Автор неизвестен Европейская старинная литератураЕвропейская старинная литератураЕвропейская старинная литература - Тень деревьев

По небу струились закатные чары,
И ветер, слабея, качал ненюфары,
Большие цветы на уснувших прудах
Печально белели в густых тростниках.

Я шел одинокий и думал тоскливо,
Меня провожали плакучие ивы.
Туман безнадежный над темной водой
Свивался, как призрак, усталый, больной.

Сливаясь с туманом, с моими слезами,
Пугливые птицы звенели крылами.
Я шел одинокий с печалью моей,
И ивы клонили верхушки ветвей.

Вечерние тени сбегали безмолвно
На черное небо, на блеклые волны.
Одни ненюфары в густых тростниках
Печально белели на тихих прудах.

В покинутом парке, печальном, пустом,
Две скорбные тени проходят вдвоем.

Глаза их погасли, уста побледнели,
Их тихие речи звучат еле-еле.

В покинутом парке, печальном, пустом,
Две тени, встречаясь, грустят о былом.

— Скажи мне, ты помнишь ли счастья былое?
— Зачем вы хотите, чтобы помнил его я?..

— Душа моя снится тебе, и тогда,
Скажи мне, ты плачешь во сне? — Никогда.

— О, прошлая радость тебя не тревожит
И первых признаний восторги? — Быть может…

— И синее небо и вера в сердцах?
— Но вера исчезла в ночных небесах…

Так тихо проходят две скорбные тени,
И ночь только слышит их речи сомнений.

Сегодня ночью ветер тягостный и хмурый
В аллее самой темной и пустой,
Блуждая, сбросил с пьедестала хитрого
            Амура,
Коварного Амура с тоненькой стрелой.

Вчера мы целый день о той стреле мечтали,
А ветер сбросил статую. Едва-едва
В тени дерев на опустевшем пьедестале
Мы разбираем стертые почти слова.

О мысли грустные, одна другой грустнее…
Себя я вижу одиноким и пустым,
Как этот пьедестал в заброшенной аллее,
Перед которым мы сейчас вдвоем стоим.

О грустно это! Даже ты грустить готова,
Почти растроганная… Но исподтишка
Ты весело глядишь на ярко-золотого,
Играющего над цветами мотылька.

Свет луны туманной
Серебрит леса.
И стихают странно,
Где-то замирая,
Птичьи голоса.
Нежная, родная!

И под ветром мрачным
Тихо и лениво
Над прудом прозрачным
Скорбною листвою
Наклонилась ива.

Погрусти со мною!

Помечтаем вместе,
С высоты небесной
К нам доходят вести
Мира и прощенья.
Это миг чудесный,
Это миг забвенья!

Тень деревьев, склоненных над ручьем
            неживым,
Умирает, как призрак, как дым.
А в кустах, наклонившись над зеркалом вод,
Соловей, засыпая, поет.

Расскажи мне, прохожий, этот вечер, скорбя,
Заставляет скорбить и тебя;
И как жалобно плачут средь ночной тишины
И твои безнадежные сны?

Рука печальная ласкает пианино,
И звуки льются медленной волной
И в пахнущей ее духами маленькой гостиной
Летают тихо надо мной.

Каков напев знакомый, но забытый
Так ласково баюкает меня?
Окно в уснувший сад полуоткрыто.
И звуки, тихо плача и звеня,
Как будто умирают на закате дня…

Сердце тихо плачет,
Точно дождик мелкий,
Что же это значит,
Если сердце плачет?

Падая на крыши,
Плачет мелкий дождик,
Плачет тише, тише,
Падая на крыши.

И дождю внимая,
Сердце тихо плачет.
Отчего — не зная,
Лишь дождю внимая.

И ни зла, ни боли!
Все же плачет сердце,
Плачет оттого ли,
Что ни зла ни боли?

