Михаил Херасков - Собрание сочинений
ПѢСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Подъ тѣнью горъ крутыхъ Казанскiй видѣнъ лѣсъ,
Въ который входа нѣтъ сiянiю небесъ;
На вѣтвяхъ вѣчные лежатъ густые мраки;
Прохожимъ дивные являющи призраки;
5 Тамъ кажется простеръ покровы томный сонъ;
Трепещущи листы даютъ печальный стонъ;
Зефиры нѣжные среди весны не вѣютъ,
Тамъ вянутъ вкругъ цвѣты, кустарики желтѣютъ;
Когда усыплетъ нощь звѣздами небеса,
10 Тамъ кажутся въ огнѣ ходящи древеса;
Изъ мрачныхъ нѣдръ земныхъ изходитъ бурный пламень;
Кустарники дрожатъ, о камень, бьется камень;
Не молкнетъ шумъ и стукъ, тамъ вѣчно страхъ не спитъ,
И молнiя древа колеблетъ, жжетъ, разитъ;
15 Пылаетъ гордый дубъ и тополы мастисты,
Повсюду слышатся взыванiя и свисты;
Источникъ со холма кремнистаго течетъ,
Онъ шумомъ ужасу дубравѣ прiдаетъ;
Непостижимый страхъ входящаго встрѣчаетъ:
20 Лѣсъ воетъ, адъ ему стенаньемъ отвѣчаетъ.
Вѣщаютъ, что духовъ въ печально царство то
Безъ казни отъ Небесъ не смѣлъ вступать никто;
Издревле для прохладъ природю основанъ,
Но послѣ оный лѣсъ волхвами очарованъ.
25 Среди дубравы сей обширно мѣсто есть,
На коемъ ложное вниманiе и лесть,
Надъ тлѣнной жертвою они земной утробы,
Возставили Царямъ Казанскимъ горды гробы;
Которыхъ грозная не отдала война,
30 Тѣхъ память и безъ нихъ гробницей почтена.
О коль такая честь тщетна для человѣка!
Въ сей лѣсъ печальная должна итти Сумбека;
Не можетъ удержать сiю Царицу страхъ:
Ей нуженъ въ крайности супружнинъ тлѣнъ и прахъ;
35 Отчаянна любовь надеждѣ тщетной внемлетъ,
И путь назначенный Царица предпрiемлетъ.
Ужъ первый утра часъ на небѣ возсiялъ,
Авроринъ блѣдный путь цвѣтами усыпалъ;
Сумбека не страшась ни нощи, ни злодѣя,
40 Надежду въ сердцѣ взявъ, и страстiю владѣя,
Судьбу свою отдавъ на произволъ Небесъ,
Отважна и бодра вступаетъ въ мрачный лѣсъ.
Рабыни вѣрныя за нею въ слѣдъ текущи,
Унынiе и страхъ въ сердцахъ своихъ несущи,
45 Вступить во мрачный лѣсъ съ Сумбекой не могли;
Трепещущи кругомъ на холмахъ возлегли.
Волшебство нѣкое, или прекрасны взоры,
Вiющихся змiевъ въ подземны гонятъ норы;
Сумбекинъ будто бы почувствуя приходъ,
50 Умолкъ звѣриный ревъ и шумъ бурливыхъ водъ;
Мечтанiя отъ ней и страхи удалились,
Казалось, древеса предъ нею разступились;
И вихри пламенны престали въ вѣтви дуть;
Все кроется отъ ней, и все даетъ ей путь.
55 Уже въ печальную она долину входитъ,
На гробы Царскiе смущенный взоръ возводитъ:
Унылость у гробницъ, потокомъ слезъ лiясь,
Сѣдяща зрится тамъ на гробъ облокотясь;
Тоска свою главу на грудь печальну клонитъ,
60 И въ томномъ шествiи повсеминутно стонетъ;
Раскаянiе грудь свою разяще тамъ,
Терзающе власы является очамъ;
Тамъ пышность на себя съ отчаяньемъ взираетъ,
И мнится каждый часъ съ Царями умираетъ;
65 Къ лежащей гордости свирѣпый змiй ползетъ,
И внутренну ея терзаетъ и грызетъ;
Тамъ рвется узами окованна кичливость;
Подъ камнями лежитъ стеня несправедливость;
Всечасно видимы тамъ всѣ пороки тѣ,
70 Которые Цари творили въ животѣ:
Неправедна война, забвенье вѣрной службы,
Презрѣнье къ сиротамъ и нарушенье дружбы;
Тамъ горесть мучитъ ихъ, тоска, и зной, и хладъ.
Во образѣ такомъ изображаютъ адъ,
75 Въ который мстящими включенны Небесами,
Порочные Цари мученье терпятъ сами….
Печальный твой покровъ, о Муза! опусти;
Гробницы Царскiя и жизнь ихъ возвѣсти.
Тамъ видѣнъ черный гробъ свирѣпаго Батыя,
80 Которымъ вольности лишилася Россiя.
Онъ полночь съ пламенемъ и западъ пробѣгалъ,
Рѣками кровь точилъ и грады пожигалъ;
Богемiю держалъ и Польшу подъ пятою;
Сей варваръ былъ почтенъ какъ Богъ Ордой златою.
85 Москва, лишенная цвѣтущей красоты!
Преобратилась въ прахъ его набѣгомъ ты!
Подъ пепломъ зрѣлися твои прекрасны домы;
Дѣвицы были въ плѣнъ изъ стѣнъ твоихъ влекомы;
Позорной смертiю кончали старцы вѣкъ;
90 По улицамъ ручей невинной крови текъ;
Дать сердцу твоему послѣднiе удары,
Оставилъ твой злодѣй тебѣ одни пожары.
Какъ бурный вихрь, прешедъ Россiю всю Батый,
Коснулся и тебѣ, о Кiевъ! градъ святый:
95 Господни храмы тамъ сокровищей лишились,
Надолго красныя мѣста опустошились;
Гдѣ крестъ Пророческiй Андреемъ водруженъ,
Тамъ видъ, плачевный видъ, развалинъ положенъ;
И вмѣсто пѣнiя отшельцовъ сладкогласныхъ,
100 Сталъ вѣтровъ слышенъ шумъ, и ревъ звѣрей ужасныхъ.
Сiи нещастiя, погибель и бѣды,
Бунтующихъ Князей родились отъ вражды,
Когда за скипетры другъ съ другомъ воевали,
И хищною рукой вѣнцы съ чела срывали.
105 О Муза! какъ сiи напасти возглашу?
Я токи слезъ лiю, когда о нихъ пишу.
Сынъ всталъ противъ отца, отецъ противу сына,
И славой сдѣлалась пронырливость едина;
Не уважаючи въ Россiи общихъ золъ,
110 Стремился похищать у брата братъ престолъ.
Россiя надъ главой узрѣла вѣчны тѣни,
И раздробленна вся поверглась на колѣни;
Въ ней жало зависти кровавый тронъ вертѣлъ;
Батый на зыблему Россiю налетѣлъ;
115 Такъ юныхъ двухъ тельцовъ, гдѣ гладный волкъ встрѣчаетъ,
За паству бьющихся, въ добычу получаетъ.
Толикихъ золъ Батый причиной Россамъ былъ;
Онъ кровью ихъ Князей престолы ихъ омылъ:
Но чтожъ осталося отъ сей причины страха?
120 Единый мрачный гробъ, и горсть истлѣвша праха;
Кто прежде гордостью касался Небесамъ,
Того остатки вихрь разноситъ по лѣсамъ;
Льстецы прибѣжища ко праху не имѣютъ;
Лишь спятъ на немъ змiи, и только вѣтры вѣютъ.
125 О вы, которымъ весь пространный тѣсенъ свѣтъ,
Которыхъ слава въ брань кровавую зоветъ!
На прахъ, на тлѣнный прахъ Батыевъ вы взгляните,
И гордости тщету съ своею соравните,
Не кровью купленный прославитъ васъ вѣнецъ,
130 Но славитъ васъ любовь подвластныхъ вамъ сердецъ.
Изъ твердыхъ камней тамъ составленна гробница,
Подъ нею погребенъ несытый кровопiйца,
Сартакъ, Батыевъ сынъ. Онъ слѣдуя отцу,
Коснулся Суздальскихъ владѣтелей вѣнцу,
135 И робость сѣя въ нихъ, противу общихъ правилъ,
Своихъ начальниковъ по всей Россiи ставилъ.
