Иван Евсеенко - Инфант (сборник)
– Что значит, заботиться? – громогласно сокрушался он, – у малого что, родного отца нет или при смерти родитель? Или может отец – не я, а, Лен? Тоже мне, благодетель выискался! И вообще, кто таков Сергеич этот – почему не знаю?!
Лена в ответ на подозрения (не объясняя, правда, кто в действительности этот мифический Петр Сергеевич), как могла оправдывалась и в итоге своих бесчисленных оправданий предложила сделать генетическую экспертизу. Василий же, упорно настаивая на своем, постепенно и незаметно для самого себя взрастил – таки в душе сорняк сомнения, который не изводился впоследствии никакими лениными доводами и особенно под воздействием алкоголя расцветал пышным цветом.
В общем, так и жили Перепелкины изо дня в день, из года в год, мирясь с собственными недостатками и грехами, как большими, так и малыми.
А вот сегодня шли, все вместе, как не ходили никогда, но так, как видимо, мечтали идти когда-то, в самом начале своей супружеской жизни, разглядывая эту радужную прогулку в цветных широкоформатных снах.
По пути встречались многочисленные знакомые, сослуживцы, а также собирающиеся по трое, собутыльники Василия-старшего. Последние, удивленно, непонимающе оглядывались на бодро шагающую семью Перепелкиных, от чего-то хитро подмигивали друг другу и весело продолжали возлияние. Василий-старший, проходя мимо, сильно наклонял голову, сутулил свою широкую спину, невнятно матерился и плевал под ноги…
– Песочного цвета хочу! – уже в магазине твердо заявил он, ощупывая шершавую поверхность одного из образцов обоев, – как на это смотришь, мать?
– Да, хотелось бы, – боязливо, словно не до конца веря в происходящие, тихо ответила Лена.
Василий-старший делано насупил брови, метнул строгий взгляд на ссутулившуюся жену, поцеловал так рано поседевшие волосы на виске и с присущей ему брутальной нежностью прибавил:
– Да ладно тебе, хорошо ж все будет, отвечаю…
Купили три рулона, кисть, клей, Василию Васильевичу «киндер-сюрприз» и пластмассовый пневматический автомат. Не забыли и про цветы к грядущему празднику. Лена на обратном пути еще не улыбалась, но уже не хмурилась и как будто расправила свои худенькие плечи.
Пришли домой. Василий-старший спешно по-армейски переодевшись в спортивный костюм и даже не перекурив, принялся с помощью мастерка сдирать надоевшие за восемь лет обои. Он так торопился, словно боялся не до конца использовать неожиданно свалившуюся на него тягу к трезвой жизни. Лена, как бы в ответ, покорно взялась за стряпню и скоро дело заспорилось. Запах клея, так странно перемешался с ароматом намечающегося борща, котлет и овощного салата, что всем вдруг стало празднично на душе.
– А ты, Васька, алфавит учил бы! – советовал глава семьи, примеряя к стене очередную обойную полосу, – придешь в класс, все не бум-бум, а ты уже буквы знаешь. Отца-то слушал бы, хоть иногда.
– Так уж он за один вечер и выучит! – чуть улыбаясь, робко вмешалась Лена, – раньше надо было…
Василий-младший тоже улыбнулся обоим родителям, достал из новенького рюкзака Букварь и с неподдельным интересом, чуть нахмурившись, принялся что-то рассматривать. Лена скользнула довольным взглядом по своим, занятым не привычными делами мужчинам, на секунду-другую улыбнулась, но будто испугавшись собственной радости, деловито покачала головой и внимательно посмотрела на мужа.
– Всё нормалёк будет! – уверил Василий-старший, чуть робея под проницательным взглядом жены (больше всего на свете боялся он такого вот, словно сверлящего взгляда Лены), – в следующую субботу плинтуса поменяем на пластиковые, шторы тоже новые повесим, те что с висюльками.
– С бахромой! – добродушно поправила Лена.
– Ну да, с ней…
Коридор был небольшим и потому к семи часам его стены были успешно оклеены, а борщ и котлеты источали такой аппетитный аромат, что соседская собака, возвращаясь с вечерней прогулки, жалобно заскулила, пробегая мимо входной двери Перепелкиных.
– Чует зараза счастье! – задорно усмехнулся Василий-старший.
Закончив оклейку и убрав в кладовку остатки обоев, глава семьи взял маленькую, почти детскую ладонь жены в свою огромную и гордо провел в коридор.
– Ну, как? Впечатляет!? – торжествовал он, но не дождавшись похвалы, сам ответил, – то ли еще будет, Ленок!
Лена едва заметно вздернула уголки губ, затем, кажется, прослезилась и первый раз за несколько лет положила голову на плечо мужа.
– Да что ты? Что с тобой? Нормально все, будет тебе, – успокоил Василий-старший.
