Владимир Луговской - Стихи
Обзор книги Владимир Луговской - Стихи
Луговской Владимир
Стихи
Владимир Луговской
- Алайский рынок - Астроном - Астроном - Береза Карелии - Жестокое пробужденье - Игорь - Краски - Красные чашки - Курсантская венгерка - Лозовая - Молодецкая-струговая - Отходная - Первый снег - Песня о ветре - Письмо к республике от моего друга - Прощанье с юностью - Рассвет - Сивым дождём на мои виски... - Та, которую я знал - Эскадрон
КУРСАНТСКАЯ ВЕНГЕРКА Сегодня не будет поверки, Горнист не играет поход. Курсанты танцуют венгерку,Идет девятнадцатый год.
В большом беломраморном зале Коптилки на сцене горят, Валторны о дальнем привале, О первой любви говорят.
На хорах просторно и пусто, Лишь тени качают крылом, Столетние царские люстры Холодным звенят хрусталем.
Комроты спускается сверху, Белесые гладит виски, Гремит курсовая венгерка, Роскошно стучат каблуки.
Летают и кружатся пары Ребята в скрипучих ремнях И девушки в кофточках старых, В чиненых тупых башмаках.
Оркестр духовой раздувает Огромные медные рты. Полгода не ходят трамваи, На улице склад темноты.
И холодно в зале суровом, И над бы танец менять, Большим перемолвиться словом, Покрепче подругу обнять.
Ты что впереди увидала? Заснеженный черный перрон, Тревожные своды вокзала, Курсантский ночной эшелон?
Заветная ляжет дорога На юг и на север - вперед. Тревога, тревога, тревога! Россия курсантов зовет!
Навек улыбаются губы Навстречу любви и зиме, Поют беспечальные трубы, Литавры гудят в полутьме.
На хорах 1000 - декабрьское небо, Портретный и рамочный хлам; Четверку колючего хлеба Поделим с тобой пополам.
И шелест потертого банта Навеки уносится прочь. Курсанты, курсанты, курсанты, Встречайте прощальную ночь!
Пока не качнулась манерка, Пока не сыграли поход, Гремит курсовая венгерка... Идет
девятнадцатый год. 1940 Во весь голос. Soviet Poetry. Progress Publishers, Moscow.
* * * Сивым дождём на мои виски
падает седина, И страшная сила пройденных дней
лишает меня сна. И горечь, и жалость, и ветер ночей,
холодный, как рыбья кровь, Осенним свинцом наливают зрачок,
ломают тугую бровь. Но несгибаема ярость моя,
живущая столько лет. "Ты утомилась?"
я говорю.
Она отвечает: "Нет!" Именем песни,
предсмертным стихом,
которого не обойти, Я заклинаю её стоять
всегда на моём пути. О, никогда, никогда не забыть
мне этих колючих ресниц, Глаз расширенных и косых,
как у летящих птиц! Я слышу твой голос
голос ветров,
высокий и горловой, Дребезг манерок,
клёкот штыков,
ливни над головой. Много я лгал, мало любил,
сердце не уберёг, Легкое счастье пленяло меня
и лёгкая пыль дорог. Но холод руки твоей не оторву
и слову не изменю. Неси мою жизнь,
а когда умру
тело предай огню. Светловолосая, с горестным ртом,
мир обступил меня, Сдвоенной молнией падает день,
плечи мои креня, Словно в полёте,
резок и твёрд
воздух моей страны. Ночью,
покоя не принося,
дымные снятся сны. Кожаный шлем надевает герой,
древний мороз звенит. Слава и смерть - две родные сестры
смотрят в седой зенит. Юноши строятся,
трубы кипят
плавленым серебром Возле могил
и возле людей,
имя которых - гром. Ты приходила меня ласкать,
сумрак входил с тобой, Шорох и шум приносила ты,
листьев ночной прибой. Грузовики сотрясали дом,
выл, задыхаясь мотор, Дул в окно,
и шуршала во тьме
кромка холщовых штор. Смуглые груди твои,
как холмы
над обнажённой рекой. Юность моя - ярость моя
ты ведь была такой! Видишь - опять мои дни коротки,
ночи идут без сна, Медные бронхи гудят в груди
под рёбрами бегуна. Так опускаться, как падал я,
не пожелаю врагу. Но силу твою и слово твоё
трепетно берегу, Пусть для героев
и для бойцов
кинется с губ моих Радость моя,
горе моё
жёсткий и грубый стих. Нет, не любил я цветов,
нет,- я не любил цветов, Знаю на картах, среди широт
лёгкую розу ветров. Листик кленовый - ладонь твоя.
Влажен и ал и чист Этот осенний, немолодой,
сорванный ветром лист. Русская и советская поэзия для студентов-иностранцев. А.К.Демидова, И.А. Рудакова. Москва, изд-во "Высшая школа", 1969.