Тамъ въ тлѣнномъ гробѣ спитъ Баркай, Батыевъ братъ,
Чинившiй горести Россiи многократъ,
Онъ чувствуя въ войнѣ свое изнеможенье,
140 Россiянъ принуждалъ себѣ на вспоможенье;
Но днесь на небесахъ носящъ вѣнецъ златый,
Отважный Александръ, Князь храбрый и святый,
До самой крайности ихъ власть не допуская,
Татаръ не защищать, склонить умѣлъ Баркая.
145 Тамъ врановъ слышенъ крикъ, производящiй страхъ,
Крылами вѣющихъ Менгу-Темировъ прахъ;
Отмщается ему сiя по смерти рана,
Которой онъ пресѣкъ дни храбраго Романа.
Цари! мученья вамъ сулятся таковы,
150 Подъ видомъ дружества гдѣ зло чините вы.
Тамъ видится Узбекъ, лишенный вѣчно свѣта;
Онъ первый принялъ тму и басни Махомета;
Россiю угнѣталъ сей Князь во весь свой вѣкъ,
Онъ имянемъ своимъ Ордынскiй родъ нарекъ.
155 Тамъ дремлетъ блѣдный страхъ, на гробѣ возлегая,
Россiйскаго врага, невѣрнаго Нагая,
Который въ родственный съ Князьями вшедъ союзъ,
Уважить не хотѣлъ родства священныхъ узъ,
Мечемъ и пламенемъ опустошалъ Болгары;
160 Днесь терпитъ въ адѣ самъ подобные удары.
Тамъ видѣнъ изъ земли твой черепъ, Занибекъ;
О ты, свирѣпый Царь, и лютый человѣкъ
Который гордаго принудилъ Симеона,
Искать Россiйскаго твоей рукою трона.
165 Сей братiевъ родныхъ для царства погубя,
Усилилъ страшну власть въ Россiи и себя;
Простерши въ сердце къ ней грабительныя длани,
На храмы Божiи взложилъ позорны дани:
Но Богъ, отъ горнихъ мѣстъ бросая смутный взоръ,
170 Въ отмщенiе послалъ на Орды гладъ и моръ,
И смерти Ангелъ ихъ гонящъ мечемъ суровымъ,
Разсыпалъ по брегамъ при Донскимъ и Днепровымъ;
Являются главы и тлѣнны кости тамъ;
Мнѣ тѣни предстоятъ ходящи по холмамъ,
175 Я вижу межъ древесъ стенящаго Хидира,
Который кроется по смерти отъ Темира.
Темиръ свирѣпый мечь простеръ въ полночный край,
Но съ трона свергъ его безвремянно Мамай;
Мамай какъ будто бы изъ нѣдръ изшедый земныхъ,
180 Въ Россiю прилетѣлъ со тучей войскъ наемныхъ,
Къ нему склонилися, измѣны не тая,
Противъ Димитрiя Россiйскiе Князья;
Обширныя поля ихъ войски покрывали,
И рѣки цѣлыя въ походѣ выпивали.
185 Такую Перскiй Царь громаду войскъ имѣлъ,
Когда съ угрозами на древнихъ Грековъ шелъ;
Но лавры жнутъ побѣдъ не многими полками,
Сбираютъ въ брани ихъ геройскими руками.
Оставилъ намъ примѣръ отважности такой,
190 Ко славѣ нашихъ странъ, Димитрiй, Князь Донской;
Съ Непрядвой онъ смѣшалъ Татарской крови рѣки.
Мамай ушелъ въ Кафу, и тамъ погибъ на вѣки;
Но вскорѣ ожививъ вражда Ордынскiй прахъ,
Повергла съ пламенемъ въ предѣлы наши страхъ;
195 Хотя Казань не разъ поверженна лежала,
Но вновь главу поднявъ, злодѣйства умножала;
Томилися отъ ихъ Россiяне Царей;
Ей много золъ нанесъ послѣднiй Сафгирей.
Ялялась гордая надъ симъ Царемъ гробница.
200 Едва приближилась къ ней томная Царица,
Какъ будто въ оный часъ супруга лишена,
На хладномъ мраморѣ поверглася она;
Всѣ члены у нее дрожали, разрушались;
Власы разбилися, и съ прахами смѣшались;
205 Разитъ себя во грудь, горчайши слезы льетъ,
Дражайшiй мой супругъ! Сумбека вопiетъ;
Какой мы лютою разлучены судьбою;
Но ахъ! достойналь я стенать передъ тобою?
