Даниил Андреев - У демонов возмездия

Тускнел мой взор… власа редели…
Но путь был четок, хоть не нов:
Он вел меня в Наркомвнуделе
По твердой лестнице чинов.

— Ваш дух был строг, а руки — чисты,
Нарком промолвил, мне вруча
Значок Почетного Чекиста
В футляре, блестком как парча.

Я бодро поднимался лифтом
В этаж «Особо важных дел»,
С врагами сух был и глумлив там,
Иль чертом в душу к ним глядел.

Фамилия… знакомый звук вам
К чему теперь?.. Но в годы те
С партийной четкостью, по буквам,
Ее писал я на листе.

Из них любой — путевкой смерти
Или путевкой в лагерь был,
Но я так верил, — и, поверьте,
Вливал в работу честный пыл.

Я стал размеренной машиной
И гнал сомненья. Довод прост:
Ведь — шутка ль? — сам непогрешимый
Нам доверяет этот пост.

К тому ж работа мне дарила
Порой конфетку: в этот час
Я невозбранно, как горилла,
Мог бить подследственных меж глаз;

Тех, кто вчера кичился рангом,
Упрятать в каменный мешок,
Хлестать по телу гибким шлангом
Иль просто взглядом вызвать шок.

Ценя и отдых, я в футболе
Весь шик ударов понимал,
И сын мой был в кремлевской школе
Весьма «продвинут», хоть и мал.

Я ждал — и сердце замирало,
Что буду завтра, как герой,
Блистать лампасом генерала,
А после — маршальской звездой.

Списывать душу за душами «в нети»
Это был мой
Долг.
Я то молчал, то рычал в кабинете,
Как матерОй
Волк.

«Пом» говорил, подытожив таблицей
Груду бумаг,
Что
Явных врагов арестовано тридцать,
А просто так
Сто.

…Чем-то острее когтей леопарда
Стиснулась грудь
Вдруг.
Молния мысли — «Инфаркт миокарда!!»
Канула в муть
Мук.

Дальше — провал. Мимолетные кадры:
Алый венок…
Гроб…
Пышная речь… Министерские кадры…
Множества ног
Топ,

Траурный марш, — и в отчаяньи, злобе,
Ярость кругом
Лья,
Еду куда-то на собственном гробе,
Точно верхом,
Я.

Мглистый, туманный, разутый, раздетый,
Я среди дня
Дрог…
Хоть бы один из процессии этой
Видеть меня
Смог!..

Помнится острый озноб от догадок:
— Умер!.. погиб!..
Влип!..
И самому мне был тошен и гадок
Собственный мой
Всхлип.

Не знаю где, за часом час,
Я падал в ночь свою начальную…
Себя я помню в первый раз
Заброшенным в толпу печальную.

Казалось, тут я жил века
Под этой неподвижной сферою…
Свет был щемящим, как тоска,
И серый свод, и море серое.

Тут море делало дугу,
Всегда свинцово, неколышимо,
И на бесцветном берегу
Сновали в мусоре, как мыши, мы.

Откос покатый с трех сторон
Наш котлован замкнул барьерами,
Чтоб серым был наш труд и сон,
И даже звезды мнились серыми.

Невидимый — он был могуч
Размеренно, с бесстрастной силою,
Швырял нам с этих скользких круч
Работу нудную и хилую.

Матрацы рваные, тряпье,
Опорки, лифчики подержанные
Скользили плавно к нам в жилье,
Упругим воздухом поддержанные.

Являлись с быстротою пуль
В аду разбиты, на небе ли
Бутылки, склянки, ржа кастрюль,
Осколки ваз, обломки мебели.

Порой пять-шесть гигантских морд
Из-за откоса к нам заглядывали:
Торчали уши… взгляд был тверд…
И мы, на цыпочках, отпрядывали.

Мы терли, драяли, скребли,
И вся душа была в пыли моя,
И время реяло в пыли,
На дни и ночи не делимое.

Лет нескончаемых черед
Был схож с тупо-гудящим примусом;
И этот блеклый, точно лед,
Промозглый мир мы звали Скривнусом.

Порой я узнавал в чертах
Размытый облик прежде встреченных,
Изведавших великий страх,
Машиной кары искалеченных.

Я видел люд моей земли
Тех, что росли так звонко, молодо,
И в ямы смрадные легли
От истязаний, вшей и голода.

