Николай Ладыгин - Золото лоз
Обзор книги Николай Ладыгин - Золото лоз
«СИЛЫ МОИ ОМЫЛИСЬ»
«Уведи у вора корову и деву» — произносили наши пращуры, безусловно веря в магическое действие Слова. Фольклорное, мифологическое слово — это Слово-Действие и одновременно Слово-Постижение. Магические жанры фольклора — прорицание возможного. В этом ряду — палиндром: слова, строка, фразы, которые можно прочитать одинаково, слева направо и наоборот (палиндром — с греческого — «бегущий назад»). Как и многое, возникшее с началом речевой деятельности человека, палиндром забывался временами, но каждый раз возвращался к людям на новом витке жизни и в новом качестве.
Образцом для русских письменных палиндромов стали греческие и латинские примеры, а также польские, один из первых палиндромов был написан Симеоном Полоцким на польском языке. В начале XIX века Державин написал две гениальные обратимые строки:
Я разуму уму заря,
Я иду с мечем судия…
Однако подлинный расцвет русского палиндрома наступил в XX веке. Классиком палиндромического стиха стал Велимир Хлебников. Его «Перевертень» (1912) и особенно поэма «Разин» (1920) дали полноценные примеры равноправности обратимой строки со строкой, читающейся только в одну сторону. В программной статье «Свояси» Хлебников отмечал: «Я в чистом неразумии писал „Перевертень“ и, только пережив на себе его строки: „чин зван… мечем навзничь“ (война) и ощутив, как они стали позднее пустотой, „пал а норов худ и дух ворона лап“, — понял их как отраженные лучи будущего, брошенные подсознательным „я“ на разумное небо». Таким образом, Хлебников рассматривал палиндром как проективную форму искусства слова, которая менее других просчитывается заранее.
После Хлебникова к палиндромии обращаются такие разные поэты, как Валерий Брюсов, Илья Сельвинский, Александр Туфанов. Но с начала 30-х годов всякий поиск в искусстве слова был прекращен, запрет был наложен даже на древнейшие формы поэзии. Возвращение палиндромического стиха в литературу начинается в 60 — 70-е годы. В печати появляются лишь опыты С. Кирсанова и А. Вознесенского, хотя наиболее интересно в это время работают В. Хромов, С. Сигей, Н. Ладыгин и некоторые другие авторы.
Смолянин по рождению, Николай Иванович Ладыгин (1903–1975 гг.) во время войны попадает в Тамбовскую область. Именно в Тамбове он открывает для себя возможности палиндромического стиха. Художник и поэт, человек разносторонних интересов, он на редкость легко и свободно обращался с полюбившейся ему формой. Уже первые его опыты были высоко оценены такими известными деятелями литературы, как поэты Николай Глазков и Александр Межиров, литературовед Борис Двинянинов. Однако, несмотря на все усилия, предпринимаемые друзьями поэта, напечатать в то время почти ничего не удается. Лишь в 80-е годы творчество Ладыгина становится известным читателям альманахов «День поэзии» и «Поэзия», журналов «В мире книг» и «Волга», его творчество вызывает и научный интерес в связи с возвращением в литературу имени Хлебникова.
Что же представляют собой палиндромические стихи Николая Ладыгина? На первый взгляд это просто стихотворения и небольшие поэмы, только написанные обратимыми строчками. Как правило, в них выдерживается последовательность изложения. Рифм нет, но размеры время от времени возникают, что характерно для русского свободного стиха. В палиндроме Ладыгин стремился к максимальной конкретности. Это относится и к его пейзажным стихам, и к бытовым зарисовкам, и к историческим поэмам. Всюду — конкретная природа, конкретный случай, конкретное историческое событие. Отличие, видимое невооруженным глазом, в том, что отдельные строки читаются при известном напряжении ума и понимании того, как это построено: «Золотисто, вот сито лоз» (при этом много легко читающихся строк, например: «И нет еще тени», «Силы мои омылись»). Еще одна трудность — нередко встречающиеся незнакомые слова или формы слов (богатый словарный запас, виртуозное владение языком). Наконец — необычное соседство слов. Тут Ладыгину приходилось действовать как композитору или художнику, которые создают новые произведения, отыскивая новые соединения звуков и красок.
В палиндромическом варианте явления, описываемые поэтом, освобождаются от однозначности. Речь становится «двояковыпуклой» как определил палиндром В. Хлебников. Например, в стихотворении «Протопоп Аввакум» палиндромичность помогает воссоздать без стилизации страстный аввакумовский слог, причем не на уровне отдельных строк, даже таких мощных, как: «Ада псари и распада!», а на уровне целого. Или пример из поэмы «Иван Грозный», самое начало:
Ум, роняя норму,
Лих и хил.
Можно сказать об этом и как-то иначе, но впечатление неизбежно будет потеряно. От того, что строки читаются в обе стороны, создается ощущение не субъективной, а объективной истины. Читайте это с другой стороны — и получите тот же результат. Так, старинные ярмарочные артисты, например, особенно не морализировали по поводу того, что ругательство, посланное в чей-то адрес, вернется к тебе же. Они произносили всего одну строку:
«На в лоб, болван!» На всякий случай эффект можно проверить, прочитав в обратную сторону. А прочитав у Ладыгина строку: «О Вера моя, о марево», или «И жар и миражи» — невольно задумаешься, почему же так единственно сходятся слова?
До сих пор книг, состоящих целиком из палиндромических стихов, в России не выходило. Эта первая. Первая она и у Николая Ивановича, которому в 1993 году исполнилось бы 90 лет.
Обращаясь к неведомому читателю, Николай Иванович писал:
Один души пишу дни до
Отказа. Кто
Ты? Пойми опыт
И жар и миражи.
Палиндромические стихи Н. И. Ладыгина воскрешают слог древней русской литературы, восходящей к библейскому слогу, одический пафос Ломоносова и Державина, фольклорную веру в слово. «Звуки лиры» спасающие «дела людей» от «пропасти забвенья», здесь как бы удваиваются. О палиндроме можно сказать словами самого Николая Ивановича, что это «року укор». Разве не в этом, не в преодолении роковых обстоятельств и состоит один из многих смыслов искусства?
Сергей БИРЮКОВ.Николай Ладыгин
ЗОЛОТО ЛОЗ
Палиндромические стихи и поэмы
I
Осенний сон
Не сова ли била в осень
Лапой? И опал
Лист от сил
Ее?
Не дремуч умер день,
Нет, сам он — заря, разномастен.
Колер елок
Как
Еж, тот же,
Золотисто, вот, сито лоз.
Теша манила калина, машет:
Я алая!
И ладили да кадили дали,
И нет еще тени,
Но сыро. Голубое обуло горы. Сон.
Поле
Ах это поле! Не лопот эха,
А сок и сок. Коси, коса,
И налети, роса. Да, сорите, лани,
Убегая. А Гебу…
И Геба, беги.
Да, над
Лугом могу ль
Те пени не петь!
Они убыли силы буйно, —
Там холмы, дым лохмат,
И лик шурги игрушки ли?
Или так и ладно? Вон, дали катили
И воля. Лови
Ее.
Как
Удел с опыта. Ты по следу
Иди.
Не див, а завиден
Лес-то отсель,
Лес. У ракиты быт и карусель.
Или леса заселили
Девы — те в цене цветы. Ведь
То весна в авансе. Вот
Они, как атака, кино,
Как
Море, залп лазером…
Ах это поле! Не лопот эха,
А сок и сок. Коси, коса,
Яро года… Надо, горя,
Те Дивы видеть,
Те пени не петь.
Весна
У города на дорогу
Ураган нагару
Летел,
А голого лога
Лен еле зеленел.
А лес у села,
Как
Золото лоз…
Дарю, рад,
Зорям имя роз.
Летев с ветел,
В озере зов
Учил кличу
И
Воле перепелов.
В озере зов,
И горели в иле роги
Коряг. Ярок,
Нов зари мира звон.
Тут
Не вид дивен,
Не день,
Тот от
Леса насел, —
А летела,
Алела
Весна. Дан сев.
Лето
На реке рань,
До воды, до вод
Осоки косо
Сели. И лес
Висел. Лес ив.
И кричали у ила чирки,
Тут —
Коростели, лет сорок,
Тополя лопот,
И ели милей
Дива на вид.
Еще
Не день.
Хорошело поле, шорох
И лад вдали, —
И мани, трактор-крот, картинами
Силача. Качались
Низины низин
И гор-то отроги.
Еще
Гул. Еще луг
Ревел. Клевер
Косили, сок
Летел.
Али лавину нива лила
Урожая? Аж ору:
Ура! Чару!
Дар гони, виноград!
Осень