Я та, которая тебя забыть могла,
210 Въ чьемъ сердцѣ новый огнь любовна страсть зажгла.
Увы! я тѣмъ себя и паче обвиняю,
Что твой цѣлуя прахъ, рыдаю и стенаю:
Достойно ли моимъ слезамъ мѣшаться съ нимъ,
И быть услышаннымъ стенанiямъ моимъ?
215 Потоки слезъ моихъ изъ тѣхъ очей катились,
Которы къ прелестямъ другова обратились;
И стонъ, позорный стонъ, изъ сердца извлеченъ,
Которымъ сталъ иной супругомъ нареченъ,
Уста вѣщающи тебѣ свои печали,
220 Не давно прелести другова величали.
Но бѣдная твоя и сирая жена,
Совмѣстникомъ твоей любви отомщена;
Конечно онъ мою невѣрность ясно видитъ,
Во образѣ моемъ порокъ мой ненавидитъ.
225 О! естьли можешь ты прейти изъ тмы во свѣтъ;
Востань мой Царь! востань! подай ты мнѣ совѣтъ;
Твоею смертiю отъ брака свобожденна,
Входить въ другой союзъ я зрюся принужденна;
Отъ подданныхъ моихъ къ неволѣ я влекусь.
230 Но съ кѣмъ я брачными цѣпями сопрягусь?
Одни противъ себя не видя обороны,
Со мной вступаютъ въ бракъ лишь только для короны;
Съ кѣмъ сердце я дѣлю, любви не вижу въ томъ,
Любви того бѣгу, зажгла я сердце въ комъ.
235 Кому пожертвую себя, мой тронъ, и сына?
Мой Царь! въ твоихъ рукахъ Сумбекина судьбина;
Скажи, что дѣлать мнѣ?… Но ты во гробѣ спишь!
О тѣнь, любезна тѣнь! ты слезъ моихъ не зришь.
Дабы спокойствiе твоя вдова имѣла,
240 Мнѣ тѣнь твоя притти къ гробницѣ повелѣла,
И нѣкiй тайный гласъ привлекъ въ мѣста сiи;
Внемли стенанiя и жалобы мои….
При сихъ словахъ она объемлетъ гробъ руками,
И слезы горькiя лiетъ надъ нимъ рѣками;
245 Тревожа въ сихъ мѣстахъ Царей усопшихъ сонъ,
Сумбекинъ слышался между гробами стонъ;
Отъ гласа плачущей и рвущейся Царицы,
Поколебалися и прахи и гробницы;
Покрыты мхомъ сѣдымъ и терномъ многи дни,
250 Сходящи съ мѣстъ своихъ казалися они.
Завылъ ужасный вихрь, земля кругомъ дрожала;
Сумбека слыша то, во ужасѣ лежала,
Казалося, ее внезапно чувствъ лиша,
Ушла изъ ней во гробъ смущенная душа.
255 И тлѣнность жизненнымъ дхновеньемъ оживилась.
Дверь гроба отворивъ, тѣнь Царская явилась;
Какъ нѣкiй дымъ густый подъемлется она,
Но въ образъ видится мгновенно сложена,
Одежду прежнюю и прежнiй видъ прiемлетъ,
260 Все ясно окрестъ зритъ, всему спокойно внемлетъ.
Тогда отъ горести почти лишенной силъ,
Царицѣ голосомъ унылымъ возгласилъ….
Но тщетно движитъ онъ уста и отверзаетъ,
Составленная рѣчь въ гортани изчезаетъ.
265 И Провидѣнiе на крылiяхъ паритъ,
Поверьхъ его главы небесный огнь горитъ;
Тончаетъ мракъ предъ нимъ кругомъ лежащей ночи,
Повсюду у него и ушеса и очи.
Нѣтъ въ вѣчности отъ нихъ сокрытаго часа;
270 Какъ хартiя ему отверзты небеса;
И тако предлежатъ, какъ чистое зерцало,
Мiрскихъ вещей конецъ, средина и начало.
Непостижимое такое божество,
Тѣнь Царску облекло во прежне существо;
275 И только мысль его сiяньемъ озарило,
На будущiе дни глаза ему открыло;
Черезъ прошедшее давало разумѣть,
Коль горько, не познавъ блаженства, умереть….
О Муза! пѣть хощу дѣла необычайны,
280 И нѣкiя открыть натуры скромной тайны;
Восторгомъ пламеннымъ наполнился мой духъ,
Да внемлетъ пѣсни сей имущiй внятный слухъ.
Не постигая самъ толь важныя премѣны,
Изшелъ изъ гроба Царь, и хладны движитъ члены;
285 Но больше Ангела парящаго не зритъ;
Къ Сумбекѣ приступивъ, стоная говоритъ:
Разторгнуты мои съ тобою смертью узы,
По смерти бракъ забвенъ, забвенны всѣ союзы.
Почто, нещастная! треѣожишь тѣнь мою?
290 Мнѣ тяжко то, что я изъ гроба возстаю;
Но дамъ тебѣ совѣтъ, о сынѣ сожалѣя:
О! естьли изберешь супругомъ ты Алея,
Любовью пламенной возженнаго къ тебѣ:
Симъ бракомъ угодишь народу и судьбѣ,
295 Не будетъ слышенъ громъ Россiйской грозной брани,
Доколѣ Царь Алей не выдетъ изъ Казани;
Люби его, люби! Но что я говорю?
Я нѣкую мечту, иль точну бытность зрю!…
При сихъ словахъ смутясь, тѣнь Царская трепещетъ,
300 На мрачны небеса печальны взоры мещетъ,
И паки въ темный гробъ стремится убѣжать;
Но хощетъ тѣнь сiю видѣнье удержать…..
Увы! мнѣ кажется, что ты чрезъ духъ и воду,
Сумбекѣ онъ сказалъ, премѣнишь вдругъ природу;
305 Тебѣ отверзутся и съ сыномъ небеса;
Вы новы узрите во свѣтѣ чудеса;
Обѣихъ вижу васъ, я вижу предъ очами,
Какъ свѣтлой ризою одѣянныхъ лучами;
Но какъ исполнится? что значитъ все сiе?
310 Безсильно то постичь понятiе мое!…
Вѣщалъ, и будто бы ума во изступленьѣ,
Вторично видитъ онъ сквозь мраки провидѣнье,
Которо смутну тѣнь желая наказать,
Ей будущiе дни хотѣло показать.
315 Тогда подъемлется времянъ завѣса мрачна,
И вѣчность вкругъ него открылася прозрачна;
Ему познанiе о видимомъ даетъ;
Царь зная жребiй свой, Сумбекѣ вопiетъ:
Увы! я чувствую позоръ Махометанства,
320 И зорю въ сихъ мѣстахъ встрѣчаю Христiянства,
Подъ защищенiемъ она грядетъ Небесъ,
Освѣтитъ всю Казань и сей дремучiй лѣсъ,
На сихъ мѣстахъ, гдѣ мы спокойный сонъ имѣли,
Гдѣ нашъ тревожить прахъ живущiе не смѣли;
325 На самыхъ сихъ мѣстахъ созижденъ будетъ домъ,
Всечасно мечущiй на Махомета громъ.
Вода, сiи мѣста и древеса кропяща,
Насъ больше будетъ жечь, геенна чѣмъ паляща,
Куренiе мастикъ и пѣсней сладкiй гласъ,
330 И день и ночь въ гробахъ тревожить будутъ насъ;
Пришельцы бѣдствiя и нашу грусть умножатъ,
По праху нашему слѣды они проложатъ;
Гробницы гордыя ногой своей попрутъ,
Убранства Царскiя изъ оныхъ извлекутъ.
335 Здѣсь видя крестъ взнесенъ на вышнiя степени,
Не могутъ обитать гонимы наши тѣни.
О! естьли я когда тобою былъ любимъ,
Терпѣть такой позоръ не дай костямъ моимъ;
Внемли унылому желанiю просящихъ,
340 Собратiевъ моихъ со мной Царей лежащихъ;
Вторичну нашу смерть Сумбека упреждай,
Огню съ гробами нашъ печальный прахъ предай…
Какъ вѣтеръ горъ крутыхъ въ ущелiи шумящiй,
Такъ слышанъ отъ гробовъ былъ гласъ произходящiй.
