Сергей Соловьев - Собрание Стихотворений

Амброзией и нектаром богов
Питал ты нас, когда мы были юны.
О, как в руках твоих звенели струны
Латинских лир из сумрака веков.
Лукреция язвительных стихов
Огонь и Цицероновы перуны…
Народа речь цвела фиалкой юной
У девственных умбрийских родников.
Года прошли. Ты видишь с нами всеми
Развалины дворцов и академий.
Увенчан серебристой сединой,
Шалуньи Лесбии ты помнишь слезы.
Катулл и Плавт и этою весной
Античные тебе срывают розы.

Ненастный день, осенний вечер серый,
И ветра вой, и облака как дым…
На твой порог, порог любви и веры,
Я прихожу, усталый пилигрим.
Оставлен мир. В тени твоей пещеры,
Как в оны дни, сияет вечный Рим.
На твой порог, порог любви и веры,
Я прихожу, усталый пилигрим.
Рассеяны блестящие химеры,
И близок Тот, кто на земле незрим.
На твой порог, порог любви и веры,
Я прихожу, усталый пилигрим.

Когда в таинственном тумане
Синел далекий жизни путь,
И, полная очарований,
Меланхолическая жуть
Звала нас в замки суеверий,
Ты помнишь, милый, наши сны
В весеннем засиневшем сквере
В сияньи мартовской луны?
В бреду весны первоначальной
Сливались смутно в мир один
В волнах стихии музыкальной
Виденья духов и Ундин
И звал к себе нас из тумана
Единый лик, в журчаньи вод,
В глазах цветов, в громах органа,
В устах, алеющих как плод.
Тот мир воспоминаний дорог,
Но после гроз пережитых,
Ну не смешно ли лет под сорок
Влюбляться в змеек золотых?
Но если в сердце станет серо,
Приятно вечером глухим
Прочесть страничку «Элексира»
И за Медардом ехать в Рим.
Я жду тебя во мгле собора
И там, где ладан и орган,
Обнимет жарче Теодора
Все тот же прежний Киприан.

Тот миг не может быть случаен,
Когда, как призрак неземной,
Среди Лефортовских окраин
Ты вдруг явилась предо мной.
Среди тюремных, грозных зданий
Ты, безмятежная, плыла,
Несокрушима средь страданий
И сверхъестественно светла.
Как дева оная Сиены,
Спокойно озаряла ты
Замки железные и стены,
Как рая красные цветы.
В одежде иноческой, скромной
Уж ты предсозерцала крест,
Года в цепях и в келье темной
— Награду Божиих невест.
Высокая, как лебедь белый,
Холодная, как горный снег,
Ты образ свой запечатлела
В воспоминании навек.
И ты в темнице, средь злодеев,
Убийц, разбойников, как тот,
Кто, распятый рукой евреев,
Себя нам в пищу отдает.
Гора любви, гора распятий
— Твоя гора. В сей краткий миг
Упала капля благодати
И в мой скудеющий родник.

В древнем парке реют тени,
И смеется синий пруд.
Полон тайн и сновидений
Задремавший Чесни-Вуд.
Где фиалка взором юным
Оживила влажный дерн,
Пала ночь, и в свете лунном
Бродит черный Телькингорн.
Много лет в гробу семейном
Рылся этот черный крот.
Пахнет дорогим портвейном
Высохший бесцветный рот.
Лэди Дэдлок! На мгновенье
Яркий луч разрезал ночь:
Ты изведала забвенье,
К груди прижимая дочь.
И потух огонь весталки,
И навек убита честь,
Но весенние фиалки
В гордом сердце будут цвесть.
Но бесшумно, но упорно
Близится возмездья час:
Черный призрак Телькингорна
Движется во мгле террас.
Полночь. Выстрел. Кто застрелен?
Тени реют и зовут,
Но как прежде свеж и зелен
Задремавший Чесни-Вуд.
Где синеют волны пруда,
Там, где гуще тень аллей,
Под дубами Чесни-Вуда
Виден белый мавзолей.
Дряхлый всадник на закате
Там замедлит бег коня,
И вздыхает об утрате,
Лоб крестом приосеня.
В листьях дуба шепчет ветер:
«О, приди, я все простил!»»
Дряхлый, бедный сэр Лейчестер, —
Словно выходец могил.

Снова, снова с ладаном и звоном
Остия взвилась передо мной,
И Христос-младенец Симеоном
Принят в руки, кончен путь земной.
В храме холод, но сияет синий
Свод небес в предчувствии весны…
Слышу голос: «Отпущаешь ныне»,
Свечи вечные освящены.
Семь годов назад я был поставлен
В алтаре, приявши на ладонь
Плоть Христа… Когда, где будешь явлен
Душу мне сжигающий огонь?
Ближе дым и ближе пенье хора, —
Вот они, воители Христа,
Шествуют, не подымая взора,
Все под тенью черного креста.
Отроки звонят неумолимо,
И идет, как судия на суд,
Полновластный представитель Рима,
Сжав в руках таинственный сосуд!
А над ним колышутся знамёна,
И блестят Марии вензеля,
И с небес взирает царь Сиона.
Как Ему покорствует земля!
Старцы, дети слиты в общем гимне,
Он растет под сводом, как гроза…
Бледные, в одежде темной, зимней
Девочки проносят образа.
Но пройдут два месяца, и те же
Непорочной стаей голубиц
Будут реять, дождь цветочный свежий
Перед чашей рассыпая ниц.
Загремят рыдания органа,
Как любовно бьющаяся грудь…
О, гряди невеста от Ливана,
О, осыпьте лилиями путь.

Бедный язычества сын!
Утро. Пылает заря.
Спят все. Не спишь ты один,
Страстью бессильной горя.

Тщетно на ложе любви
В час, когда солнце взойдет,
Девы своей не зови:
Ныне она не придет.

Всходит иная заря
С горных, далеких вершин.
Плачешь ты, страстью горя,
Бедный язычества сын.

Белого призрака очи лучистые
Вновь предо мной.
Грех омывается девственно чистою
Вечной весной.

Очи блестят, как лазурь голубая,
В душу глядят.
Яркой звездой темный путь освещая,
Тихо горят.

Ангела светлого ясные очи
Вновь предо мной.
Светят они среди сумрачной ночи
Яркой звездой.

Было тяжко дышать. Ночь полна была чар.
Вновь лились позабытые слезы.
А восток уж алел и, как яркий пожар,
Запылали небесные розы.

Трепетала душа, ожиданья полна,
И ждала неземного виденья.
Открывалась пред взорами тайна одна
В ароматном дыму сновиденья.

И носились в тумане, пред взором моим,
Новой жизни святые намеки,
И, сверкая как снег, пролетел серафим
На все ярче пылавшем востоке.

Мрак, ложася пеленой тяжелой,
Принял храм в холодные объятья.
В сумраке, на белизне престола
Черное виднеется распятье.

Сводов стрельчатых стремятся очертанья
Ввысь, а там, где нависают тени,
В нишах каменных сереют изваянья
Древних пап, склоненных на колени.

И над мраком, тусклым и суровым,
Вознеслися окна расписные.
То блестят они пятном пунцовым,
То светлеют, бледно-голубые.

Средь листвы, цветущей и зеленой,
Облеченные в одежды алые,
Там пируют у Христова лона
От пути житейского усталые.

Но далеки эти упованья,
А внизу проклятий и молений
Полон воздух сумрачного зданья…

Полон грозных, страшных откровений.
В нишах каменных сереют изваянья
Древних пап, склоненных на колени.