Петр Артемьев - Комиссар

Моему дедушке – Артемьеву Петру Федоровичу и всем военным комиссарам Великой Отечественной войны – посвящается…

Подполковнику П.Ф.Артемьеву посвящается…

Звезды догорали —

Смолкли голоса.

На траву упала

Свежая роса,

И взметнулось пламя

Боя на заре.

Колыхнулось знамя,

Шито в серебре.

Ринулись в атаку —

Враг не устоит.

Свежий след от танков

Кровью задымит.

Все в огне смешалось,

Танки лишь гудят.

С немцами сражались

Жизни не щадя.

Вот ряды шатнулись.

– С тылу нам зашли!

Засвистели пули,

Кровью зацвели.

Кто же остановит

В панике бойцов?

Кто же восстановит

Цепи молодцов?

Из-за хаты вышел

Командир седой…

Слышишь, батьку, слышишь?

Дело за тобой.

На коня садится

И помчал в огонь.

Только горячится

Под героем конь.

И пронесся всадник,

Переняв людей,

Как великий ратник

Отгремевших дней.

Ординарец смелый

Вслед за ним летит.

Пыль дорогой стелет

В топоте копыт.

И опять в атаку

Кинулись как впредь.

И гудели танки,

Извергая смерть.

На переднем мчится

Командир седой,

И бойцы шагали

Непреклонно в бой.

Северо-Кавказский фронт

Кубань, Молдаванская – Абинская, 1943, июнь

Михаил Ларин

Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма? (от Матфея, 5-39)

Искушены все призрачной Мечтой —

Она как плод заманчивый, красивый,

И шепчет голос вкрадчивый: сорви его!

Но, надкусив, под кожей золотой

Ты обнаружишь: этот плод червивый

И смрадной гнилью вкус его испорчен.

Гримасой отвращенья рот твой скорчен:

Ты удручен фактическим разрывом

Между желаемым и тем, что в жизни есть,

Но, вновь прельщаемый красивостью плода,

К нему ты тянешься, чтоб взять, и как всегда

Ты нарываешься опять на ту же «жесть».

Добра желаешь для себя ли, для других,

Каких бы целей ни поставил ты благих,

Не могут не возникнуть «заморочки»:

Насилие, жестокость и вражда,

Несправедливость, горе и нужда —

Клубок червей в нарядной оболочке.

Возможно, кто-то мнит, что он герой

И блага прочного своей добьется силой,

Но вскоре жалящих грехов гудящий рой

Ее всю высосет – и сильный станет хилый.

Хоть Сила – дизель, двигатель Добра

И шар земной она вращает грешный,

Но жрет ее и тля, и мошкара,

И мухи разные, и оводы, и шершни.

И не избавишься от этих вредных мух.

И пусть ты раньше на других влиял,

Теперь твой ум беспомощен и вял

И в сердце факел пламенный потух.

Должна быть Сила, как кристалл, чиста:

Питает все она – и Ум, и Яркость чувств,

Здоровье тела и души – весь пышный куст

Имен живых: Любовь и Красота

Цветут на нем, срываясь с Божьих уст.

Но если в Силе заведутся «паразиты»,

Цветы увянут, почернеет лист.

Раз Сила гаснет, то Бессилие грозит ей:

Стал пышный куст живых имен нечист.

Со сладострастием всосавшись в жилу,

Упырь к священному источнику проник

И мутным сделал девственный родник:

Без Чистоты теряет Правда Силу.

И стал отравлен жизненный поток:

Его испортили злодейство и порок

С зубами кобры или крокодила.

И этот зверь прожорливый, брутальный.

Он губит Чувство, выгрызает мозг

И тело ест, как пламя плавит воск,

И на глазной поверхности зеркальной

Отображается его порочный лоск,

И голос проникает его в уши.

Все то, что он воздвигнет, он разрушит.

Он в тетиве натянутого лука,

В рязящем наконечнике стрелы,

Он боль, он страх, он огненная мука

И плоть он превращает в горсть золы.

Лишая организм целебной Силы,

Грехи болезням делают услугу —

И вот незащищенность от недуга

Отправит вас в холодную могилу.

Плюгавый вирус победит геройство.

Болезней всяких существует море, тьма,

Но самый страшный – помрачение ума,

Безумие, душевное расстройство.

Когда стоит у власти сумасшедший

И заправляет всем дегенерат,

В державе начинается разлад

И образуются в нем трещины и бреши.

