Эдуард Лимонов - Золушка беременная

Продавать уже нечего. Мир стоит,
Все часы молодые стоят,
Полыхает налево Крит,
А направо — горит Евфрат.

Вот ползут камуфляжные через Ирак,
Танки, словно у Пора слоны,
Александр Великий, ну, гомик, как
Ты доволен, сын Сатаны?

Он не рад, он лежит неизвестно где,
В глуби шахт золотых, в пузыре,
Александр Рогатый погряз в воде,
Как иначе, при этой жаре?

Продавать уже нечего. Уолл–стрит
Закрывает свои глаза,
Всякий лифт в небоскрёбах давно стоит,
Демонстрируя, что он «за».

До свиданья, прогресс! До свидания, сын!
Обеспечивший нам приход
Всевозможных туш, а не только свин,
И так длилось за годом год…

Наступает век, он уже наступил
И идёт своей жаркой стопой,
Людоедство прёт изо всех своих сил,
Твой ребёнок, обед он твой…

А где же викинги, мой брат?
Куда они ушли?
Ведь этих боевых ребят
Боялись короли…

Они бежали, раскудрясь,
Мечи свои сжимая,
В Историю с мечом вонзясь,
И криками пугая…

Они бросались на Париж,
И Данию ограбив,
Смеялись парни, каждый рыж,
А не Оскар вам Рабин…

Я жил в гостинице и был неутомим,
На верхних этажах там птицы прилетали,
Поэт был Бродский, я встречался с ним,
И мы к Нью — Йорку оба ревновали…

Какая глубь седая старины…
Что ж, сорок лет, не молодые годы…
Глаза закрою, вижу две спины,
Что никогда не выживут из моды…

«Двадцатишестилетняя девушка, проститутка,
Допила бокал, переступила через его тело,
И покинула яхту».

Убийцы всегда бывают молодыми и красивыми.
Они, стройные, стоят на каблуках, улыбаются,
И ветер облепляет одеждой их стройные фигуры,
Сдвинув одежды на один бок…

Убийцы никогда не стареют…
Они уверены в себе,
Движения их экономны и элегантны…
Убивая пожилых мужчин,
Они избавляют их от
Гнусной заплесневелой старости,
Как этого менеджера Google.
Эта двадцатишестилетняя проститутка…

Во рту у ребёнка случайные звуки:
«Агуга–агуя–ага»,
Возможно, ребёнка за теплые руки
Взяла неожиданно Баба — Яга.

Ребёнок довольный и рад он старухе,
Слюнявый, счастливый, он к бабушке льнёт.
Мы Бабу не видим, весёлые звуки
Ребёнок, наш мальчик, всё ж ей издаёт…

Миры параллельные кашей измазав,
Ребёнок живет на два мира с утра,
Пришёл он из мира дикообразов,
А наш мир, в сравнении, — просто дыра…

Народы двигались по Земле,
Колёса кибиток скрипели во мгле,
Самый ужасный всегда был вождём,
Вот так мы с тех пор и живём.

Принцип отбора: неравный рост.
Лучше горбатый. Свиреп и кос,
С длинной косою на бритой башке,
Ну, и шесть пальцев на мощной руке.

Ноздри расшлёпаны, взгляд свинцов,
Вот он, водитель, каков!
Запах его, как могила,
Ну, и зовут — Атилла.

Зубы кривые, ухмылка ярка,
Вот, полюбуйтесь, на боевика,
По принадлежности он ИГИЛ,
Племя всё тех же Атилл…

Некрасивый миллиардер,
Который назавтра улетал убивать слонов,
Сидел со мной в клубе «Цвет ночи»
(Подушки. За столиками дамы и мэны)
И зло укорял меня за то, что я посылаю молодёжь в тюрьмы.
Чёрт, какой это был год? Две тыщи девятый, что ли?

