Владимир Спектор - Время предпоследних новостей
Друг у друга мы спросим.
А ответа прямого нет –
Только буквы и фразы.
Проникает ли свет в совет –
Разберёмся потом. Не сразу.
* * *
От сострадания до зависти – легко
Шагнуть и по кривой, и по касательной.
И даже по прямой – идти недалеко,
Хоть этот путь совсем необязательный.
Необязательно, невыгодно, стремглав,
Столкнуться с тенью зла и наказания.
Но трудно разобрать, кто прав, а кто – не прав,
В пути от зависти до сострадания.
* * *
От пункта А, прибежища разлуки,
До пункта Б, где встречи ждёт любовь,
Судьбою словно взятый на поруки,
Пространство покоряя вновь и вновь,
Я замер на ходу, на полуслове,
И сердца стук узнал сквозь стук колёс,
Когда разлука взорвалась любовью,
А тень от встречи – тенью дальних звёзд.
* * *
В Освенциме сегодня тишина.
Не слышно стонов, выстрелов, проклятий
Хотя почти забытая война
Не выпускает из своих объятий
И тех, кто обживает небеса,
И тех, кто на земле еще покуда.
А память воскрешает голоса,
Которые доносятся ОТТУДА.
Они звучат сегодня и во мне,
Живые строки Нового Завета,
Где жизнь сгорает в бешеном огне.
За что и почему? – И нет ответа.
За что и почему? – Ответа нет.
Да и вопросы забываются с годами.
И, кажется, чернеет белый свет –
Под бормотанье: «Было, но не с нами…»
Потомки Геббельса – как сорная трава,
Напялившая незабудок маски.
И кругом – от неправды голова
В Нью-Йорке, и в Варшаве, и в Луганске.
Мол, там совсем не мучили, не жгли
В тех лагерях, где жизнь страшнее смерти.
Но стон доносится из-под земли:
Вы слышите: «Не верьте им, не верьте…»
В Освенциме сегодня тишина,
И не седеют волосы убитых.
Приходят и уходят времена
И, проявляясь на могильных плитах,
Бессмертны имена познавших ад,
И в небеса ушедших без ответа.
За что и почему? Они молчат.
И словно божий суд, молчанье это.
* * *
На границе поступка и чувства –
Ограниченность размышления.
Слепок жизни похож на искусство,
Как искусство – на тень развлечения.
Все слова – как заборы и стены,
Только кровь вытекает без фальши.
Но, собою шунтируя вены,
Даже память не знает – что дальше?
* * *
Удар за ударом. Спасибо, Луганск,
Ты учишь терпеть эту боль.
И я, не успевший устать от ласк,
Вживаюсь в судьбу, как в роль.
А жизнь так похожа на «чёрный пиар»,
А мир так насыщен войной…
И надо держать, держать удар
И сердцем, и клеткой грудной.
* * *
Василию Дунину
Начинается новый круг.
Или дуга.
Ищет во мне старый друг
Образ врага.
Да и круг за моей спиной
Полон вражды.
Будто шумный ручей весной –
Талой воды.
И у осени в небесах –
Круговорот,
Где в любовь переплавить страх
Мой черёд.
* * *
В контексте времени,
событий
и тревог
Стучат сердца, шаги…
И видит Бог,
Как жизнь идёт
вразвалку,
не спеша,
Насмешлива,
жестока,
хороша.
И слышу я
часов небесных стук.
Сквозь радость встреч
и немоту разлук.
* * *
День короче на минуту,
Незаметную, как будто.
Незаметную, но, все же,
Старше все, а не моложе.
Старше на сердцебиенье.
Сам себе шепчу: «Держись!»
Думаешь: «Прошло мгновенье…»
А оно длиною в жизнь.
* * *
Среди потока людей и машин,
Среди городской суеты
Острей ощущаешь, что ты – один,
Что ты – это только ты.
И, всё же, оставшись наедине,
Пускай не сразу, не вдруг
Любовь и дружбу ценишь вдвойне,
Как самый спасательный круг.
* * *
Пустые хлопоты, пустые.
Воспоминанья непростые.
