Юрий Белаш - Окопные стихи
пыль липла к телу,
лезла в ноздри,
хрустела на зубах,
сушила горло -
и вызывала тошноту...
*
Выжить за счет других - вот его
цель заветная.
*
Сначала - зарыли: решили, что мертвый.
Потом передумали - и откопали: живой!
*
Как хотите, а все-таки это не женское дело - война.
И не требуйте - если умны - доказательств.
*
На войне
цена
всему
одна -
жизнь людская.
*
... а их все ждут, надеются на встречу...
*
Слава вам - безымянным бойцам 41-го года!
Вам, принявшим невиданной силы удар на себя.
Орденов и медалей, чтоб вас наградить, не хватило,
Но земли, чтобы вас схоронить, оказалось
достаточно всем.
*
Война убыстряет жизнь.
*
Отступление:
горят деревни, деревья, хлеба,
горят ноги в ботинках,
горит душа...
*
Я люблю военнный язык,
если только это - язык,
а не рык.
*
Неужели было такое время,
когда мы перед едой мыли руки?..
*
Доля связистов:
связь замечают, когда ее нет.
*
Тот снаряд, что свистит -
мимо летит.
*
Обычный разговор в окопах:
какую смерть придумать Гитлеру,
когда он попадется в наши руки?..
*
По улице - пулеметный огонь.
Прижались к стене.
А на ней -
Контур детской руки
с обведенными пальцами.
*
Культурно матерился:
- Облокотиться я хотел на вас!..
*
Баня в окопах:
потеешь,
а вымыться негде.
*
Наша рота отличилась в том бою:
на нейтральной полосе
две воронки заняла...
*
Строгий командир:
- Убьют - на глаза не попадайся: накажу!
*
Да гори ты синим пламенем!-
а я дров подброшу.
*
Наше время трагично. И трагичней его от Адама и Евы в истории не было.
*
Мы возникаем из небытия.
И, жизнь прожив,
в небытие уходим...
*
Кто в "наркомздрав", кто в "наркомзем",
кто в "здравотдет", кто в "земотдел", -
кому как повезет...
*
Снега:
и лежит земля перебинтованная,
Точно в спину раненый солдат.
*
Так любили страну, что писать о себе им
казалось неловко.
*
Убить врага и снять с него оружие -
обычай столь же древний, как война.
*
Поля -
как солдатские головы,
подстриженные под машинку.
*
Зачем солдату
в ранце таскать
лишнюю тяжесть -
маршальский жезл?..
*
На войне, под огнем,
ты поймешь ту простую и вечную истину -
жизнь сама по себе - и награда и счастье.
*
Нет жизнь не коротка, хотя и коротка:
она вмещает вечность в ей отведенный срок.
*
... и луна выходит из-за леса новенькой
медалью "за отвагу".
*
Солдат думает,
что погибнет, -
и перестает думать о смерти.
*
Отвоевалась:
комссовали по беременности с фронта...
*
запустит сгоряча на пользу службы -
песок посыплется
со стен траншей.
*
В бою "ура"
кричишь не для врага,
а для себя.
*
Уйти из памяти труднее, чем из жизни.
*
Чем выше командир,
тем больше шансов
дожить до окончания войны.
*
Мы сыны не только Отечества,
но и всего человечества.
*
Проснулся утром,
сказал:
- убьют сегодня...
и к вечеру - погиб.
*
Пугающе-начальственная строгость неумных командиров.
*
Выходит раненый из боя
и смеется -
как чокнутый:
доволен, что остался жив.
*
У танка -
зренье стариковское:
вблизи он видит плохо.
*
Паршиво,
если смелость переходит в безрассудство.
*
После выстрела
орудие
подпрыгивало,
как лягушка.
*
После бомбежки -
в окопе,
тонко звеня,
осыпался песок.
*
Выстрел из танковых орудий:
- В вас!
- В вас!
- В вас!..
Бац!
--------
Победа!
Толкнул разрыв - и опрокинул. И жизнь моя -
оборвалась.
Зачем, зачем, судьба военная, ты так со мною обошлась!
