Владимир Фирсов - Избранная лирика
Обзор книги Владимир Фирсов - Избранная лирика
Избранная лирика
ВЛАДИМИР
ФИРСОВ
Издательство ЦК ВЛКСМ
«Молодая гвардия»
1967
Р2
Ф62
Редакционная коллегия:
И. Грудев, Ю. Друнина,
С Наровчатов, В. Осипов,
Б. Ручьев, Я. Смеляков,
Н. Тихонов, Вас. Федоров
Фирсов Владимир Иванович
ИЗБРАННАЯ ЛИРИКА. М., «Молодая гвардия», 1967.
32 с. («Б-чка избранной лирики»)
Редактор И. Грудев
Художник А. Власова
Худож. редактор Н. Коробейников
Техн. редактор А. Захарова
Сдано в набор 6/V-1967 г. Подписано к печати 3/VIII-1967 г.
А01306. Формат 70×108 1/32. Бумага типографская № 3.
Печ. л 1(1,4). Уч.-изд. Л. 1,2. Тираж 132 000 экз. цена 12 коп.
Т. П. 1967 г., № 398. Зак. 938.
Типография изд-ва ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»
Москва, А-30, Сущевская, 21
7–4–2
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Составляя эту книгу, я намеренно отдал большее предпочтение тем лирическим стихам Владимира Фирсова, в которых наиболее полно, наиболее задушевно выражено чувство природы, чувство любви и красоты, таким как «Крыло зари смахнуло темноту…», «Зря не ревнуй…», «Я рассветной дорогой мимо речки иду…», «Время спать. Но я опять не сплю…». Присутствие этих стихов, на мой взгляд, расширит и оспорит то представление о поэте, которое пытается внушить критика. По ней Фирсов — поэт сугубо гражданской, точнее — полемическо-гражданской темы. Казалось бы, хорошо, что критика заметила чуть ли не главную черту его творчества, но, упуская из поля зрения стихи, названные мной выше, она с большой легкостью упрекает его в прямолинейности и прочих грехах, а между тем в лучших своих стихотворениях Вл. Фирсов тонов в наблюдениях жизни.
Да, мы не замечаем красоту…
Мы что-то ищем.
Что? Не знаем сами.
И смотрим, смотрим, смотрим
За черту
Той красоты,
Что вечно рядом с нами.
Да, Владимир Фирсов полемичен. Даже в стихотворении о соловье, погибшем от удивления и восторга жизни, поэт сумел сказать: «Был соловей типичный ‟лакировщик”, поскольку он восторга не скрывал. Полемичность всегда была в лучших традициях русской классической и советской поэзии. Но полемика полемике рознь. Есть такая, что ее не поймешь, из-за чего сыр-бор разгорелся. А иной поэт придумает себе противника и спорит. Придуманного оппонента легко победить. Вл. Фирсову в подобной выдумке нужды не было. Казалось бы, споры носили литературный характер, но за ними стояли жизнь, и они получили широкий общественный резонанс. В свое время группа молодых поэтов начала выдвигать на первое место лирического героя-скептика, ошеломленного жизнью, а вернее, испугавшегося жизни. Вл. Фирсов был одним из тех молодых, кто встретил такого «героя» в штыки.
В связи с этим мне хочется сказать несколько слов о стихотворении «На родине», представляющем в этом сборнике стихи гражданской темы. Вот его содержание. Старый профессор, «расщепляющий атом», приехал в родную деревню погостить, потому и приехал, что его время идет к смерти. Но беспокоит старого профессора не смерть, а будущее науки. Прощаясь с мужиками, он говорит: «Сыновей, мужики, присылайте в науку. Мы без них пропадем, мужики!»
После таких жестоких слов легко заподозрить Вл. Фирсова, как это уже сделала критика, в пренебрежительном отношении к интеллигенции. Но торопиться с таким выводом не надо. Не случайно же при приеме в высшие учебные заведения нынче требуется трудовой стаж. Белоручки в науке не нужны, а старый профессор, видимо, повидал их достаточно.
Конечно, у поэта Вл. Фирсова есть и недостатки, но в данном случае в задачу входило представить его тем, чем он сегодня интересен. Поэт еще молод, и весь в развитии. Он родился незадолго до Отечественной войны и успел увидеть разоренную Смоленщину, успел увидеть того настоящего героя, который поднял ее из руин.
Вас. Федоров
***
Неужели меня
От дождя не укроет береза,
Та береза,
Которую я укрывал от мороза
Старым дедовским ватником,
Старым своим одеялом,
Чтоб она выживала
И вновь по весне оживала.
Укрывал и не знал,
Что она не боится мороза…
Неужели меня
От дождя не укроет береза?
Удивление
Мне нравилось размашистое пенье
Погибшего от песен соловья...
Он жил в каком-то диком удивленье,
Нисколько удивленья не тая.
В озвученной
И бесконечной шири,
Закрыв глаза,
Сидел среди ветвей.