Через полчаса глава семьи установил посредине зала прямоугольный полированный стол, изрядно запылившийся на антресолях и подаренный то ли тещей, то ли еще кем-то на свадьбу, а Лена накрыла его новой белоснежной скатертью. Расставили кастрюли, тарелки, сели.
– Эх, Александровна! – широко улыбнулся Василий-старший, – какая же ты у меня хозяйка знатная! Ни у кого такой нет. Василию Васильевичу попрошу полную тарелку борща. Кто первое не доест, второе не давать. Сейчас бы… а… ладно…
Лена, почуяв недоброе, привычно насупилась, ссутулилась и настороженно поджала губы. Василий-старший, не замечая перемен на лице жены, вдруг нервно затарабанил пальцами по краю стола и быстро встав, бросил:
– Под такую закусь, грех … Сбегаю…
Вскоре алкогольное дополнение в виде поллитровки стояло рядом с борщом и всеми остальными кушаньями. Василий-младший теперь уже угрюмо смотрел в тарелку с борщом, который еще пятнадцать минут назад казался аппетитным, а Лена, выдохнув зачатки нечаянной радости, облокотилась подбородком на ладонь и безучастно смотрела в сторону окна.
– Да что вы все, в самом деле! – пробасил глава семьи, – Нормально всё будет… Что ж вы!
Осушив рюмку, Василий-старший вальяжно откинулся на спинку стула, хлопнул обеими ладонями по коленкам и взглянув сначала на борщ, а потом и на жену, игриво добавил:
– Между первой и второй – антракта нет! Может, поддержишь, а, мать!?
Лена не ответила. Не взглянув на мужа, торопливо поднялась из-за стола и пошла на кухню.
– Вот так всегда! – чуть повысил голос Василий-старший, – ничего нового. Нет, что б с мужем родным посидеть, выпить, поговорить по душам… Такой-то день…
Лена молчала.
– Молчи, молчи, – не скрывал раздражения Василий-старший, – все праздники поганишь своим молчанием. А как с Любкой рябину на коньяке сосать, так ума хватает, да и желания… Ну да черт с вами… Сам пить буду… Как никак, дитё в школу идет. Как там? В первый раз в первый класс! Да, Васька?
А Вася уже успел отложить новенький букварь в сторону, лечь на диван и с головой накрыться шерстяным одеялом. За «праздничным столом» ему теперь делать было нечего. Оставалось только ждать…
– Понятно, в общем, – тяжело вздохнул Василий-старший, небрежно цепляя тертую редьку на вилку, – с кооперировались, значит! Ну, молчите, молчите! Когда ж это все кончится. Ни дня покоя. Бросишь тут с вами пить. Конечно уж.
Вдруг на кухне раздался звон битой посуды и вскоре заплаканная Лена вбежала в комнату:
– Да как ты смеешь!? Меня, да упрекать… Любкой! У нее мать умерла! Я ее поддержать пришла! «Вино сосали!» Слова-то, какие находишь! Эх ты, правдолюбец хренов!
– А что!? – не унимался Василий-старший, глотая теперь уже одну за одной, – сосали – так и есть. Когда человек умирает – не до питья! Мне дочь Любкина рассказала всё, как вы там поминали… О матери покойной, только два слова было сказано и то в самом начале, а после, все больше про мужиков – какие они и какие у них. Сучки! Одно на уме…
– Постыдился б! Уж чья б корова мычала! – поставила руки на пояс Лена, – сам, кобелина еще тот! Мне всё о тебе известно, причем из первоисточника. Просто говорить не хотела. И как ты с Веркой в каптерке обжимался и как с Надькой Самойловой тебя в парке, тем летом видели… Надо же, даже цветы купил! Кавалер выискался!
После последних слов, Василий-старший ударил ладонью по столу, встал, схватил жену за волосы и протащив по всей комнате, что есть силы ткнул головой в угол.
– Получила?! – хрипло пробасил он, дожевывая ту самую редьку, – вошь поганая! Из первоисточника! Я тебе сейчас покажу первоисточник, мало не покажется! Отец вкалывает, как проклятый, спины не разгибая. Все для них, для них… А они!
– Васенька, сынок, смотри какой у тебя отец, смотри и запоминай… – удалось крикнуть Лене.
– Папа, не надо маму бить, ну пожалуйста, не надо, – весь в слезах, раскрасневшийся, вскочил с дивана Вася, неловко хватая разбушевавшегося отца за руку.
– Уйди на хрен, выродок… Ты, вообще, не мой сын…
После этих слов на несколько мгновений в квартире Перепелкиных воцарилась тишина. Она словно невидимым мечем разрубила их семейную жизнь надвое или же убила ее вовсе. Даже маленький Васенька, привыкший за годы ко всему и старающийся не вникать в родительские скандалы, изменился в лице. Резко побледнев, он вопросительно смотрел то на отца, то на мать, пытаясь по их взглядам вычислить правдивость, в запале брошенной фразы.