ТА, КОТОРУЮ Я ЗНАЛ Нет,
та, которую я знал, не существует. Она живет в высотном доме,
с добрым мужем. Он выстроил ей дачу,
он ревнует, Он рыжий перманент
ее волос
целует. Мне 1000 даже адрес,
даже телефон ее
не нужен. Ведь та,
которую я знал,
не существует. А было так,
что злое море
в берег било, Гремело глухо,
туго,
как восточный бубен, Неслось
к порогу дома,
где она служила. Тогда она
меня
так яростно любила, Твердила,
что мы ветром будем,
морем будем. Ведь было так,
что злое море
в берег било. Тогда на склонах
остролистник рос
колючий, И целый месяц
дождь метался
по гудрону. Тогда
под каждой
с моря налетевшей
тучей Нас с этой женщиной
сводил
нежданный случай И был подобен свету,
песне, звону. Ведь на откосах
остролистник рос
колючий. Бедны мы были,
молоды,
я понимаю. Питались
жесткими, как щепка,
пирожками. И если б
я сказал тогда,
что умираю, Она
до ада бы дошла,
дошла до рая, Чтоб душу друга
вырвать
жадными руками. Бедны мы были,
молоды
я понимаю! Но власть
над ближними
ее так грозно съела. Как подлый рак
живую ткань
съедает. Все,
что в ее душе
рвалось, металось, пело,Все перешло
в красивое тугое
тело. И даже
бешеная прядь ее,
со школьных лет
седая, От парикмахерских
прикрас
позолотела. Та женщина
живет
с каким-то жадным горем. Ей нужно
брать
все вещи,
что судьба дарует, Все принижать,
рвать
и цветок, и корень И ненавидеть
мир
за то, что он просторен. Но в мире
больше с ней
мы страстью
не поспорим. Той женщине
не быть
ни ветром
и ни морем. Ведь та,
которую я знал,
не существует. 6 марта 1956 Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.
ПЕРВЫЙ СНЕГ Вот и выпал первый снег, первый снег, Он покрыл долины рек первый снег. А река течёт черна, первый снег, Вся жива ещё до дна, первый снег. Вся любовь моя черна, первый снег, Вся жива ещё до дна, первый снег. Льдом покроется она, первый снег, Но на свете есть весна, первый снег! Я приветствую тебя, первый снег, Не жалея, не скорбя, первый снег. Хоть невесело идти, первый снег, На седом твоём пути, первый снег. 1938 Русская и советская поэзия для студентов-иностранцев. А.К.Демидова, И.А. Рудакова. Москва: "Русский язык", 1981.
АЛАЙСКИЙ РЫНОК Три дня сижу я на Алайском рынке, На каменной приступочке у двери В какую-то холодную артель. Мне, собственно, здесь ничего не нужно, Мне это место так же ненавистно, Как всякое другое место в мире, И даже есть хорошая приятность От голосов и выкриков базарных, От беготни и толкотни унылой... Здесь столько горя, что оно ничтожно, Здесь столько масла, что оно всесильно. Молочнолицый, толстобрюхий мальчик Спокойно умирает на виду. Идут верблюды с тощими горбами, Стрекочут белорусские еврейки, Узбеки разговаривают тихо. О, сонный разворот ташкентских дней!.. Эвакуация, поляки в желтых бутсах, Ночной приезд военных академий, Трагические сводки по утрам, Плеск арыков и тополиный лепет, Тепло, тепло, усталое тепло...
Я пьян с утра, а может быть, 1000 и раньше... Пошли дожди, и очень равнодушно Сырая глина со стены сползает. Во мне, как танцовщица, пляшет злоба, То ручкою взмахнет, то дрыгнет ножкой, То улыбнется темному портрету В широких дырах удивленных ртов. В балетной юбочке она светло порхает, А скрипочки под палочкой поют. Какое счастье на Алайском рынке! Сидишь, сидишь и смотришь ненасытно На горемычные пустые лица С тяжелой ненавистью и тревогой, На сумочки московских маникюрш. Отребье это всем теперь известно, Но с первозданной юной, свежей силой Оно входило в сердце, как истома. Подайте, ради бога. Я сижу На маленьких ступеньках. Понемногу Рождается холодный, хищный привкус Циничной этой дребедени.
Я, Как флюгерок, вращаюсь. Я канючу. Я радуюсь, печалюсь, возвращаюсь К старинным темам лжи и подхалимства И поднимаюсь, как орел тянь-шаньский, В большие области снегов и ледников, Откуда есть одно движенье вниз, На юг, на Индию, через Памир.
Вот я сижу, слюнявлю черный палец, Поигрываю пуговицей черной, Так, никчемушник, вроде отщепенца. А над Алтайским мартовским базаром Царит холодный золотой простор. Сижу на камне, мерно отгибаюсь. Холодное, пустое красноречье Во мне еще играет, как бывало. Тоскливый полдень.
Кубометры свеклы, Коричневые голые лодыжки И запах перца, сна и нечистот. Мне тоже спать бы, сон увидеть крепкий, Вторую жизнь и третью жизнь,- и после, Над шорохом морковок остроносых, Над непонятной круглой песней лука Сказать о том, что я хочу покоя,Лишь отдыха, лишь маленького счастья Сидеть, откинувшись, лишь нетерпенья Скорей покончить с этими рябыми Дневными спекулянтами.