Всему тому,
Что дважды два — четыре,
Душевно удивлялся соловей.
Все удивляло:
Озеро черемух,
И воздух, что от ландыша хмельной,
И первый взрыв полуденного грома,
Прошедшего над лесом, стороной.
Все удивляло:
И гнездо на ветке,
Где дом его, отечество, семья, —
Все это
Вместе с соловьихой верной
На песню подбивало соловья...
Со дна ручьев
Восходит вдохновенье.
Рождающее реки и моря.
Так песня началась —
От удивленья,
От неба, где затеплилась заря,
От тишины,
От задремавшей рощи,
От ветерка, что по ветвям сновал ...
Был соловей типичный «лакировщик»,
Поскольку он восторга не скрывал,
Поскольку он не каркал, как ворона,
Молчал всю зиму в дальней стороне.
Дыхание ручьев
И говор грома
Он сохранил для песен о весне.
И пел певец!
И все казалось — мало.
Он голоса и песен не жалел.
Все соловья в природе понимало,
Все соловья на песню поднимало,
И он от удивления
Шалел!
Но, видно, от избытка вдохновенья
Не выдержало сердце у певца.
И смерть к нему пришла,
Как удивленье,
Забыв о том, что жизни нет конца.
1964
***
Когда душа перерастает в слово
И это слово
Начинает жить,
Не будьте же к нему весьма суровы
И не спешите
Скорый суд вершить.
Пускай звучит не так, как бы хотелось!
Вам надобно понять его суметь.
У слова есть
Рождение
И зрелость,
Бессмертие
И подлинная смерть.
И я живу, понять его стараясь,
И постигаю слова торжество,
К его бессмертью не питая зависть
И не глумясь над смертностью его.
И, поклоняясь
Неподвластным тленью
Словам всепотрясения основ,
Я вижу душ высокое горенье
В звучанье
Даже самых смертных слов.
1967
На родине
Мы и люди, и боги,
Стерегущие эти края.
Не дымком самокруток,
А дымом эпохи
Закурила деревня моя.
Было грустно когда-то.
Не приходится нынче грустить,
Седовласый профессор,
Расщепляющий атом,
Приезжает к родне погостить.
И, тряхнув стариною,
Допьяна напоив полсела,
Сядет весело в сани
И снежной летит целиною
Молодецки:
— Была не была!..
А потом за ответным
Угощением
Вечер пройдет.
Щуря очи хитро
От неяркого света,
Старина разговор заведет.
Как, мол, дети?
Как внуки?
Ровесников спросит.
И вдруг:
— Жаль, что вас, мужики,
Не хватает в науке! —
Скажет доктор наук.
А народ посмеется.
Наполнит стаканы народ.
И заметит профессор,
Что весело пьется,
И украдкой о чем-то вздохнет.
И умолкнет.
Ни слова.
Лишь будет очки протирать.
После молвит:
— Придется ли свидеться,
Выпьем ли снова? —
Будто время, пора умирать.
Загрустит
Не о смерти.
Скорее — наоборот.
— Да, не сладко в науке бывает,
Поверьте.
Но и ваша работа — не мед. —
И, пожав на прощанье каждому руку,
Скажет голосом, полным тоски:
— Сыновей, мужики, присылайте...
В науку.
Мы без них пропадем, мужики!
***
Прохладный запах розовой сирени
Уводит в мир, далекий от стихов…
Я прислонюсь
К теплу твоих коленей
И не проснусь
До первых петухов.
Мир соловью с его страдой весенней,
Мир тишине полей и городов!
Твои колени
Пахнут свежим сеном
И первым медом полевых цветов.
Вот видишь, вновь заговорил стихами,
Не потому, что соловей поет:
Ты вся –
Весна,
Ты вся – мое дыханье,
Тепло мое, желание мое!
Вот и рассвет, просторы оглашая,
Зовет меня, приблизившись к мечте,
Писать,
Стихи с волненьем посвящая
Твоей высокой русской красоте.
Полдень
Был полдень сух
И безмятежно светел.
Дремали клёны в сонной тишине.
И вдруг нежданно
Навалился ветер,
И кринки загудели на плетне.
Запел плетень.
И это было гимном
Языческому шествию грозы.
И пыль кружилась над дорогой дымно,
И звонко бились рыжие овсы.
И с первой каплей,
С первым громом —
Ливень
Ударил в огороды и сады.
Почти неуловимый запах лилий
На землю опустился с высоты.
И было видно,
Как ручьи бежали,
Скликая непоседливых ребят,
Как у стогов
Пугливо кони ржали
И прятали под брюхо жеребят.
Но как-то сразу стало тихо-тихо,
Как будто и ни ливня, ни грозы.
Над снегом зацветающей гречихи
Остыли грома гневные басы.
Молчали вербы, и молчали клёны
И радуга,
Упавшая в Десну,
Глядела как-то очень удивлённо
На пахнущую небом тишину.
***
