Николай Асеев - Булань

Давно мои чувства разграблены
  (Кажется и твои),
Но не трещины, а царапины
  По нашим сердцам прошли.
А тучи, теплы и быстры,
  Не закрывают звездную рябь,
Комнате, занавес пестрый
  Распустившей, парус — корабль.
В ней вином о края графина
  Шелестит налетевшая грусть.
И искали слова не слышно,
  Первых разомкнувшихся губ.
Но не слова, не зова, не ласки,
  Не полупризнанья, не лжи
Мы ждали, потому что внятно
  Нам колокольчики всех дорог цвели
И их лиловые, и их кривые,
  Завивающиеся лепестки —
Волны, полны слезной стихии,
  Не нашей: времени любви
Пусть за стеклами, по асфальтовой
  Палубе, жемчужную пыльцу секунд
Осыпает дождь, и каждой
  Каплей новый зеленый лист раздут —
Мы, не плача, из тех же лоций
  Пролетаем туман-тропой,
Мыслью к мысли, локоть с локтем,
  Плечо о плечо, о щеку щекой,
Расцветать при весенних росах,
  Позабыв о нас, о себе,
На взошедших дуговых колесах,
  В горящем из туч серпе.

В дни горячего гама,
В годы горбатых боев,
Челюстей, стиснутых упрямо,
Запрокинутых на отлет голов,
Что звенит мне, что лучится на зорях,
В плачущей обо всех росе,
Чей вздох вобрал все
Криви, пес прыжки истории?
И Леды плечом круглясь,
Облаков далекие лебеди,
Кем посланы и тихо пошедшем небе,
Опустить спою тень на нас?
Нет, никто не обманывает, даже
Если б и мог обмануть:
Никогда не расплескивался глаже
Предо мной горизонтов путь
Никогда беспощадней клича
Не сходила к нам Дева-Месть
Никогда воронью добыча
Не умела пышней расцвесть!
Но кровавые крылья, пеной
Уплыли в закат с глаз,
И колокол о старые стены.
Заводит бесконечный рассказ.
Начало ушло за мерю,
За срубы скитских боров,
Только ветер но были мерит,
По прошлому ныли верит
И давним сказкам готов
Прививать новые повести
Как дороги люди те,
Кто в печи, раскаленной до чиста,
Нежны, как дождь на листе,
Весной распускающейся зелени,
Говорят: цвести цветам,
Костром не закатной прелести
И звенеть у шпилей стрижам.

Вдоль по небу выкован Данте,
Но небу вовеки не сбросить
На марша глухое andante
Одёжь его красную проседь.

Глухое, знакомое, имя
Глухое, звенящее слово,
Там, где кругозор не изломан,
Все крючьями рвите кривыми,

И в свивах растерзанных линий
Запела щемящая давка,
Как тысяча струнных румыний
Сердец, повернувшихся навкось.

То сердца томителен промах.
То сердце, отпрянувши, ухнет,
А сколько отпущено грома
В замок запираемой кухни!

Полков почерневшая копоть
Обвешала горные тропы,
Им любо, им бешено топать
В обмерзшие уши Европы.

Упали осенние трапы
Пугливого конского храпа.
И ранена Русская Рава,
Качает разбитою лапой

Если мне для каждой встречи
Нужен сытый новым час,
Если я, как серый кречет.
Злюсь, скучая и крича, —

Если я кругами шел от
Прели теплых вечеров
И, крутясь, впивался в холод
Клюв мой, рвущий кровь и кров.

То в год революций нет никого,
Вместе летевшего в быстри дней,
Кроме Григория Петникова,
Кого бы я встретил искренней.

Поцелуями схвачены пальцы и локти,
Близость проникла слепа и остра.
Тенью на небе, вся в плаче и клёкоте,
С вечера бросилась страсть.

Влагой по платью бьётся и пенится
Кружевом кружится,
      вьётся,
        мечется.

Не знаю.
Не помню.
Застынь как изменница.
Никни как пленница.
Сгинь!
Изувечься!

На небе красное — отсвет и шали.
Лохмотья отброшенных взглядов далече.
Со стен по ковру проползли и зажали
    Горло зажжённые свечи.

И плечи.
Белые плечи
В холоде, в ужасе
Упали как мёртвые нервы.

Ты ли, запутавшись в них, не закружишься?
Я закружился не первый.

На этих мгновеньях я распят и вздыблен,
Распластан и вытянут час, как Голгофа,
Края твоих глаз, как две чёрные гибели
Для моих омертвелых шагов.

Белей холодеет росистая кожа,
Костенеют и пальцы,
И локти.
Горы и зной, и вечер похожи
На хрипы в орлином клёкоте.

Солнц — звёзд — дней — ламп —
  Золотой поход.
Если я, — то взлетать орлам
  Под лучами моих охот.

За миром охота. Мечу мишень
  Карим выстрелом глаз,
И ложится расстрелянный день
  К стенке ночи, с угла,

И ложится на строчку, в стихи,
  Как павший друг,
Под гул революций — смертей — стихий —
  Отплытий — нашествий — разрух.

Россия — Урал — Сибирь — Иран —
  На город нижу города.
Мятежами исхлёстанных губерний и стран
  Топорщится череда.

Гончие чувства сопутствуют мне,
  И за стаей слов
Улюлюкают, травят трубы огней
  Убегающий посвист веков.

Огонь и погоня, и опять огонь,
  Поход огней
Шуршащей алой кривой ногой
  В зрачки моих карих дней.

Крылами звякни. Искрой взвейся,
Из-под подков, из-под копыт
Падёт и вспыхнет по-над весью
Почин отчаянной тропы.

  От Москвы, от России с огулом
  Мятежами и громом миры
  Заражает гул за аулом,
  За вершиной, за сном у горы.

  И ширяет над облачной ширью
  Над Кавказскою рябью разгром, —
  Это струны твои раскрошили
  Ледники и хребты серебром.

  И не вьюга, а шерсть овечья
  Ураганом бьёт на стихи, —
  Это с пастбищ, с нагорий, с увечья,
  Со снегов, со друзей, со стихий, —

  Это с дней, это тари к гитаре
  Муэдзин заклинает романс.
  Злые годы тебе поквитали
  Старый счёт за цыган, за грома.

И Аль-Баррак крылами грянул,
Копытом грянул в камни, в дым,
Взлетев над родиною рдяной
К седым уступам, к дням седым.

О, как мне горестно, мой город неживой.
Мой Петр! Мой Петр! Я будто на чужбине.
Сквозь здешний Кремль я вижу: над Невой
Плывет дымок, чуть розовый, чуть синий.

Я слышу сосен скрип. Сосна к сосне
Склоняется. О, время! О, движенье!
Гранитный шум я слышу, как во сне,
И мудрых волн спокойное теченье.

О, град мой! О, Петр, верни, верни,
Верни мой дом, верни мое наследство!
Любви моей мучительные дни,
Любви моей мучительное детство.

Постигну ли чудесное смиренье,
Как складки ветерка в лесной глуши,
Приму ли кровью вечное мученье.
И узких глаз холодное глумленье
Над наготой взволнованной души?

Но, Боже мой, как трудно мне, как тесно.
Дыханьем править, грудью шевелить,
Кривить душой в тюрьме моей телесной,
Ловить губами воздух пресный
И кожу влагою поить.