Алла Демидова - Ностальгия – это память
И на Икшу к нам стали приезжать иностранцы. Француженка Джема Салем потом написала книжку о своих московских впечатлениях и целую главу назвала «Пирожки у Неи». Позже она стала приезжать к нам часто, и на помощь мне всегда бросались и Нея, и Петя, ее брат. Он прекрасно играл на гитаре и пел французские песни, а французы удивлялись, откуда он их столько знает. Однажды на Новый год мы устроили бал-маскарад. Я взяла в «Мостеакостюме» напрокат театральные костюмы из «Войны и мира», Рене, муж Джемы, был у нас князем Андреем… – ну, и так далее. Вдруг среди ночи появился Дмитрий Покровский со своим ансамблем, и тут уж мы рванули русские песни.
А однажды (тогда еще не было мобильников, никого нельзя было предупредить) я привезла на Икшу одного английского аристократа, впервые попавшего в Советский Союз. Нея тогда жила еще в однокомнатной квартире. Мы вошли, она что-то писала. Голова повязана платком (на Икше она всегда завязывала голову платком, когда писала), почему-то в полуцыганской юбке, разношенная кофта – вид экзотический, чему я не удивилась, но по реакциям англичанина поняла, что он это отметил. Нея спросила, не голодны ли мы, налили англичанину щей, а сама – стоя над ним – доедала эти щи прямо из кастрюли и на своем немыслимом английском вела с ним беседу про последние английские фильмы. Потом мы, конечно, повели его в наш лес. Он был в восторге от наших необозримых далей и бесконечного леса, и, конечно, от Неи. Она была уникальна. Ни на кого не похожа. И очень талантлива! Это чувствовали все люди с мало-мальски тонкой психикой.
На свой 80-летний юбилей Нея не хотела оставаться в Москве, и мы уехали в Тарусу, в пустующую дачу художника Эдуарда Штейнберга. Очень хорошо там прожили две недели, потом вернулся Эдик с женой Галей, но на участке был еще один дом, и мы переселились туда. Там я почувствовала, что она серьезно больна: она иногда отказывалась идти гулять, чтобы остаться дома и полежать. Раньше даже спешная работа не могла заставить ее сидеть за письменным столом, мы всегда шли в лес.
Последний раз мы с Неей ходили за грибами в начале августа 2004 года. Мы долго шли по так называемой тропе здоровья, но грибов почти не было. Когда переходили ручей, видимо, повернули левее и попали в болотистую местность. В тот год говорили про многочисленных змей в подмосковных лесах. Я шла впереди, как всегда, потому что Нея плохо ориентировалась в лесу. Плутали около пяти часов. А когда наконец вышли из леса – замученные, грязные, – начался сильнейший ливень с градом. Мы прижались к какому-то забору, но все равно вымокли до нитки и двинулись дальше. Пришли, выпили водочки, приняли горячий душ и, как ни странно, не простудились…
На Икше без Неи пусто…
Смоктуновский
Глубоко при советской власти именитым творческим людям разрешали построить дачный кооператив. Решили строить четырехэтажный дом на 80 одинаковых квартир. Место для дома выбирал Иннокентий Михайлович Смоктуновский. И поскольку он любил поляны, выбрал для строительства этого дома чистое место, где небольшая речка впадает в Истринское водохранилище. Место прекрасное!
Дом долго строили – и наконец, где-то в 80-х годах, туда перебрались все! Николай Крючков, Рязанов, Кулиш, Таривердиев, Чурикова с Панфиловым, Этуш, Лиознова и т. д. – художники, композиторы, киношники, критики и актеры. У всех квартир были закрытые лоджии, а когда ты сидишь у себя, то видишь перед собой поле, а за ним голубую гладь водохранилища, и на другом берегу лес и затерянная в деревьях какая-то деревушка. Просто христолюбие. Бульвары!
Через какое-то время в центре этого поля Иннокентий Михайлович Смоктуновский стал что-то копать. Люди в доме интеллигентные – молча стали наблюдать, что же там Смоктуновский вырастит. А в то лето все поле цвело ромашками, и, конечно, нарушить это белое пространство было жалко. И к середине лета в центре этого роскошного поля стало что-то быстро расти, подниматься и наконец распускаться в подсолнух. Огромный. Он несколько нарушал горизонтальный ландшафт нашего пространства. И когда мы сидели на балконе и любовались летними закатами за водохранилищем, мой приятель, художник Дима Шушкасов, заслонял этот подсолнух рукой. А Нея Марковна Зоркая, которая тоже жила в этом доме, недовольно ворчала: «Это все ваши актерские замашки, Алла Сергеевна, обязательно у всех на виду, в центре поля…»
На очередном кооперативном собрании разразился скандал. Люди в доме жили творческие, эмоциональные и не хотели лицезреть эту железнодорожную клумбу имени Смоктуновского; Эмиль Брагинский кричал, немного картавя, что он хочет видеть «дикую природу». Постановили: по полю не ходить, ничего не сажать и не нарушать христолюбную красоту пейзажа.
