Михаил Лермонтов - Том 4. Проза. Письма.
Сравнительно недавно обнаружено, что на обертке VI выпуска «Наших» (экземпляр ГПБ), где напечатано начало очерка «Армейский офицер» князя Львова, имеется следующее объявление: «Приготовляются к изданию: „Уральский казак, В. Даля; – Гробовой мастер, А. Башуцкого; – Кавказец, покойного Лермонтова; <…> и многие другие, сверх поименованных в объявлении, приложенном к первому выпуску“» (см.: Б. Т. Удодов. М. Ю. Лермонтов. Воронеж, 1973, с. 619).
Герой очерка – по определению Лермонтова, настоящий кавказец. Это типический образ кавказского армейского офицера, каких Лермонтов много раз встречал в Дагестане и Чечне. Одним из прообразов его был, возможно, П. П. Шан-Гирей – родственник и собеседник Лермонтова, участник ермоловских походов и кавказской войны, хорошо знавший быт и нравы кавказских горцев (см.: П. Вырыпаев. Один из возможных прототипов «Кавказца». – Русская литература, 1964, № 3, с. 57–59).
В литературном отношении герой «Кавказца», с одной стороны, близок лирическому герою стих. «Завещание» и «Я к вам пишу случайно; право»; с другой – это дальнейшее развитие образа Максима Максимыча из «Героя нашего времени». Ему в такой же степени приданы лучшие черты скромных тружеников войны – кавказских армейских офицеров; вместе с тем он более ординарен, более типичен для кавказской армейской среды.
О настоящем кавказце сказано гораздо больше, чем о Максиме Максимыче: он учился в кадетском корпусе, затем попал на Кавказ; изображены и первые дни его пребывания там, и зрелый период, затем отставка. В этом, в частности, проявляется различие в художественной функции каждого из образов: настоящий кавказец – центральная фигура очерка, написанного исключительно с целью создания его социально-типологического портрета; Максим Максимыч же – персонаж, с помощью которого раскрывается образ главного героя романа.
Герой лермонтовского очерка, неизвестного Л. Н. Толстому, предвосхитил появление его героев – капитана Хлопова из «Набега» и отчасти капитана Тросенко из «Рубки леса» (см.: Б. С. Виноградов. «Кавказец» М. Ю. Лермонтова. – В кн.: Вопросы чечено-ингушской литературы, т. V. Вып. 3. Литературоведение. Грозный, 1968, с. 65).
Несмотря на то, что автор ставил своей задачей рассказать о том, какие вообще бывают кавказцы, он по существу посвящает свой очерк «кавказцу настоящему» – тому, которого можно найти «на линии». Другие модификации этого типа он называет (грузинский кавказец, статский кавказец), но не описывает детально; они малоинтересны и по большей части представляют собой просто «неловкое подражание».
<Штосс>Впервые опубликовано в литературном сборнике «Вчера и сегодня», кн. I, 1845. Текст автографа обрывается на словах: «…У Лугина болезненно сжималось сердце – отчаянием»; дальнейший текст, в рукописи отсутствующий, воспроизводится по сборнику.
В альбоме М. Ю. Лермонтова 1840–1841 гг. имеется черновой набросок плана повести: «Сюжет. У дамы: лица желтые. Адрес. Дом: старик с дочерью, предлагает ему метать. Дочь: в отчаянии, когда старик выигрывает. – Шулер: старик проиграл дочь. Чтобы <?> Доктор: окошко». В записной книжке, подаренной Лермонтову В. Ф. Одоевским, находится заметка, сделанная поэтом после отъезда из Петербурга и, таким образом, свидетельствующая о том, что он намеревался продолжить работу над повестью: «Да кто же ты, ради бога? – Что-с? Отвечал старичок, примаргивая одним глазом. – Штос! – повторил в ужасе Лугин. Шулер имеет разум в пальцах. – Банк – Скоропостижная».
Судя по приведенным наброскам плана, Лугин, чтобы выиграть, должен был в конце повести обратиться к шулеру. Повесть должна была окончиться катастрофой в первом наброске плана: «Доктор: окошко», во втором – скоропостижной смертью Лугина («Банк – Скоропостижная»).
Датируется серединой марта – началом апреля 1841 г. (см.: В. Э. Вацуро. Последняя повесть Лермонтова. – В кн.: М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы, с. 234–235).
Приятельница М. Ю. Лермонтова поэтесса Е. П. Ростопчина сообщает в своих воспоминаниях: «Однажды он <Лермонтов> объявил, что прочитает нам новый роман под заглавием „Штос“, причем он рассчитал, что ему понадобится по крайней мере четыре часа для его прочтения. Он потребовал, чтобы собрались вечером рано и чтобы двери были заперты для посторонних. Все его желания были исполнены, и избранники сошлись числом около тридцати; наконец Лермонтов входит с огромной тетрадью под мышкой, принесли лампу, двери заперли, и затем начинается чтение; спустя четверть часа оно было окончено. Неисправимый шутник заманил нас первой главой какой-то ужасной истории, начатой им только накануне: написано было около двадцати страниц, а остальное в тетради была белая бумага. Роман на этом остановился и никогда не был окончен» (Воспоминания, с. 285).