Всю жизнь – как будто в поликлинике –
То тот, то этот кабинет…
Но в кабинетном холодильнике,
Нет молодильных яблок, нет.
«Не унывай» - поёт кузнечик,
А слышится: «Ещё не вечер»,
Не все написаны истории,
Где счастье ждёт - лишь позови -
От клиники до санатория -
На территории любви.
* * *
Не хочется спешить, куда-то торопиться,
А просто – жить и жить, и чтоб родные лица
Не ведали тоски, завистливой печали,
Чтоб не в конце строки рука была –
В начале…
Из старых тетрадей
* * *
Мой дед здороваться любил
И вслух читать газеты.
Читал, покуда было сил,
Про жизнь на белом свете.
С машиной швейной был в ладу
И с нашей старой печкой.
А вот в пятнадцатом году –
Стрелял под Берестечком.
«Прицел такой-то… Трубка… Пли!..» –
Рассказывал он внукам.
В работу верил. Не в рубли.
И уважал науку.
Моим пятёркам был он рад.
Предсказывал победы.
Хотел, чтоб был я дипломат…
А я похож на деда.
* * *
Бурьян пророс из детства моего.
Я не узнал его.
Он посерел от пыли.
Качаясь скорбно на ветру,
Он шелестит. И шепчет мне:
«Мы были.
И ты играл со мной
В военную игру…»
«И с другом! –
Я кричу ему. –
И с другом!»
И смотрит дочка на бурьян
С испугом.
А он пророс из детства моего.
* * *
Капля никотина меня не убила.
Капля лекарства меня не спасла.
Гордая женщина разлюбила
Глупая женщина обняла.
В старом трамвае
Я встретился с нею.
В новом трамвае
Её потерял.
В небо взглянул –
Там воздушные змеи.
Душу открыл –
И себя не узнал.
В темной душе моей
Страсти кипели.
В светлой душе моей
Радость цвела…
Капля отравы
Убить не сумела
Капля лекарства
Спасти не смогла.
* * *
Дальний предел пуст,
И не гудят провода.
На полке Марсель Пруст,
В небе – чужая звезда.
А в сердце – знакомая боль.
И всё это стоит гроши.
Ниже всего на бемоль
Голос солгавшей души.
* * *
Шаг за шагом познаю себя,
Сравнивая то, что было, с тем,
Что стало.
Жизненную книгу теребя,
Продираясь сквозь кварталы
И вокзалы.
Правила познавший назубок,
Я не путаю, где красный,
Где зелёный…
Но какой от этих знаний прок
В сантиметре от обрывистого склона.
* * *
Иду вдоль окон.
Тороплюсь. И всё же,
Нет-нет, и загляну в окно.
Их друг на друга нет похожих.
И, кажется, смотрю кино,
Где каждый кадр
За занавеской
Имеет подлинный сюжет.
Где вслед за рожицею детской
Ожжёт угрюмым взглядом дед…
А мне, как зрителю, мешает
Стекла зеркальная броня.
Я отражаюсь. Я мелькаю.
И окна смотрят на меня.
* * *
Было густо – стало мало.
Было много – стало редко.
И в сторонку от вокзала
Вытянута чья-то ветка.
И гудит по ней устало
Одинокий старый поезд,
То, что было, с тем, что стало,
Совмещая в слове «Совесть».
* * *
Сияющая даль социализма
Исчезла за холмами небылиц.
Мы дышим спёртым воздухом цинизма,
И удивленье сходит с наших лиц.
Кто был никем… А, впрочем, был иль не был –
Душа молчит, как смятая ботва.
То хлеба не хватает ей, то неба…
То слов. Хотя вокруг – слова, слова.
* * *
У каждого – своё,
И каждому – своё.
Глянь – не над падалью
Кружится вороньё –
Над Родиной. Уж в небе стало тесно,
Хоть жить, по-прежнему,
Тревожно-интересно.
Своё вдруг кажется
Совсем чужим,
Мечты сгорают, превращаясь в дым,
Не в журавлей, как думал я когда-то,
И не в вороний след
На дне заката.
* * *