Всеобщее затмение в умах,

Гражданской рознью рвутся узы братства,

Слабеет сила и людей, и государства,

Все в бездну валится и бьется в пух и прах.

И соберутся ратники Войны

(Две грозных силы с каждой стороны):

Они друг друга иссекут мечами —

И хлынет кровь и жизнь из тел ручьями,

Как бы вода через открытые краны…

Король французский сходит вдруг с ума,

Войдя в историю как Карл седьмой Безумный.

Его психоз носил характер буйный.

И началась у трона кутерьма:

Бразды правления все перешли к Людовику,

Родному брату Карла, плюс любовником

Своей невестки был он – королевы Изабеллы.

Бургундский герцог Жан Неустрашимый

Стал оппонентом Орлеанского режима:

С кузеном он боролся дерзко, смело.

Людовика, двоюродного брата,

Он ненавидит яростно, неистово

И, чтобы был повержен враг заклятый,

Организует Жан его убийство.

И совершилось это дело темное —

Убийцы все исполнили наемные:

Людовик Орлеанский был убит,

Когда он вышел ночью из трактира,

И шаткого не стало больше мира —

Война пошла враждующих элит.

Сцепились бургиньоны – арманьяки

(Граф д’Арманьяк – бургундцев главный враг,

Своих сторонников собрал под свой он флаг),

И население втянулось в эти драки.

В междоусобице брат брата насмерть бьет.

Король английский, раз такое дело,

Смог ситуацию использовать умело:

Под свой диктат пол-Франции берет,

Войдя в союз с Филиппом, сыном Жана,

Убитого приверженцами клана

Враждебного, и пролил свою кровь он

За кровь Людовика. Бесстрашный Жан погиб,

И герцогом стал сын его – Филипп.

Он с англичанами сотрудничал, а Дофин,

Наследный принц, лишен своих был прав,

Под тем предлогом, будто Карлу не родной он

И обладать не может он короной:

За материнское распутство сыну – штраф!

Король английский, силу показав,

За трон французский побеждает в споре,

Права свои он закрепляет в договоре,

На шее Франции обвившись, как удав.

По договору, становился он регентом,

Пока живой еще король Безумный Карл.

С его лишь смертью, с этого момента,

Быть королем себе он право брал.

А Дофин-принц, бежавший на Луару,

Сидит беспомощный, как в клетке, в замке – в Бурже,

В депрессии. Он жалок, безоружен

И ждет последнего смертельного удара.

Когда же умер Карл Безумный, наконец,

От Дофина отрекшийся отец,

То не прошел у англичан их номер,

Поскольку Генрих, Англии король,

«Покинул сцену», отыграв всю роль,

А проще говоря, он тоже помер.

Вооружившись фактом этим новым,

Расправил крылья сникший было Дофин,

Хоть не был признан большинством, не коронован

(И королевская – вопрос! – течет ли кровь в нем),

Провозгласил себя он королем,

Но как моральный устранить надлом?

Он слабо верил в лавры победителя.

И мысль скребла по мозгу, как пантера:

Что он наследник, не было в нем веры.

Кто эту веру даст ему, чем пробудить ее?

В кольце блокады город Орлеан,

Когда он будет англичанам сдан,

На Дофине поставить можно крест,

Династию грядущее ждет мрачное.

Навеки ею будет власть утрачена,

И зверь войны все государство съест.

Во Франции нужда, болезни, мор,

Бесчестье женщин, девушек позор,

Налоговое бремя, грабежи,

Насилие, разбойничьи ножи.

Копейка жизнь – убьют за медный грош.

Предательство, обман, мздоимство, ложь.

Разгульно себя чувствует порок:

Похабщина и вдоль и поперек…

Природа мест, где родилась Жаннетта,

Вполне достойна вдохновения поэта:

Тишь-гладь кругом да благодать – идиллия!

И среди пышной зелени холмов

Из виноградников и лиственных лесов

Текла река с каймой из белых лилий

Между лугов широких, заливных.

Из лоскутов, казалось бы, цветных

Покровы луговые эти сшиты.

«Цветов долина», – сказано о них.

С их красотой о Жанне память слита.

Ее семья была большая и счастливая,

Пусть времена настали смутные и грозные.

Родители ее благочестивые

Привили чувства ей религиозные.

Она была примерной католичкой.