Олег Лекманов - Русская поэзия в 1913 году
Но трамваи описывались и сами по себе, причем, в отличие от автомобилей, они никогда, даже у футуристов, не были окутаны в стихотворениях поэтов 1913 года романтической или инфернальной дымкой – до 1921 года и «Заблудившегося трамвая» Гумилева оставалось еще целых восемь лет:
…Но судьба нас, рукою суровой,
Разбросала с усмешкой хмельной!..
– Ах, у вас был билет – до Садовой,
У меня же, увы, – до Сенной!!!
На маленьком трамвайчике,
Из дремлющей тайги,
С морковкой едут зайчики
От бабушки Яги…
Из зелени пропыленной заглядывай
На улыбнувшийся тобой бульвар.
Смеясь, идешь трамвайной проволкой обрадован,
Мой Август, на избитый тротуар.
Картина шестнадцатая, это московский трамвай, ходи, гляди и не зевай, а то спаси Бог живо останешься без ног, а то и без головы, а ведь это не так ловко, дома могут быть жена, ребятки, а тебе вдруг отрежут голову или пятки…
В чугунном гремящем трамвае
Я мчался с тоской непонятной,
Мечтая о ласковом мае
В долине цветов ароматной.
Томления неясные
От сердца отгони,
Зеленые и красные
Трамвайные огни…
Отвяжитесь, шалопаи,
Надоели, пристают.
«А зачем у нас трамваи» –
Дети вновь вопрос дают.
От детей чтоб отвязаться,
Мать такой ответ дает:
«Если хочет кто кататься
То того трамвай везет».
«Мы кататься не желаем» –
Заявляют дети ей.
«Мы видали, как трамваем
Задавило двух людей».
Сначала Надю занимали
Столичной жизни пестрота,
Трамвай, движенье, суета,
Чугунный Петр на пьедестале
Над живописною Невой
И пароходов бег живой…
Фокусник
Рельсы
Тянет из пасти трамваев…
На углу у переулка
Опустелый ждал подъезд.
Пронеслись трамваи гулко.
Были нежны взоры звезд.
Напротив, авиация и авиаторы во всех без исключения стихотворениях, вошедших в книги 1913 года, изображались с восторгом и подъемом – в этом пункте разница между модернистами и не модернистами, столичными жителями и провинциалами стиралась. Часто описываемая в таких стихотворениях гибель авиатора только добавляла героичности в общую картину, иногда невольно предвосхищая образность «Осеннего крика ястреба» И. Бродского:
Все пролетает, как быстрая птица,
Как аэроплан над землей…
Взмотрить вверх, уснуть на пропеллере,
Уснуть, сюда, сюда закинув голову,
Сюда, сюда, где с серым на севере
Слилось слепительно голубое слово.
Если что еще мне нравится,
Это – вольный аэроплан.
Хорошо б, как он, направиться
В беспредельность синих стран.
Надо мною неба легкая эмаль,
Подо мною дремлет водяная сталь.
Шелестит пропеллер в вышине небес,
И Борей затихший чуть колышет лес.
А вдали, где реет дымчатый туман,
В высоте белеет птицею «Форман»,
А над ним красивой розовой каймой
Тихо догорает запад золотой.
О безумный летчик, ищущий богов,
Ты сразиться с ними с высоты готов!
Ты стремишься к солнцу жаждою мечты,
Ты желаешь новой чистой красоты.
Нет, безумец, солнца не достичь тебе,
Твой конец начерчен в гаснущей судьбе.
Ты сегодня гений, завтра властелин,
Но в душе усталой ты – один, один.
У меня есть крылья, крылья вольной птицы, –
Полечу навстречу я лучам денницы…
Приветствую тебя, отважного пилота,
Прими восторга дань посильную мою, –
В величественный миг блестящего полета
Гимн с Музою моей я в честь тебя пою.
Садись на мой аэроплан, –
Мы полетим за облака,
Куда вознес главу Монблан,
Где так лазурь небес близка!..