Уж лучше было бы загнуться в том 41-м распроклятом,
Чем, всю войну пройдя, погибнуть в победном этом
45-м,-
Когда войне-то пустяки - часа четыре оставалось,
Когда последние снаряды с прощальным эхом
разрывались,
Когда товарищи мои - потом - стреляли вверх, кричали,
И похоронщики, как дети, с другими вместе ликовали,
О мертвых в первый раз забыв... И мы, растерзанные,
жалкие,
В крови засохшей и земле - у ног живых лежали рядом
И не мешали торжеству: в такое празднество великое
Туда и обратно
Идти туда – страшнее, чем обратно.
Вот почему, когда на фронт бредёшь,
Рождает внутренняя дрожь
Уже воронка возле медсанбата.
Совсем не то, когда идёшь назад,
Пропахший кровью, порохом и дымом, –
Покажется тогда глубоким тылом
С воронками своими медсанбат.
А между прочим, поимей в виду, –
И тут не спрячешься от пушек дальнобойных.
Но ты шагаешь мерно и спокойно
И не тревожишь душу понапрасну:
Ты видел смерть вблизи, ты побывал в аду, –
Ну и чистилище тебе уже не страшно.
День рождения
В нашей жизни не так уже много тепла.
Да и разве нас женщина – нас война родила.
И вовек не забудется этот роддом
Под взлохмаченным небом в окопе сыром.
Было хмуро, натоптано, ветрено, пусто.
Пули тюкали в мокрый, расплывшийся бруствер.
Сиротой безотрадной казалась поляна
с посечёнными насмерть стеблями бурьяна.
Но в осеннюю эту, военную слякоть,
Даже ели хотелось – нельзя было плакать.
И в окопчике тесном, согнувшись горбато,
Грели руки и душу о ствол автомата.
Костры 42-го года под Старой Руссой
Лес трещит от мороза – как будто в лесу кто стреляет.
Забивает дыханье январская лютая стынь.
У дороги лесной, не дойдя до переднего края,
жгут бойцы на привале свои фронтовые костры.
Гаснут зимние сумерки. Небеса налились синевою.
Над дорогой бледный серпик иззябшей луны.
Остаётся меж нами и этой треклятой войною
километров двенадцать, не больше, морозной лесной
тишины.
Ночью будем на месте. А утром пойдём в наступленье.
Станем вязнуть в снегу, пот и кровь утирая со лба.
И потянутся по лесу, но теперь уж в другом направленье,
вереницы израненных, злых молчаливых солдат.
И опять добредём до знакомых вчерашних стоянок.
И раздуем костёр, и усядемся тесно вокруг,
сунув прямо в огонь – отрешённо и деревянно –
головешки негнущихся, обмороженных рук…
Ох какая зима! Ох какая свирепая стужа!
Примерзает душа к позвоночнику мутной сосулькой.
Да, конечно, фашистским собакам приходится туже,
но и нам – не дай бог! – сиди у костра и не булькай.
Не спасают ни ватные брюки, ни валенки, ни полушубки.
Да и что они могут, когда всё мертвеет окрест,
ну а мы днём и ночью в снегу, на морозе – какие уж
сутки,
страстотерпцы, несём свой судьбою назначенный крест.
…Гаснут зимние сумерки. Небеса налились синевою.
Над дорогой повис бледный серпик иззябшей луны.
Снег скрипит, как резиновый, под солдатской ногою –
и морозное эхо звенит средь лесной тишины.
Вступление в Браунсберг
Города Восточной Пруссии встречали нас кладбищенской тишиной: дома целы, а жителей почти ни души, угнаны гитлеровцами в глубь Германии.
Люди ушли, а город остался.
Мёртвым, закованным в камень пространством,
телом, лишённым души.
Жутко бродить в этом городе гулком
по площадям, по пустым переулкам –
жутко, что нет никого.
Хоть бы в саду перед белым окошком
жалобно, что ли, мяукнула кошка, –
нету и кошек, представьте!
Только вороны над ратушей хмурой,
крытой внаклад черепицею бурой,
каркают хрипло и зло.
Славяне под Кенигсбергом
По Восточной Пруссии, асфальтом,
средь немецких стриженых равнин,
в фаэтоне с вещевым хозяйством
догоняет полк свой славянин.
Фаэтон в порядке!.. На резиновом
мягком подрессоренном ходу., –
для военных целей реквизирован
в 45-м радостном году.
Ничего устроился с комфортом.
Восседает словно фон-барон.
Рядом с вещмешком его потёртым
