Игорь Губерман - Иерусалимские гарики

В евреях легко разобраться,
отринув пустые названия,
поскольку евреи – не нация,
а форма существования.

Давным давно с умом и пылом
певец на лире пробренчал:
любовь и голод правят миром;
а про евреев – умолчал.

Развеяв нас по всем дорогам,
Бог дал нам ум, характер, пыл;
еврей, конечно, избран Богом,
но для чего – Творец забыл.

Везде цветя на все лады
и зрея даже в лютой стуже,
евреи – странные плоды:
они сочней, где климат хуже.

Я прекрасно сплю и вкусно ем,
но в мозгу – цепочка фонарей;
если у еврея нет проблем –
значит, он не полностью еврей.

Я подлинный продукт еврейской нации:
душа моя в союзе с диким нравом
использует при каждой ситуации
моё святое право быть неправым.

Пучина житейского моря
и стонов и криков полна,
а шум от еврейского горя
тем громче, чем мельче волна.

Евреи рвутся и дерзают,
везде дрожжами лезут в тесто,
нас потому и обрезают,
чтоб занимали меньше места.

В истории всё повторяется вновь
за жизнь человечества длинную,
история любит еврейскую кровь –
и творческую и невинную.

Как тайное течение реки,
в нас тянется наследственная нить:
еврей сидит в еврее вопреки
желанию его в себе хранить.

Евреи собираются молиться,
и сразу проступает их особость,
и зримо отчуждаются их лица,
и смутная меня тревожит робость.

Есть мечта – меж евреев она
протекает подобно реке:
чтоб имелась родная страна
и чтоб жить от нее вдалеке.

На пире российской чумы
гуляет еврей голосисто,
как будто сбежал из тюрьмы
и сделался – рав Монте-Кристо.

Думаю, что жить еврею вечно,
капая слезу на мёд горчащий;
чем невероятней в мире нечто,
тем оно бывает с нами чаще.

Хотя они прославлены на свете
за дух своекорыстья и наживы,
евреи легкомысленны, как дети,
но именно поэтому и живы.

Знак любого личного отличия
нам важней реальных достижений,
мания еврейского величия
выросла на почве унижений.

В еврейском духе скрыта порча,
она для духа много значит:
еврей неволю терпит молча,
а на свободе – горько плачет.

У Хаси энергии дикий напор,
а вертится – вылитый глобус,
и если поставить на Хасю мотор,
то Хася была бы автобус.

Забыв, что дрожжи только в тесте
растут махрово и упруго,
евреи жить стремятся вместе,
травя и пестуя друг друга.

Горжусь и восхищаться не устану
искусностью еврейского ума:
из воздуха сбиваем мы сметану,
а в сыр она сгущается сама.

Еврейской мутной славой дорожа,
всегда еврей читает с одобрением,
как жили соплеменники, служа
любой чужой культуры удобрением.

Может, потому на белом свете
так евреи долго задержались,
что по всей планете на столетия
дружно друг от друга разбежались.

Еврейский бес весьма практичен,
гордыней польской обуян,
слегка теперь по-русски пьян,
и по-немецки педантичен.

На месте, где еврею все знакомо
и можно местным промыслом заняться,
еврей располагается как дома,
прося хозяев тоже не стесняться.

В евреях есть такое электричество,
что всё вокруг евреев намагничено,
поэтому любое их количество
повсюду и всегда преувеличено.

В мире нет резвее и шустрей,
прытче и проворней (будто птица),
чем немолодой больной еврей,
ищущий возможность прокормиться.

Всё ночью спит: недвижны воды,
затихли распри, склоки, розни,
и злоумышленник природы –
еврей во сне готовит козни.

Везде на всех похож еврей,
он дубом дуб в дубовой роще,
но где труднее – он умней,
а где полегче – он попроще.

Нынче нашёл я в рассудке убогом
ключ ко всему, чему был изумлён:
да, у евреев был договор с Богом,
только он вовремя не был продлён.

Поверхностному взгляду не постичь
духовность волосатых иудеев;
во многих – если бороду остричь –
немедля станет видно прохиндеев.

Ни одной чумной бацилле
не приснится резвость Цили.
А блеснувшая монета
в ней рождает скорость света.

Это кто, благоухая,
сам себя несет, как булку?
Это вышла тётя Хая
с новым мужем на прогулку.

Содержимому наших голов
мир сегодняшний сильно обязан,
в мире нету серьёзных узлов,
где какой-то еврей не завязан.

Еврей везде еврею рад,
в евреях зная толк,
еврей еврею – друг и брат,
а также – чек и долг.

Все гипотезы, факты и мнения
для здоровья полезны еврею:
посещая научные прения,
я от мудрости сладостно прею.

Логичность не люблю я в человеке,
живое нелогично естество,
та логика, что выдумали греки –
пустое для еврея баловство.

Наука расщёлкать пока что слаба
характера нашего зёрна;
еврейство – не нация, это судьба,
и гибельность ей жизнетворна.

Народ любой воистину духовен
(а значит – и Создателем ценим)
не духом синагог или часовен,
а смехом над отчаяньем своим.

А знает ли Бог в напряжённых
раздумьях о высшей морали,
что пеплом евреев сожжённых
недавно поля удобряли?

Еврейский огонь затухал, но не гас,
и тем отличаемся мы,
но желтые звёзды пылают на нас
заметней в периоды тьмы.

Тайной боли гармоничные
с неких пор у целой нации,
у еврея с дымом – личные
связаны ассоциации.

Печально, если правы те пророки,
слепые к переменным временам,
которые все прошлые уроки
и в будущем предсказывают нам.

Нравы, мода, вкус, идеи –
всё меняется на свете,
но всё так же иудеи
состоят за всё в ответе.

В истории бывают ночь и день,
и сумерки, и зори, и закаты,
но длится если пасмурная тень,
то здесь уже евреи виноваты.

Ту тайну, что нашёптывает сердце,
мы разумом постичь бы не могли:
еврейское умение вертеться –
влияет на вращение Земли.

Мы в мире живём от начала начал,
меж наций особая каста,
и в мире я лучше людей не встречал,
и хуже встречал я не часто.

Полон гордости я, что еврей,
хоть хулу изрыгает мой рот;
видя ближе, люблю я сильней
мой великий блудливый народ.

Наверно, это порчи знак,
но знаю разумом и сердцем,
что всем евреям я никак
быть не могу единоверцем.

Неожиданным открытием убиты,
мы разводим в изумлении руками,
ибо думали, как все антисемиты,
что евреи не бывают дураками.

Ещё я не хочу ни в ад, ни в рай,
и Бога я прошу порой как друга:
пугай меня, господь, но не карай,
еврей сильнее духом от испуга.

В лабиринтах, капканах и каверзах рос
мой текущий сквозь вечность народ;
даже нос у еврея висит, как вопрос,
опрокинутый наоборот.

От ловкости еврейской не спастись:
прожив на русской почве срок большой,
они даже смогли обзавестись
загадочной славянскою душой.

Мне приятно, что мой соплеменник
при житейском раскладе поганом
в хитроумии поиска денег
делит первенство только с цыганом.

Напрасно я витаю в эмпиреях
и столь же для химер я стар уже,
но лучшее, что знаю я в евреях –
умение селиться в мираже.

Евреи уезжают налегке,
кидая барахло в узлах и грудах,
чтоб легче сочинялось вдалеке
о брошенных дворцах и изумрудах.

Душе бывает тяжко даже бремя
лишения привычной географии,
а нас однажды выкинуло время –
из быта, из судьбы, из биографии.

Так сюда евреи побежали,
словно это умысел злодейский:
в мире ни одной ещё державе
даром не сошёл набег еврейский.

Еврею от Бога завещано,
что душу и ум ублажая,
мы любим культуру, как женщину,
поэтому слаще – чужая.

Из-за гор и лесов, из-за синих морей
кроме родственных жарких приветов
непременно привозит еврею еврей
миллионы полезных советов.

Еврей с отвычки быть самим собой,
а душу из личины русской выпростав,
кидается в израильский запой
и молится с неистовостью выкрестов.

Сметливостью Господь нас не обидел,
её нам просто некуда девать,
евреи даже деньги в чистом виде
умеют покупать и продавать.

Я то лев, то заяц, то лисица,
бродят мысли бешенной гурьбой,
ибо я еврей, и согласиться
мне всего трудней с самим собой.

Израиль я хвалю на всех углах,
живётся тут не скучно и упруго,
евреи – мастера в чужих делах,
а в собственных – помеха друг для друга.

Не молясь и не зная канонов,
я мирской многогрешный еврей,
но ушедшие шесть миллионов
продолжаются жизнью моей.

Расчислив жестокого века итог,
судить нас не следует строго:
каков он у нас, отвернувшийся Бог,
такие евреи у Бога.

Загробный быт – комфорт и чудо;
когда б там было не приятно,
то хоть один еврей оттуда
уже сыскал бы путь обратно.