На воздушной колеснице
Над ковром лесов и нив
Ты летаешь выше птицы,
Прихоть ветра подчинив.
Я в Твердь лететь хочу,
И мысль я ввысь крылю,
Мечусь, учусь, учу…
Во сне, в огне киплю!
Я я я футурист песнебоец
Пилот-авиатор
Эластичным пропеллером
Ввинтил облака
Вперед! – осолнечен пропеллер,
Стрекочет, ветрит и трещит.
Моторолет крылит на север,
Где ощетинен бора щит.
Я непосредственно сумею
Познать неясное земле…
Я в небесах надменно рею
На самодельном корабле!
Высоко-высоко над простором полей,
В поднебесной, прозрачной дали,
То не птица летит, мощной грудью своей
Рассекая эфира струи.
Но на птицу похож тот стальной аппарат,
И движенья его так легки,
Так же плавны они, и на солнце блестят
Его крылья, так снежно-белы.
Над землей, где в страстном ожиданьи
Вся толпа в молчаньи замерла.
Он парит весь в солнечном сияньи,
С царственною смелостью орла.
В победный век великих откровений
Стал слишком стар былых творений план,
И мы желаем лучших совершений
Затем, что есть теперь аэроплан.
Пример: пилот, – прообраз всесторонца,
Зажавший рот твердивших в унисон:
Полет – для птиц, – стремится ближе к солнцу,
Как мы, быть может, солнцем увлечен.
У них была своя забота,
Свои печали будних дней…
Слетел к ним в образе пилота
И… умер некий чародей…
И разбудил их задремавших…
Пугливо сетуя, они
Вдруг крылья высоко летавших
В себе почуяли в те дни.
Из модных спортивных увлечений начала 1910-х годов в книгах стихов 1913 года благодаря Валерию Брюсову (который не меньше футуристов любил оказываться первооткрывателем новых, никогда до него не разрабатывавшихся тем) упоминаются ролики:
Скетинг-ринг залит огнем,
Розы спят на нашем столике,
И, скользя, летят кругом
С тихим, звонким скрипом ролики.
А в двух стихотворениях 1913 года речь заходит о футболе; в первом – мимолетно, в соседстве с цитатой из «Ревизора» Гоголя и упоминанием о большом теннисе; для второго стихотворения футбол был выбран главной темой:
И вот, засунув ручки в брючки.
Благонадежен и душист,
Стал вылезать на свет, по штучке,
Академист! Академист!
Пришел он правой стороною,
Пришел, понюхал и – ушел:
Наука – нечто ведь иное,
Чем лаун-теннис и футбол!..
Футбол, футбол!
Вот первый гол
Взлетает ввысь.
Гордись, гордись
Чьей силы дар
Ноги удар
Опасность отвратил,
Когда от сил
Отстав, он мяч
Опередил и вскачь
По мятой зелени
Его к тени
Противника пустил!
Рукоплесканья.
Похвальные желанья
Первым быть
Их молодая прыть
Высказывает прямо,
И отроки упрямо
Оспаривают шар,
Пока вечерний пар
Их крепких ног
Не скрыл. Итог
Судьею оглашен;
Финала звон…
Так отроки милы,
Когда в пыли
Под зноем
Несутся роем
И мчит, как конь,
Их молодой огонь!
Забыв и «Ять»,
«Колы» и «Пять»,
Восторженно они сияют,
Пред зрителем мелькают
То сине-белым,
То ярко-красным
Одежды цветом…
Тогда приветом
Дальним Рима
Их бега кажется картина…
Если большинство русских поэтов, затрагивавших в 1913 году национальный вопрос, показали себя просвещенными членами общества, суждения тогдашних стихотворцев, касающиеся так называемого «женского вопроса», особой толерантностью не отличались. Мужчины высказывались о женском равноправии с негодованием или – в лучшем случае – в юмористическом, ироническом или же недоуменном тоне:
