Иосиф Маневич - За экраном
Группами мы ходили осматривать его дачу – подарок испанским детям, с которыми многие из нас дружили.
Дом творчества кинематографистов «Болшево», как он теперь называется, построен по инициативе Б.З. Шумяцкого – это было одно из многих его мероприятий, но побывать в этом доме Борису Захаровичу уже не довелось. Тогда он назывался Домом отдыха и был задуман как загородная резиденция для творческих и ответственных работников кино. Предполагалось, что сюда будут приезжать творческие коллективы – режиссеры, сценаристы, операторы, художники – для работы над постановочными проектами, а на субботу и воскресенье – деятели кино и его руководители. Путевки для отдыха на длительный срок не выдавались. В обычные дни здесь работали лишь две-три группы, в субботу же дом переполнялся.
Я бывал здесь почти каждую субботу – то с кем-нибудь из друзей, то по несколько дней жил со съемочной группой, приезжал в кратковременный отпуск для работы, для подготовки программ конференций, разработки тематических планов или просто для приятного времяпрепровождения.
В дни войны в Болшеве был расположен госпиталь. Могучие сосны тогда шли на топку. Сейчас их, свидетелей моей молодости, осталось не больше дюжины. Первый год после войны здесь жили привезенные из Германии специалисты, которые налаживали производство многослойной цветной пленки, а затем был нервно-психиатрический санаторий, и лишь в середине 50-х годов Дом творчества вернулся в лоно кинематографии. Он перестроился, за счет холлов увеличилось количество комнат, появились четыре домика-коттеджа, поднялись деревья, посаженные после войны, со всех сторон его зажали новые постройки – дома, заводы, – и лишь старая фабричная, уже не дымящая, труба да Клязьма, недавно прочищенная, напоминают довоенный пейзаж.
Дом в Болшеве сейчас редко пустует, каждый год здесь проводятся семинары, симпозиумы, правда, в летние месяцы кинематографистов мало, но зато много старых болшевцев – театралов, ученых, музыкантов, к которым давно привыкли кинематографисты.
Я появлялся в этом доме в разных ипостасях: молодым, начинающим, подающим надежды – и зрелым, известным в кино человеком, участником симпозиумов и руководителем семинаров, – наконец, после тяжелой болезни, седым и лысоватым доктором наук, обремененным детьми, правда, тоже кинематографистами. И все-таки для всех коренных болшевцев я всегда оставался тем же Жозей Маневичем, давным-давно ставшим постоянной частью местного контингента, редеющего с каждым годом.
Отлично помню первое свое появление в этом доме. В прихожей, как тогда назывался холл, вас встречал летящий вдаль на тачанке Чапаев. Затем вы попадали в столовую: двери ее тогда были раскрыты с обеих сторон, и вы по лестнице могли спуститься в парк или попить чаю, сидя на ступеньках террасы. Посреди столовой стоял огромный, на резных ножках стол, покрытый полотняной скатертью. На столе – самовар, поднос с посудой, в вазах лежала сдоба и сушки. На высоких стульях, окружающих стол, видимо, вывезенных когда-то из старинной усадьбы, сидели лишь несколько человек. Сейчас от этого столового гарнитура остались лишь два шкафа с прекрасной резьбой.
Я ни с кем из сидящих за столом знаком не был, но в одном из них сразу узнал режиссера Петрова [30] . Владимир Михайлович пил чай с несколькими людьми из своей группы. Он готовился к съемкам «Петра». Мы быстро познакомились и с тех пор дружили. Здесь были Коля Лещенко, В. Горданов, еще кто-то – они работали над сценарием и ждали приезда А. Толстого – «графа», как они его называли, – в Москву. Действительно, через несколько дней я присутствовал на читке и обсуждении сценария «Петра I» в главке. С интересом вслушивался в чтение Толстого. Читал он кругло и как-то вкусно , каждое его слово облекалось плотью. Много лет спустя мне пришлось слушать чтение его сценария «Хлеб» (или «Оборона Царицына», как назывался фильм) – тогда меня одолевала скука…
Дом был пустой и гулкий, очень свежий. Я купался в чистой Клязьме.
