Светлана Кузнецова - Проталины

Волны рек размыли берега.
Широка весенняя распутица.
Скоро вновь заветная тайга
Горькою черемухой распустится.

Беспокойных мыслей маята.
Никуда не деться от нашествия.
Люди правы — я теперь не та,
Влюблена в весну до сумасшествия.

С этим не поделать ни черта!
Радости и горя в сердце поровну.
Подошла последняя черта
Моему изменчивому норову.

«Ой, калинка-малинка» —
Песня кружится бойко.
Уезжает Галинка
На далекую стройку.

Песни радостной сила,
Как весна, необъятна.
Почему загрустила,
И самой непонятно.

Над родимою крышей
Скрылись тонкие елки.
Провожать ее вышел
Первый парень в поселке.

Ветер речку не мутит
В этот полдень погожий.
Парень шуток не шутит,
На себя не похожий.

«Ой, калинка-малинка» —
Песня кружится бойко,
Уезжает Галинка
На далекую стройку

За рекой березы стали рыжими,
Тополя посыпаны золой.
Нас опять ветра из дому выжили,
Повели осеннею землей.

Скоро вновь снега покроют крыши,
Ляжет лед на стекла зимних рам,
А пока дорожной пылью дышим
И туман глотаем по утрам.

Ночи прямо в волны звезды сеют,
И они горят живым огнем.
Мы не зря плывем по Енисею,
В дальнее и новое плывем.

Мне не было лучше подарка
За эти дорожные дни.
Нас ночью встречает Игарка,
Рассыпав огни на огни.

Блестит и горит у причала,
Чернеет, как уголь, вода.
Она тяжело укачала
Груженные лесом суда.

Пусть в памяти все сохранится.
От этого думы светлей.
Глядит в Енисей заграница
Глазами своих кораблей.

И часа не дремлет Игарка,
По горло работы у ней,
А небу холодному жарко
От сотен летящих огней.

Чем еще мне помнится Игарка?
Что еще ей для меня не жалко?
…В памяти плывет легко и ярко
Лесовоз с названьем «Иоканка».

Бурями несмытое морскими,
На борту размашисто алеет
«Иоканка» — ласковое имя,
Всех имен моложе и милее.

Пусть другие, в чьих сердцах остуда,
Встречею такой не дорожат.
Слушай, «Иоканка», ты откуда,
И куда пути твои лежат?

Отвечают волны на вопросы,
Что тебя мне больше не найти.
С именем таким весенним просто
Всеми океанами пройти.

Еще листву стряхнуть не смея,
Березки стынут в серебре.
Летит метель над Енисеем,
Метет снегами в сентябре.

И тучи, мягкие, как байка,
На берега роняют тень,
И чайки зябнут, зябнут чайки,
Кружась над палубой весь день.

Их столько здесь, таких хороших,
Таких доверчиво своих,
Им хлеб с кормы девчата крошат
И горячо жалеют их.

Но чайки безрассудно смелы.
Они содружеством сильны.
Летят, крылом срывая белым
Седое кружево с волны.

А солнце тусклой желтой льдинкой
Висит у черта на рогах.
Где это все? Да под Дудинкой
И от Норильска в трех шагах.

Вокруг не видно ни души.
Гольцов неровна линия.
Кедровник мягок и пушист,
В звенящих прядях инея.

Бегут следы упругих лыж
За дальние пригорки.
Хоть на минуту ты услышь
Деревьев запах горький.

Пойми запутанный в снегах
Следов зверушьих почерк.
Почувствуй привкус на губах
Смолистых крепких почек.

В гостях у хвойной тишины
Пройдет твоя усталость,
И ты поймешь, что до весны
Недолго ждать осталось.

Даль была в неоглядных сугробах белых,
А дорога пока на кальке.
Вот тогда-то в бригаде ребят умелых
Появилась Чернова Валька.

Уступает версты тайга не щедро.
Здесь особый нужен закал.
И косились на Вальку столетние кедры
Иронически, свысока.

У девчонки глаза — не глаза, смородина,
Век глядел бы, да сердца жалко.
Разгорелись смуглые щеки с мороза,
Без анкеты ясно — южанка.

Не вязалась как-то она с палаткою,
С ветром встречным, с тайгой нехоженой,
Слишком хрупкая, слишком яркая,
На других девчат не похожая.

Труд в бригаде, как радость, делили поровну,
Но сибирский январь жесток.
Иногда отодвинет парень в сторону,
Скажет: — Дай, помогу чуток!—

Не сдавалась.
Сердилась: — Где ж равноправие!—
Не сдавалась, со всеми шла,
Поднимала лопатою мерзлый гравий
И мозолям счет не вела.

Становилась даже как будто выше.
Трудный день угасал сурово.
У костра вспоминала родные вишни,
О дорогах мечтала новых.

Лишь для слабых мир необъятный узок,
Настоящее счастье сложно.
И весной прошли лесовозы с грузом
По шоссе, что в тайге проложено.

Хороша Сибирь! А люди какие!
Вальке с ними жить и тревожиться.
Написала маме в далекий Киев:
«Я теперь навсегда таежница!»

«Брови тоньше хвоинок сосновых
И темней соболиных мехов».
Сердце тянется снова и снова
К неоконченным строкам стихов.

Позабыть бы давно их, и точка.
Разве мало на свете других?
Что мне в этих доверчивых строчках,
Привезенных из дальней тайги?

Издалека, из синей тревоги,
Из забытого детского сна,
Где в распадках медвежьи берлоги,
Где хозяйка всему — тишина.

Где доныне живет на заимке
Та, что парня любого смелей,
Та, чьи брови тонки, как хвоинки,
Та, чьи брови темней соболей.

Ей сродни и ручьев перезвоны
И прохладные поросли мхов.
Сердце тянется снова и снова
К неоконченным строкам стихов.

От лишней суеты или от лени,
За что уже кляла себя не раз,
Я столько лет не видела оленей,
Не видела больших печальных глаз.

И вот они идут тропой таежной,
Раскинув бархатистые рога,
И сердцу больше помнить невозможно,
Что мне другая радость дорога.

Над Саянами солнце проснуться готово,
Заревая туманится рань.
Кто придумал такое удачное слово,
Кто тебя окрестил, глухомань?
Глушь манит… Значит, бьется в озерные чаши
Ветровой налетающий хмель,
Значит, снова встречают смолистые чащи
Открывателей новых земель.
Значит, снова костры полыхают в распадках,
Значит, снова поют провода,
Розовеют рассветы на белых палатках,
И упрямо растут города.
Край сибирский, какой тебе гордости боле?
Было время, тоску затаив,
Шли к тебе не своею, а царскою волей
Оба каторжных деда мои.
Прогремев кандалами по снежным дорогам,
Принесли только горе с собой.
Край таежный, я знаю — ты встретил их строго
Пересыльной, нелегкой судьбой.
Но ты дал им больших расстояний тревогу,
Что звенела в метельной гульбе,
И не веря ни аду, ни раю, ни богу,
Вдруг поверили деды тебе.
И осталась в крови сила властного зова,
Шепот сизой сосновой хвои.
Ты зовешь, глухомань, меня снова и снова
В необжитые дебри свои.
Ты зовешь. Ты уже никуда не отпустишь,
В сердце свежесть твою берегу.
Счастья жизни моей там истоки и устья,
Где остались следы на снегу.