Мария Рыбакова - Гнедич
Милорд его как сына полюбил,
он дал ему обувку и одевку
и вывел в люди, —
но Коррадо злобный
завел себе такого же дружка
по имени Ри-Чард, с которым в карты
играл, играл и вовсе проигрался;
тогда они ограбили Милорда
и заграницу – фьють!
Третий вечер читают:
когда они достигли пределов Гишпании,
один гишпанец, полный коварства,
стал подговаривать их,
чтоб они убили его богатого дядю,
доброго старика Перлата.
В Гишпании за семь рублей
можно сыскать такого головореза,
который ни перед чем не остановится:
один гишпанец должен был сделать убийство,
два дни сидел в болоте,
ел коренья и всякие травы,
на третий день увидал добычу
и перерезал ей горло
с адскою злобою.
Коррадо, Ричард и слуга их Вооз
проникли в дом старика Перлата,
заставили его подписать завещание
и задушили подушками.
Ты думал сделаться щастливым,
Но вдруг удар – тыумираешь,
Как цвет весенний ты увял!
Сражен ты острою косою,
Вот здесь в могиле погребен.
За это Коррадо получил Готический замок —
очень большой дворец, почти как царский,
посреди гор и леса,
по углам Готические башни —
весьма великие басурманские башни —
а под северной башней
великая подземная пещера.
Когда Коррадо прослышал,
что где-то есть еще один богатый старик,
он бросился его искать,
чтобы убить и отобрать деньги.
Нашел и увидел,
что это отец его – Жуан!
Сын заскрипел зубами от злости
и запер отца в подземелье.
Четвертый вечер читают:
а еще у Коррады была жена,
нежная Олимпия.
Он сначала влюбился,
а потом она ему вроде разонравилась,
и он отослал ее жить в замок,
а сам уехал на войну, еще куда-то, —
он больше любил убивать.
Куда девались те минуты,
Когда с любезною гулял,
И на груди ее прелестной
Под тенью дуба отдыхал?
Жуан в подземелье не знал
про Олимпию,
Олимпия наверху в залах не знала
про Жуана,
она гуляла по берегу реки
с опущенным вниз лицом,
на котором была задумчивость,
и слушала томное и жалобное
завывание горлицы.
Куда девались те минуты,
Быстрее кровь когда текла,
Когда скорее былось сердце,
И оживляла нежна страсть?
И тут ей навстречу
молодец.
Она ему: – Ты кто таков?
А он ей: – Ох, не спрашивай!
Ужасна судьба моя!
Алонзо я – брат злодейского Коррада,
гонимый бедностью и роком.
Тут барыня рыдать,
а он ей: – Ах, зачем
ты приняла вид Крокодила?
Лишь Крокодилы слезы льют.
Прими же лучше вид Сирены,
которая смеяться любит.
(Им было не совсем понятно,
о чем тут книжка говорит,
но было страшно.)
И Алонзо
печальну повесть продолжал...
Но тут он заболел горячкой!
Олимпия за ним ходила,
ей было любопытно страсть,
когда ж он свой рассказ продолжит.
Пятый вечер читают:
отец Коррады в это время
сидел в ужасном подземелье.
К нему никто не приходил.
Инфант-гробокопатель только
случайно заглянул в окно
и видит: боже! там старик!
тогда гробокопатель плачет,
потому что у него доброе сердце,
и с одним слугой
они помогают старику
бежать из темницы.
А когда Алонзо поправился,
он, как все гишпанцы,
заиграл на гитаре.
Олимпия слушала
и подпевала:
Когда – но ах! на что грусть множить?
На что касаться к той струне?
На что? На что? – Она заноет, —
И сердце бедное замрет.
Тут выбегает Коррадо
и вонзает нож в грудь Алонзо
с криком: – Га!
Братоубийца, братоубийца! —
проклинает его Олимпия
и падает совсем без чувств.
Тут Коррадо убивает
всех почти остальных.
А потом у Коррада
были страшные, страшные сны,
окровавленные тени вставали;
он бегал по замку,
но нигде не мог сокрыться.
«Ах! Что со мной!» – повторял он и падал
на близко стоящую софу
Сокрылось, улетело время
Исчезли радости мои.
Глубока пропасть их пожрала
И не воротит никогда.
Но близко был уже мститель
за кровь невинных
по имени Дон Риберо.