Но здесь, в провалах бытия,
Мы все трудились, обезличены,
Забыв о счетах, — и друзья,
И жертвы сталинской опричнины.

Все стало мутно… Я забыл,
Как жил в Москве, учился в Орше я…
Взвыть? Шевелить бунтарский пыл?
Но бунтаря ждало бы горшее.

А так — жить можно… И живут…
Уж четверть Скривнуса освоили…
На зуд похожий, нудный труд
Зовется муками такое ли?!

Но иногда… (я помню один
Час среди этих ровных годин)

В нас поднимался утробный страх:
Будто в кромешных, смежных мирах

Срок наступал, чтобы враг наш мог
Нас залучить в подземный чертог.

С этого часа, нашей тюрьмы
Не проклиная более, мы

Робко теснились на берегу,
Дать не умея отпор врагу.

Море, как прежде, блюло покой.
Только над цинковой гладью морской

В тучах холодных вспыхивал знак:
Нет, не комета, не зодиак

Знак инструментов неведомых вис
То — остриями кверху, то вниз.

Это — просвечивал мир другой
В слой наш — пылающею дугой.

И появлялось тихим пятном
Нечто, пугающее, как гром,

К нам устремляя скользящий бег:
Черный, без окон, черный ковчег.

В панике мы бросались в барак…
Но подошедший к берегу враг

Молча умел магнитами глаз
Выцарапать из убежища нас.

И, кому пробил час роковой,
Крались с опущенною головой

Кроликами в змеиную пасть:
В десятиярусный трюм упасть.

А он уже мчал нас — плавучий гроб
Глубже Америк, глубже Европ.

Омутами мальстрема — туда,
Где трансфизическая вода

Моет пустынный берег — покров
Следующего из нисходящих миров.

Я брошен был на берегу.
Шла с трех сторон громада горная…
Тут море делало дугу,
Но было совершенно черное.

Свод неба, черного как тушь,
Стыл рядом, тут, совсем поблизости,
И ощущалась топкость луж
По жирной, вяжущей осклизкости.

Фосфорецируя, кусты
По гиблым рвам мерцали почками,
Да грунт серел из темноты
Чуть талыми, как в тундре, почвами.

Надзора не было. И грунт
Мог без конца служить мне пищею.
Никто здесь не считал секунд
И не томил работой нищею.

Но, мир обследовав кругом,
Не отыскал нигде ни звука я:
Во мне — лишь мыслей вязкий ком,
Во мне — лишь темень многорукая.

И жгучий смысл судьбы земной,
Горя, наполнил мрак загробности;
Деянья встали предо мной;
И, в странный образ слив подробности,

Открылся целостный итог
Быть может, синтез жизни прожитой…
Знобящий ужас кровь зажег,
Ум леденел и гас от дрожи той.

На помощь!.. Разве я готов
Обнять масштабы преступления?!
Мелькал оскал скривленных ртов,
Застенки, вопль, а в отдалении

Те судьбы, что калечил я
Бессмысленней, чем воля случая,
Рывком из честного жилья,
Из мирного благополучия.

Я, наконец, постиг испод
Всех дел моих — нагих, без ретуши…
И тошный, ядовитый пот
Разъел у плеч остатки ветоши.

Хоть поделиться! испросить
Совета тех, кто выше, опытней,
Чья помощь смела б оросить
Бесплодно гибельные тропы дней!..

Узнал потом я, что Мород
Прозванье этого чистилища;
Что миллионный здесь народ
Томится, к выходу ключи ища;

Но из страдающих никто
Не видит рядом — тут — товарища:
Все тишью смертной залито
И ты б устал, живую тварь ища.

Один! один! навек один!
Бок о бок лишь с воспоминанием!..
Что проку в том, что крохи льдин
Я, как подачку темной длани, ем?

Жизнь догоревшая, светясь,
В мозгу маячила гнилушками,
И я, крича, бросался в грязь
Лицо в ней прятать, как подушками.

Да где ж я, Господи?! на дне?
В загробном, черном отражении?..
И Скривнус раем мнился мне:
Там люди были, речь, движение…

Отдать бы все за ровный стук,
За рабий труд, за скуку драянья…
О, этот дьявольский досуг!
О, первые шаги раскаянья!