Сообщение Е. П. Ростопчиной о том, что первое чтение повести было своеобразной шуткой, литературной мистификацией, заслуживает внимания.
В числе «тридцати избранных», очевидно, присутствовали В. А. Жуковский и В. Ф. Одоевский.
В дневнике А. И. Тургенева имеется запись (от 14 января 1840 г.) о том, что в салоне Карамзиных В. Ф. Одоевский в присутствии Лермонтова, Жуковского, Вяземского «читал свою мистическую повесть» (по-видимому, «Космораму», – Э. Н.), после чего развернулись прения о «высших началах психологии и религии» (Лит. насл., т. 45–46. М., 1948, с. 399).
Через год Лермонтов прочел свою повесть в фантастическом роде, содержащую полемику с направлением творчества В. А. Жуковского и В. Ф. Одоевского.
Фантастическую любовь художника к воздушному идеалу Лермонтов называет любовью самой невинной и самой вредной для человека с воображением. В описании женской головки, олицетворяющей этот идеал, Лермонтов нарочито применяет романтическую лексику и, в частности, употребляет эпитеты и образы, характерные для поэзии В. А. Жуковского.
Лермонтов не принимал и стоящую на грани мистической философии фантастику В. Ф. Одоевского. Ближе всего он был к Бальзаку с его «Шагреневой кожей» и философскими повестями.
Для стилевой тенденции повести, не чуждой элемента мистификации, очень важен ключевой каламбур: штосс – карточная игра, фамилия владельца таинственной квартиры, вопрос, обращенный к Лугину (что-с?).
Существует мнение, что в лице Минской Лермонтов запечатлел черты А. О. Смирновой, приятельницы Пушкина, Гоголя и Жуковского (Н. Александров. А. О. Смирнова. Об ее жизни и характере. – В кн.: Историко-литературный сборник, посвященный В. И. Срезневскому. Л., 1924, с. 314).
Приложения
Впервые опубликовано в издании: Сочинения М. Ю. Лермонтова под ред. П. А. Висковатова, т. 5. 1891, с. 435–438.
«Панорама Москвы» – сочинение, написанное Лермонтовым в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в 1834 г. На рукописи имеется помета, сделанная преподавателем русской словесности В. Т. Плаксиным.
В ученической тетради Лермонтова, озаглавленной «Лекции из военного слова», имеется конспект лекций по теории словесности В. Т. Плаксина, где большое внимание обращено на «описательные сочинения» и детально разработаны приемы и планы «прозаических описаний». Выполняя практическое задание по плану, рекомендованному преподавателем, Лермонтов создает небольшое произведение, связанное с его творчеством и затрагивающее некоторые вопросы, имеющие злободневный смысл. Как раз в эти годы велись горячие споры о Петербурге и Москве; апофеоз Москвы в лермонтовском сочинении – отражение этих споров.
Слова «Москва не безмолвная громада камней холодных, составленных в симметрическом порядке… нет! У нее есть своя душа, своя жизнь» звучат как прямое возражение против официозной точки зрения; ср. рассуждение дипломата в романе «Княгиня Лиговская» (1836): «Всякий русский должен любить Петербург… Москва только великолепный памятник, пышная и безмолвная гробница минувшего, здесь <в Петербурге> жизнь, здесь наши надежды…» (с. 145). Сопоставление Петербурга и Москвы дано Лермонтовым также в поэме «Сашка». «Панорама Москвы» как бы подготовила замечательные патриотические строфы созданной вскоре поэмы, страстное объяснение в любви к Москве, строки о Кремле и победе над Наполеоном.
Подробное описание архитектурных памятников и общий замысел панорамы связаны и с интересом к вопросам архитектуры. В 1834 г. Гоголь пишет статью «Об архитектуре нынешнего времени», вошедшую затем в «Арабески». Усилению интереса к архитектуре значительно способствовал выход в свет знаменитого романа Гюго «Собор Парижской Богоматери» (1831), о котором «весь читающий по-французски Петербург начал кричать <как> о новом гениальном произведении Гюго» (И. И. Панаев. Литературные воспоминания. Л., 1950, с. 32). Приемы описаний архитектурных памятников в романе Гюго, видимо, произвели большое впечатление на Лермонтова. Подобно Гюго Лермонтов противопоставляет средневековую архитектуру новой, европейской. Сама идея дать описание Москвы с наивысшей точки – колокольня Ивана Великого в Кремле – возможно, навеяна главой «Париж с птичьего полета» из романа Гюго. Особенно подробно дано описание церкви Василия Блаженного, которое завершается сравнением ее «мрачной наружности» с обликом Ивана Грозного. Это внимание к эпохе и личности Грозного не случайно. Вскоре оно скажется в поэме «Боярин Орша» и в «Песне про царя Ивана Васильевича…».