Я отвечал миллиардеру, назавтра улетающему
убивать слонов на сафари в Африке,
что он просто не знает, как у нас в партии принимаются решения,
что у нас на акции идут добровольцы…

За нами в полглаза наблюдал банкир, который
привёл меня на эти смотрины…

Тот, что через несколько часов будет убивать слонов,
Пил красное вино из большого бокала,
И я пил красное вино из большого бокала…
Это было хорошее, дорогое вино… Я редко имею такое…

По мере того, как мы распалялись в споре,
Я убеждался, что убийца слонов меня не выносит.
что я противен ему с моими стихами, очками,
с моими красавицами–девками,
со всей моей устарелой романтикой без денег.
Я уже просто бесил его собой.
Ещё немного, и он убил бы меня, как слона…

И банкир у него за плечом становился скучнее,
Он–то думал увлечь убийцу слонов моей личностью,
а всё происходило с точностью до наоборот.

Короче, я провалил экзамен,
который и не мог сдать бы.
Кажется, я ушёл раньше, чем ушли они,
А, может быть, они ушли раньше со свитой
Из клуба «Цвет ночи».

Умертвитель слонов позже выбрал Навального,
взял его «в прiймы», как говорили на Украине
(отсюда фамилия Приймаков),
Потратил на него денег, чтобы потом нажить ещё больше,
и блистательно быстро подняться в списке «Форбс».

Я стал лучше относиться к слонам,
Скоро вступлю в общество их защиты,
Хотя ранее находил, что слоны воняют.

Она относилась к категории мрачных женщин,
Высокого роста, они не всегда брюнетки,
Иногда они заикаются.
Как правило, много курят.
Они даже бывают наёмными киллерами или снайперами.
Ну, не всегда дело заходит столь далеко,
Но бывают…

Она относилась к этой категории мрачных женщин,
отдающих себя с неохотным безразличием.
И если ритм трения тел вовлекал её больше,
чем она хотела в love making, она сердилась,
так как не хотела находиться в едином ритме
с кем бы то ни было,
Поскольку она была высокомерна…
Таким образом, разгадка мрачных женщин —
высокомерие.
Они строго судят свои невольные порывы,
А чтобы наказать себя за свою слабость,
Идут в киллеры,
Или заикаются,
Или обращены к тебе мраморным крупом,
Как самые невозмутимые из греческих богинь.
Или они курят,
Или даже пьют молчаливо,
Как самые отпетые из мужиков…

Она теперь лежит на уютном и старом кладбище,
Рядом с дедушками и бабушками по материнской линии,
А когда–то она с успехом ранила мою душу, —
Сегодня я сходил на её могилку
В приличествующий посещению кладбищ день холодный и хмурый.

Над надгробьями — клён и орешник,
В траве останки одуванчиков этого года…

— Что ж ты, маленькая, что ж ты, что ж ты!
Думаю, она была довольна моим приходом.
Я выпил, стоя в оградке, два больших глотка водки…

Я всё же пришёл к ней,
Подтверждая, что она всё ещё желанна.
«Он пришёл ко мне, я всё ещё желанна!»

Вот как крепки эти узы,
возникшие между нами двадцать лет уже, двадцать лет!
— Я всё же пришёл к ней, с благодарностью, что она была…
Весь седой. Это Вы там не стареете, мы стареем!

Лежи тут, любившая bad boys,
первый муж сидел в тюрьме, и последний семь лет,
И я грешный, по 222‑й часть третья,
А ещё дочь художника, из семьи приличной…
Bad girl, несмотря на это…

Нет лучше девок, чем калифорнийские официантки
в мелких прибрежных городках с агавами
К северу от ужасного Лос — Анджелеса,
И к югу от романтического Сан — Франциско…

Тоненькие от плаванья, загорелые,
Белые носочки,
Маленькие попы скрывают шорты,
Спелые сиськи обтягивают маечки,
На животиках — крошечные переднички,
Наглые губы накрашены,
Доброе сердце и злые глаза, разбитной разговор…

Я всегда умел с ними ладить,
Я всегда им нравился, — весёлый stranger…

Мне уже семьдесят два,
Но как–нибудь при случае попробую опять,
Не исчезла ли моя харизма…
Надо чтобы меня пригласили из калифорнийского университета…