Иннокентий Анненский - Переводы
АНРИ ДЕ РЕНЬЕ
ПРОГУЛКА
Заветный час настал. Простимся и иди!
Пробудь в молчании, одна с своею думой,
Весь этот долгий день — он твой и впереди,
О тени, где меня оставила, не думай.
Иди, свободная и легкая, как сны,
В двойном сиянии улыбки, в ореолах
И утра, и твоей проснувшейся весны;
Ты не услышишь вслед шагов моих тяжелых.
Есть дуб, как жизнь моя, увечен и живуч,
Он к меланхоликам и скептикам участлив
И приютит меня — а покраснеет луч,
В его молчании уж тем я буду счастлив,
Что ветер ласковым движением крыла,
Отвеяв от меня докучный сумрак грезы,
Цветов, которые ты без меня рвала,
Мне аромат домчит, тебе оставя розы.
Грозою полдень был тяжелый напоен,
И сад в его уборе брачном
Сияньем солнца мрачным
Был в летаргию погружен.
Стал мрамор как вода, лучами растоплен,
И теплым и прозрачным,
Но в зеркале пруда.
Казалась мрамором недвижная вода.
АДА НЕГРИ
ПОД СНЕГОМ
На поля и дороги, легко и неслышо кружася, падают снежные хлопья. Резвятся белые плясуны в небесном просторе и, усталые, неподвижные, целыми тысячами отдыхают на земле, а там заснут на крышах, на дорогах, на столбах и деревьях.
Кругом — тишина в глубоком забытьи, и ко всему равнодушный мир безмолвен. Но в этом безбрежном покое сердце обернулось к прошлому и думает об усыпленной любви.
ТУЧИ
Я стражду. Там, далеко, сонные тучи ползут с безмолвной равнины. На черных крыльях гордо прорезая туман, каркая, пролетают вороны.
Печальные остовы деревьев с мольбой подставляли свои нагие ветви под жесткие укусы ветра. Как мне холодно. Я одна. Под нависшим серым небом носятся стоны угасшего и говорят мне: Приди. Долина одета туманом, приди, скорбная, приди, разлюбленная.
* * *Она сказала мне: «Ты не знаешь смеха. Проклятье неразлучно с твоим злым стихом. Ты не знакома с песнью, где резвится радость и в солнечных лучах бродит музыка лобзаний, с той гармоничной песнью, которая, как античная богиня, нагая вырвалась из языческих покровов, вырвалась и летит ввысь, разбрасывая розовые и белые тучи». Потом она спросила: «Где ты родилась, поэтесса рокового несчастья? Какая ненавистная сила заговорила тебя еще в колыбели?»
И я ответила:
«Я родилась в лачуге и выросла в грязи. С тех пор в тумане солнечного блеска, среди жгучих гимнов вселенной, меня обступает издалека и вблизи эхо жалобных стонов».
На сердце у меня бешеным пурпуровым дождем льется кровь тех избранников, которые положили свою жизнь за свободу, где она требовала живого оплота. Стоны несутся ко мне из рабочих домов, где топчется возбужденная и тревожная толпа, где серая масса после ст рашного труда жадно бросается на хмель, из мрачных фабрик, где движутся стальные чудища и ядовитая медь, пробиваясь через поры, сосет из ткачих алую кровь. Они несутся из отравленных рисовых полей и из замурованных домов. Во имя бога гибнет столько жалки х созданий. Плач идет ко мне со всех сторон и не хочет умолкнуть, скорбный и бесконечный, точно летучая мышь, бьющаяся в тумане, точно туча, темнящая солнце.
Мимо пролетает и радость, и красота, и свет пробудившегося утра, и смелая страсть любви, и безумства лобзаний. Одна скорбь остается.
Но это скорбь, которая не уступит и не преклонится, скорбь, которая стремится к божеству. Это та доблесть, которая поддерживала Прометея, пригвожденного к дикому утесу.
Звучно носится моя мрачная песня над внимающей ей бледной толпой, как над вечными льдами парит огромный раненый орел.
ЗДРАВСТВУЙ НИЩЕТА
Кто это стучится в мою дверь?
Здравствуй нищета, ты не страшна мне.
Войди и повей холодом смерти.
Я приму тебя, суровая и спокойная.
Беззубое привидение с руками скелета, посмотри — я смеюсь тебе в лицо.
Тебе и этого мало! Что ж, подойди, подойди, проклятое видение, отними от меня надежду, когтистой лапой захвати мое сердце и простри крыло над скорбным ложемм моей матери, которая умирает.
Ты беснуешься. Напрасно.
Молодость моя, жизнь моя, ты не увидишь, ты не увидишь моей погибели в роковой борьбе. Над грудой обломков, над всеми муками жизни горят и блещут мои двадцать лет.
Тебе не отнять у меня божественной силы, что сжигает мне сердце, тебе не остановить бешеного полета, который влечет меня. Твое жало бессильно.
