Эдуард Асадов - Стихотворения

В далекую эру родной земли,
Когда наши древние прародители
Ходили в нарядах пещерных жителей,
То дальше инстинктов они не шли.

А мир красотой полыхал такою,
Что было немыслимо совместить
Дикое варварство с красотою,
Кто-то должен был победить.

И вот, когда буйствовала весна
И в небо взвивалась заря крылатая,
К берегу тихо пришла она —
Статная, смуглая и косматая.

И так клокотала земля вокруг
В щебете, в радостной невесомости,
Что дева склонилась к воде и вдруг
Смутилась собственной обнаженности.

Шкуру медвежью с плеча сняла,
Кроила, мучилась, примеряла,
Тут припустила, там забрала,
Надела, взглянула и замерла:
Ну, словно бы сразу другою стала!

Волосы взбила густой волной,
На шею повесила, как игрушку,
Большую радужную ракушку
И чисто умылась в воде речной.

И тут, волосат и могуч, как лев,
Парень шагнул из глуши зеленой,
Увидел подругу и, онемев,
Даже зажмурился, потрясенный.

Она же, взглянув на него несмело,
Не рявкнула весело в тишине
И даже не треснула по спине,
А, нежно потупившись, покраснела…

Что-то неясное совершалось…
Он мозг неподатливый напрягал,
Затылок поскребывал и не знал,
Что это женственность зарождалась.

Но вот в ослепительном озаренье
Он быстро вскарабкался на курган,
Сорвал золотой, как рассвет, тюльпан
И положил на ее колени.

И, что-то теряя привычно-злое,
Не бросился к ней без тепла сердец,
Как сделали б дед его и отец,
А мягко погладил ее рукою.

Затем, что-то ласковое ворча,
Впервые не дик и совсем не груб,
Коснулся губами ее плеча
И в изумленье раскрытых губ…

Она пораженно заволновалась,
Заплакала, радостно засмеялась,
Прижалась к нему и не знала, смеясь,
Что это на свете любовь родилась?

Не хочу никакого дела!
Даже вынуть газету лень…
До чего же вдруг надоело
Жить по правилам каждый день!

Те же радости, те же муки,
Те же хлопоты и труды,
Те же встречи, улыбки, руки…
Даже лещ, одурев от скуки,
В небо прыгает из воды.

Даже лошадь порой кидается
В удалой, сумасшедший бег,
Пес, и тот с поводка срывается…
Я ж тем более — человек!

Пусть начетчик-сухарь всклокочется,
Укоряя или грозя.
Только жизнь не по кругу ж топчется,
И порой вдруг до злости хочется
Всех «не надо» и всех «нельзя»!

Завтра буду я вновь припаянным
К домоседской моей тиши,
Завтра буду ужасно правильным,
Хоть икону с меня пиши!

А сегодня — совсем иное,
А сейчас, на закате дня,
Все веселое, озорное
Сыплет искрами из меня!

Вон таксист прогудел отчаянный.
Не вернуть меня, не найти!
Удираю от жизни «правильной»
По «неправильному» пути!

Лектор был ученым в высшей мере.
И свою беседу о морали
Он решил построить на примере,
На живом, конкретном матерьяле.

Пусть сначала, подчеркнув проблемы,
Выскажется тип предосудительный,
А затем, для закрепленья темы,
Слово скажет ярко-положительный.

И, когда замолк заряд карающий,
Вышел парень «горько-отрицательный»
И сказал: «Мне совестно, товарищи,
Что такой я весь непривлекательный…

Лектор прав: куренье это — зелье.
Мне ж, дубине, зелье по нутру,
Вот поешь, закуришь поутру,
И в душе — ну точно новоселье!..

И про водку тоже не таю!
От нее все стонут и терзаются.
Ну, а мне, мерзавцу, это нравится!
Я, скотина, преспокойно пью.

Вру домашним. Барахлю с зарплатою.
И что хочешь, то и сотворю…
А ведь все через нее, проклятую!
Это я вам верно говорю!

Вот зайдешь в кафе после работы,
Хлопнешь стопку, милые друзья,
И — блаженство! Никакой заботы…
А ведь так, товарищи, нельзя!

А мораль? Ведь ужас, что бывает!
Надо, чтоб с одной ты жил и был,
А вот мне одна надоедает!
Я, подлец, об этом позабыл!

Путь-то он приятный, но плохой.
То с одной встречаюсь, то с другою,
И уж так мне стыдно, что порою
Даже вот ругаюсь сам с собой!

Эх, друзья! Ну что еще сказать?! —
Он вздохнул как будто над пожарищем. —
Извините, я — в кафе, товарищи…
Видно, сердце надобно унять…»

Дело за «примерно-показательным».
Он шагнул и онемел в тиши:
В зале — пусто. В зале — ни души!
Все ушли в кафе за «отрицательным»…

В природе смена вечна и быстра:
Лягушка поедает комара.