345 Сумбеку томную холодный потъ покрылъ;
Но Царь печальную симъ словомъ ободрилъ:
Не бойся! жалобы къ тебѣ Цари приносятъ,
Се! помощи твоей нещастны предки просятъ;
Отъ бѣдства и стыда ихъ тлѣнiе избавь,
350 На поруганiе Россiянъ не оставь;…
Который мысль мою на казнь мнѣ просвѣщаетъ,
Мнѣ Ангелъ таинства открыть не запрещаетъ,
Дабы спокойна ты во свѣтѣ семъ была!
Увидишь дивныя въ дубравѣ сей дѣла,
355 И можешь прахъ спасти нещастнаго супруга,
Хранящаго тебѣ во узахъ смерти друга;
Исполни, что велю: Здѣсь древнiй тополъ есть,
На коемъ начала гнѣздо орлица плесть:
Удобно сыщешь ты подъ онымъ древо знакомъ,
360 Оно окружено густой травой и злакомъ;
Пожни сiю траву, и корень обнаживъ,
Сей корень извлеки, тамъ ключь увидишь живъ;
Изчерпай изъ него до дна текущу воду,
И влагу ты найдешь совсѣмъ другаго роду;
365 Зелену древа вѣтвь отъ топола простри,
И влагу оную поспѣшно собери.
Когда ты все сiе рачительно исполнишь,
То мой еще завѣтъ вторичный да напомнишь:
Ни змѣй ползущихъ вкругъ, ни тѣней не страшись;
370 Спасти супружнинъ прахъ, спасти себя рѣшись;
Теки на слезныя сiи мѣста обратно,
Исполни третiе, что всѣмъ Царямъ прiятно:
Что помнишь ты меня, Сумбека, докажи,
Гробницы вѣтвями сухими окружи;
375 Кропи, кропи на насъ изчерпнутую воду,
Дай смерти плѣнникамъ желанную свободу,
И жди подѣйствiя отъ сихъ волшебныхъ водъ,
Доколѣ солнечный покажется возходъ.
Тогда познаешь ты, коль дивенъ Богъ бываетъ,
380 Когда на судъ къ себѣ Онъ грѣшныхъ призываетъ;
А ты безстрашна будь! Но свѣтитъ ужъ заря;
Сокрылся Сафгирей, то слово говоря,
И рѣчи Царскiя внимались во гробницѣ,
Повелѣвающи начать свой трудъ Царицѣ.
385 Хотя приказъ такой Сумбеку возмущалъ,
Исполнила, что ей супругъ ни возвѣщалъ,
И злаки и траву вкругъ топола находитъ;
Но самый сей успѣхъ въ боязнь ее приводитъ:
Отводитъ водный токъ и влагу достаетъ,
390 Сухiя вѣтвiя отъ тополовъ беретъ.
Кострами ихъ она расклала межъ гробами,
Водою оросивъ и горькими слезами.
Тогда всходящее въ небесну высоту
Горяще солнце всю явило красоту,
395 Живительны лучи на шаръ пустило земный,
И въ первый ими разъ сквозь лѣсъ проникло темный.
Стоящи древеса во мракѣ въ той странѣ,
Казалися очамъ какъ будто бы въ огнѣ;
Пускаютъ страшный вопль на нихъ нощныя птицы;
400 Простерся блѣдный свѣтъ на мрачныя гробницы,
И будто молнiя сверкнувшая въ ночи,
Въ долину слезную бросаются лучи;
До сложенныхъ костровъ Сумбекой достигаютъ,
Сухiя вѣтвiя и влагу возжигаютъ.
405 Такiя въ древности явили чудеса,
Пророческой рукой въ Персидѣ Небеса;
Когда олтарнаго огня въ землѣ искавый,
И вмѣсто онаго воды гнѣздо доставый,
Неемiй вѣтвiя сухiя напоилъ,
410 И солнцевъ лучь огонь отъ вѣтвей воспалилъ.
Подобно вѣтвiя Сумбекой разложенны,
При всходѣ солнечномъ содѣлались возженны;
И пламень межъ гробницъ водимый какъ рукой,
Простерся огненной вiющейся рѣкой;
415 Одежды Царскiя и кости разрушаетъ.
Сумбека пламень сей слезами утушаетъ.
Но воля праведныхъ исполнилась Небесъ;
Уже Батыевъ гробъ сгорѣлъ, погибъ, изчезъ,
Субека Царску тѣнь винитъ и