Я иду своей дорогой, о черная богиня.
Посмотри там, в мире, сколько там солнца, сколько роз, слышишь ли в радостном небе веселые трели ласточки, что за блеск верований и идеалов, что за трепет крыльев!
Старая бескровная мегера, что ты там прячешься в своем черном чепце? В моих жилах течет кровь, горячая и гордая мужицкая кровь. Попираю страх, и слезы, и гнев и стремлюсь в грядущее.
Я ищу вдохновенного труда, который все подчиняет своей благородной власти, я ищу вечно юного искусства, лазурного смеха, воздуха, напоенного цветами, я хочу звезд, поцелуев и блеска. Ты же проходи мимо, черная колдунья, проходи, как роковая тень отходит от солнца.
Все воскресает, все надеется, в чаще улыбаются фиалки, и я смело выскользаю из твоих сетей и пою гимн жизни.
МАШИНА СВИСТИТ
Свисток машины. С ревом подымаются торжественные и гулкие звуки, точно коршун, который, рассекая воздух, несется к золотым тучам.
Свисток машины — это дикие вопли человека, погибшего среди ее зубьев, молодой жизни, раздавленной ее жерновами.
Страшный повелитель всех этих ремней, стали, винтов, огня и пружин, это жарко пышущее чудовище на своем сторожевом посту опьяняется диким шумом.
Паровик беснуется, грохочет, разбрасывает искры, замедляет ход, скрипя сдерживается и останавливается, потом дергается вперед и, отвязавшись, пускает в небо пророческий возглас.
Вперед, вы, которые ищете счастья в труде! Вперед на честный бой, на благородное состязание пилы, заступа, кирки, топора!
Вы, с кипящей кровью во вздувшихся жилах, вы, с лобзанием солнца на лице, впивающие амброзию свежего утра, вскормленные плодородной землей… Дерзайте, вы, новые и славные борцы.
Вас ожидает свободный век.
Паровик свищет, по небу среди ветров разносится пророческое ура.
УЛИЧНЫЙ МАЛЬЧИШКА
Вот он идет по грязной улице сам такой грязный и такой красивый, куртка вся в лохмотьях, рваные сапоги, капризное лицо. Когда я вижу его среди экипажей или на мостовой, в дырявой обуви, как он швыряет камни собакам под ноги, уже разбойник, уже развращенный и бесстыжий человек, когда я вижу, как он прыгает, смеется, этот бедный цветок, распустившийся на тернии, когда я думаю, что его мать теперь где-нибудь за типографским станком, что его очаг холоден, а отец в тюрьме, страх за него сжимает мне сердце, и я говорю себе: что будет с тобой, оборванцем и невеждой, как будешь ты жить без опоры и руководителя и чем ты станешь в двадцать лет, ты, без умолку поющий соловей лачуг, — жалким и порочным шарлатаном, или усердным работником, или карманным вором.
Какую блузу ты тогда наденешь — блузу честного рабочего или каторжника?
Кем увижу я тебя — ремесленником или преступником, за работой, в тюрьме или в госпитале?
О, когда я вижу этого грязного мальчика, как мне хочется побежать за ним по улице и прижать его к сердцу и передать ему в горячем объятии всю скорбь, всю любовь, всю печаль, все муки моей души. Как мне хочется тут же осыпать его лицо и грудь поцелуями и рыданьем братской любви, задыхаясь, прошептать ему: Я тоже жила в горе, в трудах, и я такой же цветок терния, и у меня была мать в мастерской, и я знала печаль. О, я люблю тебя.
ПЕСНЯ ЗАСТУПА
Я грубая шпага и рассекаю грудь земли. Я сила и невежество, во мне скрежет голода и блеск солнца. Я нищета и надежда. Мне знаком и раскаленный бич жгучего полдня, и грохот урагана в долине, и тучи, мечущие молнии. Я знаю дикие и вольные ароматы, которые, торжествуя, разливает по земле май с его душистыми цветами, бабочками и поцелуями. От труда ежечасного, ежеминутного я становлюсь острее и блестящее, и я иду решительная, страшно сильная и постоянная, иду, прорезывая твердую землю.
Я вхожу в низкие покосившиеся лачужки, в грубо сколоченную сыроварню, куда пробирается сквозь дверные щели резкий зимний ветер, туда, где у стонущего пламени очага приютилась малодушная лень и где дрожит голодная старуха с худым и желтым лицом. Я вхожу туда и все это вижу. И вот, брошенная в угол в глубокую и страшную ночь, которая налегла на сырую равнину и на дымную комнату, пока ржавая лихорадка треплет разбитые женские тела и слышно только, как храпят мужики, я не сплю, и дуновение желания воспламеняет меня. Я грежу о новой заре, когда, как сельское победное знамя на солнце, что золотит воздух, в ясном блеске колеблясь над вдохновенной толпой, я восстану над плодородной землей, сияя жизнью и мощью.