Сейчас с этим домом произошло то же самое, что и со мной. Все те же комнаты, заново поднявшийся парк, свежая зелень. Только столовая, всегда полупустая, стала обычной столовкой. Мало стало кинематографических лиц, два-три человека из моего поколения и несколько – послевоенного, но когда идешь по коридору, то… из каждой комнаты выходят друзья прежних лет, да и ты сам – полный планов, надежд, несбывшихся иллюзий и свершенных замыслов, совсем не таких, как тебе представлялось, но все же выстраданных, а порой забытых… Здесь я писал монографию о Чиаурели, «Педагогическую поэму», «Слепого музыканта», «Кюхлю», «Большие и маленькие». Заканчивал книгу «Кино и литература», писал пьесы: «Лейтенант Шмидт», «Тайное общество». Заканчивал докторскую диссертацию, редактировал и исправлял чужие сценарии, работал с режиссерами Маслюковым, Лукашевичем, Мотылем, Самсоновым, Хейфицем, Федоровой. Сюда ко мне приезжали студенты, а затем уже драматурги разных выпусков: Ежов, Соловьев, Шпаликов, Амлинский, привозили свои новые работы Тополь, Спирина, Шейнин, Кушнаренко, Абызов, Кадыр, Омуркулов, Михальченко.
Здесь я готовил различные доклады, в частности доклад для первого съезда кинематографистов, постановления для руководства. Неоднократно это была совместная работа с редакторами, критиками – Парамоновой, Новогрудским, Зоркой, Ханютиным, Кокоревичем.
Сегодня я перебираю свои записные книжки и переношу на лист бумаги даже мне самому еле понятные болшевские записки – может быть, кому-то они о чем-то напомнят, послужат штрихом к чьему-либо портрету, а может, историк кино найдет в них приметы прожитого времени, трудного и страшного, но порой пленительного – во всяком случае, не монотонного и не ленивого, ибо, как говорил один из героев пьесы Коли Эрдмана, «с нашим начальством не соскучишься». Эрдман, к слову сказать, тоже был частым болшевским обитателем.
Итак, перевернем страницы старых записных книжек.
Труднее всего вспоминать заурядные, будничные приметы быта. Что ели? На чем спали? Сколько что стоило, как проводили дни и вечера? Ежедневно повторявшееся потому и незаметно, но все же важно: из привычек, обязанностей и потребностей рождается то самое бытие, которое должно определять сознание, которое либо человек преодолевает, стряхивая со своих плеч, либо принимает и живет по его канонам всю жизнь. Оно же определяет и его конец, так как он не мог им поступиться.
Хочется вспомнить хоть немногое из того, как жили каждый день, – воскресить тысячи дней в нескольких, пусть бледных чертах.
Болшево. 1972
Разговор о будущем кино завязался на качелях, напротив болшевского крыльца. Жарко. А тут, в тени, можно посудачить на теоретические темы. Ведем беседу вдвоем: я и С. Г. [31] , крупный наш теоретик, он только что закончил книгу «Теория кино». Остальные подбрасывают реплики и плетут свои сюжеты.
Я. Мы, кинематографисты, все еще пренебрежительно ведем речь о ТВ, а ведь наше будущее – в этом ящике. Через пять лет это будет уже ясно всем… Сейчас мы в таком же положении к ТВ, как театр к кино в начале 30-х годов.
С. Г. – Да, это так. Мы у театра забрали его ходовой репертуар, он стал интеллектуальнее, психологичнее, обогатился за счет нашей поэтики и вышел из кризиса. Залы полны. Споры. Новые виды театральных премьер – они по-прежнему события. Спектакли Любимова, на Бронной – Эфрос, Захаров.
Я. К сожалению, никто не хочет посмотреть правде в глаза: залы-то полупустые, большинство картин на холостом ходу, едва окупают себя. Проблема «кино и зритель» считается у нас надуманной, так же как и конкуренция с ТВ, а между тем половина картин дублирует сюжеты, и нужны они только самой съемочной группе. При наличии телевидения хроника и науч-поп должны работать только на ТВ, за единичным исключением, а художественных фильмов для экрана следует снимать вдвое меньше и трижды лучше. Остальная программа – для ТВ. Голубой экран с его спецификой проглотит их.
С. Г. На Западе резко свертывается сеть кинематографов, старые – закрываются, большие залы – перегораживаются. Кинематограф в Америке оставил для себя суперфильмы, политические и сенсационные. Что касается экспериментальных и порнографических – то пока что доступ их на телеэкран тормозится.
Я. Кинематограф утвердит себя, как театр: он уже перестал быть самым кассовым из искусств. Улицы пусты, когда идет «Сага о Форсайтах» или футбольный матч. У нас плановая система позволяет координировать и объединить кино и телевидение в одних руках, а все твердят, что нет конкуренции, – ведь мы сообщающиеся сосуды, искусственно разъединенные! Телефильмы дешевле и быстрей, и лучшие из них находят зрителя на экране. Например, «Угрюм-река», «Бумбараш» и т. д.
Сценарист. Чухрай все экспериментирует, как дешевле и быстрей, а телефильм уже снимает. Скоро придется новые кинотеатры отдавать под театры и клубы.