Гадюка тоже пообедать хочет,
Гадюка на лягушку зубы точит.

А где-то еж, отчаянный в бою,
Сурово точит зубы на змею.

Лисица, хитромудрая душа,
Сощурясь, точит зубы на ежа.

А волк голодный, плюнув на красу,
Порою точит зубы на лису.

Лишь люди могут жить и улыбаться,
Поскольку людям некого бояться.

Но, видимо, судьба и тут хохочет:
А люди друг на друга зубы точат!..

Когда «модерняги» пишут стихи —
То всех оглушают бредовым криком,
А кто-то их слушает с умным ликом,
Мол, мы понимаем и мы не глухи.

Бедняги, ну что вы себя терзаете,
Как будто иной и дороги нет?!
Неужто вы что-нибудь потеряете,
Сказав, что бессмыслиц не понимаете,
Что вопли есть вопли, а бред есть бред?!

Что громкая, пестрая суесловость —
Как «голый король» для наивных глаз,
И что модерновость — давно не новость
И все это было уже сто раз!

Признайтесь, что сердца согреть не может
Набор из бахвальски-трескучих строк,
Что втайне вам в тысячу крат дороже
Есенин, Твардовский, Светлов и Блок.

И кто б ни грозил вам порой мечами,
Не бойтесь мнения своего.
Держитесь как львы. И увидите сами,
Не будет за это вам ничего!

Хоть ты смеялась надо мной,
Но мне и это было мило.
Ни дать ни взять — дурман-травой
Меня ты втайне опоила.

Я не был глуп и понимал:
К твоей душе не достучаться.
Но все равно чего-то ждал —
С мечтой ведь просто не расстаться!

Нет, взгляды, что бросала ты,
Совсем не для меня светили.
И птицы счастья, и мечты
С моими рядом не кружили.

Я все рассудком понимал,
Смотрел на горы и на реки, —
Но будто спал, но будто спал,
Как зачарованный навеки.

И чуть ты бровью шевелила —
Я шел безгласно за тобой.
А ты смеялась: «Сон-травой
Тебя я насмерть опоила!»

Но и во сне и наяву,
Как ни тиранствуй бессердечно,
А все же злому колдовству
Дается царство не навечно!

О, как ты вспыхнула душой
И что за гнев в тебе проснулся,
Когда я, встретившись с тобой,
Однажды утренней порой
Вдруг равнодушно улыбнулся.

Не злись, чудная голова,
Ты просто ведать не желала,
Что есть еще разрыв-трава,
Ее мне сердце подсказало!

Почувствовав неправою себя,
Она вскипела бурно и спесиво,
Пошла шуметь, мне нервы теребя,
И через час, все светлое губя,
Мы с ней дошли едва ль не до разрыва.

И было столько недостойных слов,
Тяжеловесных, будто носороги,
Что я воскликнул: — Это не любовь! —
И зашагал сурово по дороге.

Иду, решая: нужен иль не нужен?
А сам в окрестной красоте тону:
За рощей вечер, отходя ко сну,
Готовит свой неторопливый ужин.

Как одинокий старый холостяк,
Быть может, зло познавший от подруги,
Присев на холм, небрежно, кое-как
Он расставляет блюда по округе:

Река в кустах сверкнула, как селедка,
В бокал пруда налит вишневый сок,
И, как «глазунья», солнечный желток
Пылает на небесной сковородке.

И я спросил у вечера: — Скажи,
Как поступить мне с милою моею?
— А ты ее изменой накажи! —
Ответил вечер, хмуро багровея. —

И вот, когда любимая заплачет,
Обидных слез не в силах удержать,
Увидишь сам тогда, что это значит —
Изменой злою женщину терзать!

Иду вперед, не успокоив душу,
А мимо мчится, развивая прыть,
Гуляка-ветер. Я кричу: — Послушай!
Скажи мне, друг, как с милой поступить?

Ты всюду был, ты знаешь все на свете,
Не то что я — скромняга-человек.
— А ты ее надуй! — ответил ветер. —
Да похитрей, чтоб помнила весь век.

И вот, когда любимая заплачет,
Тоскливых слез не в силах удержать,
Тогда увидишь сам, что это значит —
Обманным словом женщину терзать!

Вдали, серьгами царственно качая,
Как в пламени, рябина у реки.
— Красавица, — сказал я. — Помоги!
Как поступить мне с милою, не знаю.

В ответ рябина словно просияла.
— А ты ее возьми и обними!
И зла не поминай, — она сказала. —
Ведь женщина есть женщина. Пойми!

Не спорь, не говори, что обижаешься,
А руки ей на плечи положи
И поцелуй… И ласково скажи…
А что сказать — и сам ты догадаешься.

И вот, когда любимая заплачет,
Счастливых слез не в силах удержать,
Тогда узнаешь сам, что это значит —
С любовью слово женщине сказать!