Болезненно-остро воспоминанья живы…
Вот берег вырезной… Над ним крутые срывы –
Здесь он лицо свое впервые увидал…

Свое ли?.. Нет, сестры!.. Того лица овал
Был женствен; а в глазах истомные отливы
Те ж были, как в очах сестры в тот час счастливый,
Когда он страстно грудь возлюбленной ласкал.

Как это было?.. Да! Там, на стезе прибрежной
Любовь открылась им… О, как светилось нежно
Тогда лицо сестры… И там их дождь застиг…

А он сестру понес к тому, что неизбежно
Их ждало впереди… Безумье… Вечность-миг,
И в страсти – тайна тайн под гром грозы мятежной.

А вот и он – их грот в скале, на горб похожей…
К нему тропинки след без них совсем заглох,
И вход загородил, как страж, чертополох…
С трудом вошел Нарцисс. Внутри всё глуше… строже…

Но так же зелено покинутое ложе,
Которое им стлал любовно мягкий мох.
Нарцисс, грустя, вздохнул… И повторился вздох,
Как будто кто-то здесь грустил, незримый, тоже.

И звал сестру Нарцисс, как лишь живых зовут:
«Сестра, приди ко мне! Явись сегодня тут!..»
«Я – тут!..» – проговорил за гротом близкий голос…

Затрепетал Нарцисс… Так, буйным ветром сдут,
Трепещет на меже серпом забытый колос…
«Она!..» – Но тишь кругом… Мгновения текут…

Он вышел – никого… Лишь шелестят кусты
Да вьется легкий прах, невидимо подъятый…
И полдня зной застыл, налит дыханьем мяты…
«Где ты?..» – позвал.
– «Где – ты!..» – ответил клик мечты.

«Кто, – крикнул он, – зовет меня из пустоты?..»
«То – ты…» – отозвалось… Обман, волшбой заклятый!..
И снова ищет он, зовет, тоской объятый:
«Сестра, дай мне взглянуть, какая ты!..» – «Я – ты!..»

Чуть поступь слышится… сучок сломился с треском…
Шаги над берегом… Река сверкнула всплеском…
В живых кругах пошли и скрылись пузыри…

Нарцисс сбежал к реке, горевшей ровным блеском:
«Довольно! Не дразни! Я рассержусь, смотри!..» –
«Смотри!» – откликнулось вдали за перелеском.

Измучился Нарцисс в обманчивой погоне
За тайным голосом, и свежестью речной
Вздохнул он с жадностью… Спадал заметно зной,
Ложилась тень длинней, и день уж был на склоне.

И, солнце отразив в своем прозрачном лоне,
Не шевелил Кефисс холодною волной:
Вода среди реки объята тишиной
И спит у берега в задумчивом затоне.

Здесь в светлые часы младенческих забав,
Средь камешков цветных и шелковистых трав,
Играл Нарцисс-дитя, резвясь в воде холодной.

Здесь вновь склонился он, с мыска к реке припав…
И вот его лицо пред ним на глади водной,
Как в чистом хрустале, меж дремлющих купав.

Речной простор блестит, как дрожь живых чешуй…
В нем всё: и облака, и ласка поднебесья,
И очерк дальних гор в уборе краснолесья,
И скалы берега с каймою темных туй.

Весь вместе мир живет в стекле затихших струй,
Дыша гармонией в покое равновесья:
«Родной Кефисс! Найду ль тревог забвенье здесь я?
Прими меня в свой мир и сердце зачаруй!..»

Так снова с мыслями о предсказаньи старом,
Томясь, глядит Нарцисс с мыска под крутояром,
Ища в чертах своих – заветного лица…

А солнце клонится огромным красным шаром,
И, окровавив гладь разливом багреца,
Зловеще-огненный, закат горит пожаром…

Нарцисс! Не думал он, что в сумраке преданья
Потомство сохранит минут тех ворожбу,
Что станут девушки испытывать судьбу
И суженого ждать у зеркала гаданья…

Пред ним – лицо, в огне от долгого блужданья,
И золото кудрей, прихлынувших ко лбу,
И синие глаза, таящие борьбу
Сомнений трепетных с надеждой ожиданья.

Наружно – это он… Но что за ним?.. внутри?..
Не голос ли сестры велел ему: «Смотри!..»
Нарцисс глядит… и ждет, как ждут любви свиданья…

Он ждет… он долго ждет… Погас пожар зари,
И месяц озарил чертоги мирозданья…
Беззвучные, парят вокруг нетопыри…

Как изменилось всё при молодой луне…
Нарцисс во власти чар – от жизни он отринут…
Безмерной пропастью ночной простор раздвинут,
Всё призрачно вокруг: действительность – во сне.