Бедные добрые помыслы, снова я вижу вас, снова
Крепкая вера и грусть о растраченной силе былого,
Разум суровый с печальной и нежно покорной душой,
Строгая бдительность эта и сердцу внушенный покой.
Все вы! Покуда идете вы медленно, робко и вяло,
Шли бы вы бодро, но теплая ночь ваши очи застлала.
Все вы идете за самой неловкой, и светом луны,
Белым и сладостным светом, вы, бедные, все смущены.
Все вы как овцы, что только что вышли из хлева на
            волю:
Тихо одна за другой, опустив свои головы, в поле,
Жмутся они и ступают, пугливо взирая кругом,
Тихо проходят, не зная куда, за своим вожаком.
Он остановится — все они тотчас, не зная причины,
Кротко застынут, сложив свои морды друг другу на
            спины
Бедные овцы, ваш пастырь не я, я не вижу пути,
Это Иной и Достойный — Он знает, куда вас вести.
Он вас держал взаперти, но настанет минута, и стадо
Выпустит Он и своею рукой поведет куда надо.
Овцы, идите за Ним, и под блеянье ваших сердец
Буду я псом пастуха моих бедных и добрых овец.

Зимой уедем мы в вагоне розовом и скромном
    Среди подушек голубых,
Нам будет хорошо, и в каждом уголке укромном
    Гнездо для наших ласк шальных.

Ты глаз закроешь, чтоб не видеть в этот час
            вечерний
    За окнами больших теней,
Чудовищных кривляний их и всей противной черни,
    Больших и маленьких чертей.

Ты станешь, может быть, еще смущенней и краснее,
Когда, твою щеку ужалив, побежит по шее
    Мой поцелуй, как паучок.

Ты скажешь: «Поищи его», — склонив свою головку,
И мы начнем искать того, кто так умно и ловко
    Ужалил лучшую из щек.

Когда ребенок, полный красной муки,
Оплакивает сказок белый дым,
Две старшие сестры, закинув руки,
К кровати маленькой идут за ним.

Ведут к окну, раскрытому широко,
Где листья моет вечер голубой,
И с нежностью, особенно жестокой,
Скользят в кудрях, обрызганных росой.

Он слушает, как сестры дышат ровно,
В дыханьи их сокрыт цветочный мед.
И иногда одна из них любовно
Его тем ароматом обдает.

И в тишине трепещут их ресницы,
Исходит свист из их прилежных уст.
Когда ж их взор добычей насладится,
Под острыми ногтями слышен хруст.

Он чувствует вино сладчайшей лени,
Под ласками сестер не плачет он,
Овеян негой медленных движений
И словно погружаясь в тихий сон.

Вчера, блуждая по редеющему лесу,
Я встретил трех сатиров за кустом.
Один, как будто подражая Геркулесу,
Махал большим оливковым стволом,
Другой тащил свой козий мех. Сгущались тени,
И вечер гас в прозрачной вышине,
А третий, сидя на замшенном пне,
Дул нежно в дудочку, и в тишине осенней
Протяжный звук дрожал едва-едва,
И два сатира, прыгая, вкруг пня плясали,
Шуршала под копытами трава,
И листья мертвые испуганно взлетали.

Когда тебя гнетет судьба земная,
    Над ней смеешься ты,
На лире ты играешь, сам не зная,
    К чему твои мечты.
Осудит, может быть, старик ученый
    Твой бесполезный дар,
Не верь ему — у муз и Аполлона
    Так много дивных чар.
Оставь людей! Растут и крепнут дети,
    Сменяют стариков,
Но для тебя их жизнь, как все на свете,
    Лишь средство для стихов.

Когда, рыдая, точно над могилой,
    В златые листья облачен
Промчался над долинами унылый
    Печальный Аквилон,

Что рассказал он ветке, сохранившей
    Последний жалкий цвет,
Заре ноябрьской и душе, таившей
    Еще былого след?

О море, когда я приду к тебе снова
И сяду один над тобой,
Чтоб скучные жалобы сердца земного
Покрыл твой растущий прибой,

Не только кидай в меня пеной соленой,
Хлестни меня острой волной,
Чтоб в горечи спал я, навек утоленный
Твоей золотой глубиной.

Мне внемлют только мертвецы, и я живу
            в могилах,
Я ненавижу сам свою игру,
Кидаю горстью семена для воронов унылых,
И пышной жатвы я не соберу.

Я не ропщу на жизнь… Что сердцу буйства
            Аквилона,
И клевета, и боль, и горечь дней,
Когда касаюсь я тебя, о лира Аполлона,
И ты звучишь все чище и сильней?

Внезапно прорывая муть небес тяжелых,
На воды, на сады и на печаль мою
Сквозь ветки праздные каштанов полуголых
Ты, солнце осени, льешь теплую струю.

Но для чего? Оставь осенней непогоды
И холод злой, и ветер, и ночей печаль,
Которые срывают листья, мутят воды
И душу делают упорной, точно сталь.