Он ворвался с отрядом в Готический замок,
и старик Жуан был с ним тоже.
Старик сказал Корраду:
– Сын, я тебя прощаю!
Но Коррадо бросился на него как тигр
и заколол!
Его стали арестовывать,
а он не хотел сдаваться,
взял сам себя за шею и стал душить.
Но они-таки его схватили
и увезли колесовать.
Дон Риберо оказался сыном Инфанта-
гробокопателя.
Он женился на Олимпии,
и стали они, говоря по-нашему,
жить-поживать и добра наживать.
Когда Фома кончил чтение,
они долго сидели молча.
Слезы текли по щекам.
Они их не утирали.
Экое бывает на свете:
живешь и не знаешь,
дела!
Не то что поймать вора на ярмарке,
или когда Митрофан забил жену по пьяни.
Тут такое, что всю душу у тебя исподволь вынет!
И весь твой расклад человеческий сотрясется...
И где это барин про все узнал,
чтобы изложить в книжке?
Зимним вечером за пряжей
Елена будет рассказывать подруге
про царя, у которого были два сына:
один добрый, другой злой;
про царевну Олимпию
из далекой страны Гишпании,
которая со злым обвенчалась,
а тот бросил ее отца в страшное подземелье
и мать задушил подушками;
младший брат пустился в путешествие,
он сражался с Сиренами и с Крокодилами,
попал в бурю, где разметало корабль,
а его выбросило на берег;
там шла царевна с задумчивостью на лице;
она его нашла и выходила,
но тут брат узнал брата:
старший младшего хотел зарезать,
как водится у турок,
но младший брат был сильнее,
он победил и выпустил старика из темницы,
с чьего благословения
они с царевной
повенчались.
Подруга слушает и кивает.
В квартире у Гнедича
Елена знает место каждой маленькой вещи,
и какие из них износились за эти годы,
так что их выбросили,
а какие – подарены или потеряны,
потому что исчезли неожиданно и бесследно;
она знает как выцвела краска на стенах
которая была когда-то – чистый голубец
она смахивает пыль с книг,
которых становится все больше,
и глядит на листки с непонятными знаками.
Она видит, как растения вянут в горшках,
как погибают, как появляются новые,
а когда натирает паркет, замечает,
что становится трудней нагибаться.
Она не крепостная, она вольная,
сама нанялась на эту работу
столько лет назад, что потеряла счет,
и видела барина только один раз —
тогда, в самом начале.
Она не знает, счастлив он или нет.
Иногда в плошке стоят цветы,
иногда на столе появляются безделушки,
потом все исчезает,
и только по следам от чернил
по осколкам бокала,
по тому, как помялся шейный платок,
она догадывается о его жизни.
Разве что-то, кроме неясных примет,
дано ей, чтобы узнать его?
Так, между гаданьем и верой:
он живет здесь,
к нему приходили с визитом,
он смотрел на это растение,
комкал эту салфетку.
Кто он – тот, о ком ты думаешь
и кого ты не знаешь, —
разве он человек?
разве он барин?
разве он бог?
Когда-нибудь она придет,
еще не совсем старая,
чтобы чистить квартиру,
а он будет сидеть
за столом или, может быть, в креслах.
И тогда она сразу,
не смея взглянуть в лицо,
упадет ему в ноги.
ПЕСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ
В летнем домике
палец обводит
буквы, выведенные карандашом
на косяке окна:
ombra adorata.
Возлюбленная тень
начертила эти слова, прежде чем стать тенью,
а Гнедич обводит тонким пальцем
букву о, букву т, букву b и так далее.
Через окно он смотрит в сад,
на цветы с огромными головами,
взъерошенными от ветра;
они качаются на тонких и длинных стеблях,
которые по законами физики
должны обломиться под тяжестью лепестков,
но не ломаются.
Весь сад и весь дом
одного цвета – цвета тени.
На другом окне та же рука написала:
есть жизнь и за могилой.
Друзей остается все меньше —
все больше их призраков,
с петлей на шее или на приисках в Сибири.
После восстания быстрого и печального
кому еще нужны Ахиллес и Гектор?
Весь перевод окончен – и кто-то шепчет:
твоя жизнь была только шуткой, только детской игрой,
ты спрятался в книжки, чтобы не думать
о том, кто ты есть
