Владислав Озеров - Басни

Был некий человек,
Который целый век
От красноречия не знал себе покою:
Учение текло из уст его рекою.
Блистал мой говорун,
Подобно как перун,
И, бегая голов упорных,
Старался находить судей покорных.
В дубраву он зашел.
Стоял в дубраве той Болван.
Под сенью древ вития мой
Гремит с воспламененным духом
Перед болваньим ухом
И чванится, как будто Цицерон,
Как за Лигария вступился он.
Кто ритор, кто болван — узнай, читатель!
Оратор мой — писатель,
Которому не могут быть с руки
Прямые знатоки,
И любит, чтоб ему дивились дураки.

У Волка вечная привычка кушать жадно.
Какой-то постник Волк себя не остерег
И завтрак проглотил; но горлу лишь неладно
Пришла последня кость и села поперек.
Поблизости Журавль, для пищи ль, для игрушек,
Ловил у ручейка зевающих лягушек;
И Волк, которому кричать уже невмочь,
Махает Журавлю, чтобы пришел помочь.
Журавль услужлив, как известно,
И в Волчью пасть свой нос влагает честно
И тащит из нее засевшу в горле кость,
Нанесшую обоим им заботу.
Потом, подставя Волку горсть,
Покорно просит за работу.
Свирепый Волк сказал: «Благодари меня,
Что нынешнего дня
Ты в целости свою унесть мог шею
Из-под моих зубов. Теперь себе поди,
Но только в когти мне вперед не попади».
Нам пагубно самим благотворить злодеев.

Не будем, вопреки способностям природным,
Искать несвойственных нам к счастию путей.
Природа не равно ущедрила людей:
Один родится в свет к художествам свободным,
Другой — к простому ремеслу.
Пусть каждый с долею своею остается,
И он не ошибется,
Как то случилося Ослу.
Одним хозяевам с потешницей большою,
С Собачкою, Осел служил.
Сравнив ее судьбу с своею он судьбою,
В лукавый час неловко рассудил:
«За что Собачка так мила всему здесь дому?
С тарелки кушать ей, из чашки пить дают,
А мне лишь жалуют овсяную солому
И в барыши за лень почасту только бьют.
Когда на задние Собачка ножки станет
И лапочку хозяину протянет,
Хозяин милует, берет ее с собой,
Когда ж хозяюшку она лизнет разочек,
Хозяйка сахарцу ей уделит кусочек,
А сахар нынче дорогой!
Собачка ластится: вот тут и вся причина.
Так выберу веселый день
И приласкаюсь сам: улучшится судьбина,
Пойдет и мне тогда ячмень,
И, может быть, мою понежат лень».
В сей мысли крайне бестолковой,
Завидев издали хозяина с обновой,
Осел бежит, и, равно перед ним
Став дыбом, он ему кладет тяжелу ногу
На правое плечо; горланьем же своим
На весь наводит двор и пущую тревогу.
Хозяин закричал: «Что сделалось с тобой?
Какая ласка и потеха!
Иль стал ты скот уж прямо круговой?
Гей, дайте плеть сюда для смеха!»
Явилась плеть; Осел переменил напев
И отшагал смиренно в хлев.

Имела некая Ворона вкус:
Любила муз;
И говорит Орфею,
По-русски — Соловью:
«Исполни просьбу ты мою,
О чем просить тебя я смею!
Имею
Лишь одного
Я сына;
Он в старости отрада мне едина;
Пожалуй, ты его
Наставь так петь, как сам поешь ты нежно!
Он скоро переймет, лишь поучи прилежно»,
А Соловей в ответ: «Голубушка моя,
Готов бы оказать тебе услугу я;
Но знай, не только я, да если с Геликона
Сынка сведешь учить всех муз и всех богов,
Не будет он в числе певцов:
Не может соловьем быть никогда ворона».
Вовек того не даст искусству мастерство,
Чего лишило нас, к несчастью, естество…

Кузнечик ветреный, про стужу позабыв,
Все красны дни пропел среди веселых нив,
Как вдруг зима: не стало в поле крошки,
Ни червячков, ни мушечек, ни мошки,
Чем душу пропитать.
Пришлося умереть иль где взаймы искать.
Кузнечик к Муравью, ближайшему соседу,
Явился к самому обеду:
«Почтенный Муравей, премудрый сын земли,
Запаса твоего частичку удели!
Я уверяю клятвой,
Что с ростом всё отдам пред будущею жатвой!»
Но Муравей довольно всем знаком:
Великий скопидом,
Ни зернышка он даром не погубит,
Охотник собирать, а раздавать не любит.
«Да как же запастись ты в лето не успел?»
Спросил Кузнечика капиталист нечивый.
— «Я, малым быв счастливый,
И день и ночь напевы пел
Всем встречным
И поперечным,
Не чаяв летним дням конца».
— «Так ты, голубчик, пел? Пляши же голубца!»

У племени Волков и племени Овец
Велась война чрез тысячные лета.
Соскучившись, они решились наконец
Мир вечный заключить. Не собирав совета,
По обстоятельствам, чтоб время не терять,
Сошлись вожди, велели написать
На гербовых листах подробны договоры,
И приложить большую к ним печать,
И по обряду разменять.
Притом, чтобы вперед у них не вышло ссоры,
Одни для верности в заклад
Волчонков отдали, своих любезных чад;
А Овцы, сущи простофили,
В залоги отпустили
Собак, своих друзей
И старых сторожей,
Которые, как мир дела окончил ратны,
Остались праздны и заштатны.
И так во всем краю настала тишина;
Свобода резвая на пажитях видна;
Уж Волки на Овец вдали лишь скалят зубы,
И пастухи Волков не ходят бить на шубы:
Казалось, что сошел на землю век златой.
Волчонки между тем повыросли матеры;
В уме у них один разбой,
И стали, как отцы, прямые живодеры.
Лишь только пастухов спустили со двора,
Сии залоги клятв и договоров мирных
Как с словом: нам домой пора,
Напали на ягнят на лучшеньких, на жирных,
И пастию их мчат под тень глухих лесов.
Там волчий весь народ принять их был готов.
Собаки лишь, о том не знав и без печали
Надеявшись на мир, спокойно почивали
Где нет забот, там крепок сон;
И Волки их отнюдь не разбудили,
А, подведя сильнейшего закон,
Их просто сонных задавили.
Без устали, друзья, пойдем войной на злых!
Залоги пагубны и ложны клятвы их.
Когда там мир бывает прочным,
Который заключен с бессовестно-порочным?