В засеребрившейся подводной глубине
Преображенный мир, как греза, опрокинут…
Мгновенья ль пролетят… века ль беззвучно минут
Неуследим их ход в застывшей тишине.

Как будто, с ясностью своею изначальной,
Вселенская душа отражена в зеркальной
Немой бездонности сквозного серебра…

Сиянье месяца легко и беспечально,
И полулунками его лучей игра
Трепещет и дрожит в недвижности хрустальной…

Скользят нетопыри неровными кругами…
А в водном хрустале – родятся чудеса…
Там, в отраженьи вод – кудрявые леса
Привольно стелятся зелеными лугами.

В их шелковой траве, сверкая жемчугами,
Созвездия горят, как крупная роса;
Там светлый Млечный Путь – тропинки полоса,
И месяц – озеро с крутыми берегами.

А над водою – он… Нарцисс… Но он – не он:
Как венчик лепестков, легли со всех сторон
Вкруг золота кудрей серебряные лунки…

И в нем – душа цветка… Какой чудесный сон!
Как ласково стеблей серебряные струнки
Стогласно издают протяжный чистый звон!..

Нарцисс-цветок глядит в озерное стекло…
Но не цветка пред ним мерцает отраженье…
В прозрачной глубине, светясь, изображенье
Нарцисса-юноши волшебно расцвело:

Взволнованный огонь ланит горит тепло.
Зовущих синих глаз истомно выраженье,
В томящихся губах – призывное движенье,
И золотом кудрей увенчано чело.

Но в этом образе с лилейными щеками,
С устами страстными и темными зрачками,
Нарциссу чудится… двойник… Нет, нет!.. Сестра!..

Вновь стали явью – сны, мгновения – веками,
Разлад – гармонией… И лунки серебра
Вокруг кудрей сестры сложились лепестками…

Но вмиг… Рассеялся, как дым неуловимый,
Подводный мир… И ночь, как бездна, глубока;
Вся полулунками вдали блестит река…
И в зеркале воды – один лишь лик любимый…

Он – жив… И дышит он, желанием томимый, –
Вот, кажется, мольбы сорвутся с языка…
Сестра так явственно, так жизненно близка,
Вся – трепетность и зов… О, миг неизгладимый!

Совсем склонясь, Нарцисс к сестре почти приник…
Как близко на губах играет лунный блик…
Последняя черта пред жданным поцелуем…

Но сразу, как во сне, сестры затмился лик, –
В свое лицо Нарцисс глядит, мечтой волнуем…
«Я – ты!..» – припомнился внезапно тайный клик…

– «Я – ты!..» – Сестра близка… Черты двух смежных
Сближаются в одно… как образ Афродиты…
Уже Нарцисс с сестрой непостижимо слиты –
Двух зорь вечерних грусть с улыбкой двух денниц.

В Нарциссе – лик сестры без форм и без границ:
В его губах уста сестры незримо скрыты,
В его щеках горят огнем ее ланиты,
И свет его зрачков – лучи ее зениц.

Тончайших чувств ее он слышит зарожденье,
В нем каждое ее трепещет побужденье,
В мечтаниях ее поют его мечты…

А две любви – одна… Двойное наслажденье!..
«Сестра! во мне душа и плоть — твои… Я – ты!..» –
О, сказочная явь! Как дивно пробужденье!

Но нет… Вновь новый сон… Нет больше отраженья
Нарцисса на воде: он – призрак… И быстра
В нем смена страшных тайн… Пронзающе-остра
Истома двух смертей в огне уничтоженья.

И упоителен восторг преображенья,
Когда восходят вновь, как феникс, из костра
Она – сестра-Нарцисс и он – Нарцисс-сестра
В единстве двойственном к зениту достиженья.

Прекрасно-девственны, желанья не тая,
Как новобрачные, слились они, любя…
«Сестра, тебя в себе навек я обессмерчу.

Гляжу в свое лицо: оно – твое… Ты – я…
Тирезий, смерти нет!..» И вихрь, подобный смерчу,
Умчал Нарцисса в явь двойного бытия.

Он дева-юноша, с глазами как сапфир…
Он целый мир вместил в себе самом, как в мире…
В нем двух естеств союз – в гармонии и мире,
В нем страсти царственной неистощим потир.

И, как хрусталь сквозной, вокруг него эфир.
Куда ни взглянет он – как в зеркале, в эфире
Родятся от него, как вздохи струн на лире,
Ему подобные: в единстве двух – весь мир.

Он — и отец, и мать рожденных без зачатья,
Он – мир, творец миров, свободных от проклятья,
Он – путь и цель… Он – жизнь, бессмертия залог.

И всеблаженство в нем – не внешность восприятья,
А основная суть его души. – «Я – бог!..»
И вечность приняла его в свои объятья.