На следующее утро Иннокентий Михайлович как ни в чем не бывало спокойно окучивал свою клумбу в виде буквы «S», а я со своего первого этажа подавала ему воду для поливки.
А Дима Шушкасов стал писать картину: на фоне ромашкового поля стоит Иннокентий Михайлович с глазами врубелевского Пана, в своих неизменных летних шортах, в выцветшей от солнца майке, с перекинутым через плечо полотенцем после купания, а рядом с ним – огромный подсолнух. Потом незаконченную картину я пересказываю Смоктуновскому.
– Алла, дорогая, какой стыд! Что же вы мне раньше не сказали, что художник заслонил рукой мой подсолнух? Я бы его с корнем вырвал!
– Ну что, вы, Иннокентий Михайлович, это было так прекрасно и символично – на однообразном фоне ромашкового поля нашей актерской братии вырастает подсолнух – та же ромашка, но больше и по-другому окрашена, как вы, Иннокентий Михайлович Смоктуновский.
У него светлеют глаза, и уже совсем по-детски:
– Как, как вы сказали? На однообразном фоне?.. Один… Какой прекрасный образ! Какой точный и прекрасный образ! В следующем году я там посажу два подсолнуха – будем вместе раздражать!
На следующее лето ромашек на поле не было, а все поле было в красивом клевере. Так природа нас удивила. Смоктуновский продолжал ухаживать за своей клумбой, и я со страхом ждала этого диссонанса – на прекрасном поле два подсолнуха. Ужас. Но посередине ухоженной клумбы Смоктуновского расцвел один большой красный мак. Один. А еще через год поле все было белесое, в каких-то неизвестных мне мелких полевых цветочках, а посередине клумбы возвышалась большая прекрасная белая лилия.
Семена Иннокентий Михайлович привозил из дальних стран, и поэтому на его грядках и на его балконе всегда росло что-нибудь удивительное.
Мы стали все потихоньку копать на другой стороне дома маленькие грядки. Мою грядку мне копал сам Смоктуновский и хотя поделился своими семенами, ничего путного у меня не выросло.
Очень любовно ухаживала за своим маленьким огородом Зара Долуханова. Как-то мы возвращались с Неей Марковной из леса с грибами и в дверях встретили Зару, только что вернувшуюся их Парижа. Нея сразу же налетела: «Ну как там Париж? Какие оперы вы слушали?» – «Ужасно, ужасно, Неечка, катастрофа! Все мои кабачки померзли!»
Сейчас в доме живут другие люди, клумба Смоктуновского не сохранилась, хотя его дочь Маша старается каждую весну ее оживить.
И все поле в высокой траве со случайными полевыми цветами, через него вытоптана тропинка от дома до речки, чтобы ближе идти купаться.
Грядки разрослись. У некоторых там даже вырастают парниковые огурцы. Но как мне жалко, подъезжая к дому, не видеть на берегу рыбака Николая Андреевича Крючкова в пиджаке и с золотой звездой на лацкане, возвращающегося из леса после прогулки с большой красной палкой Владимира Этуша (он переехал на отдельную дачу). Смотреть какое-нибудь классное кино у Васи Катаняна, встретить идущую по берегу Инну Чурикову с прижатым к груди очередным сценарием (они тоже перебрались в отдельный дом), Таривердиева, ловящего ветер на своем парус-серфинге, лепить пельмени у Божовичей или зайти под Новый год к Швейцерам, где всегда тебя вкусно покормят.
Помимо житья на Икше, с Иннокентием Михайловичем я снималась много в кино: «Степень риска» (режиссер И. Авербах), «Чайковский» и «Выбор цели» (режиссер И. Таланкин), «Легенда о Тиле» (режиссеры А. Алов и В. Наумов), «Живой труп» (режиссер В. Венгеров), – однако в кадре мы с ним не сталкивались. Иногда на озвучании в тонстудии он мне сделает какое-нибудь замечание – и всё.
Правда, много лет назад мы вместе дня два репетировали сцены из «Гамлета»: он – Гамлета, я – Офелию… Меня вызвали на «Ленфильм» как раз в то время, когда я сама репетировала роль Гамлета в Театре имени Маяковского. Бросив все дела, я помчалась в Ленинград, по дороге соображая, как Козинцев мог догадаться о моем Гамлете? Оказывается, вызвали на Офелию… Любопытство удержало меня тогда на те два дня репетиций в Ленинграде, но до сих пор сохранилось смущение перед Смоктуновским за неудачное «чириканье» не свойственной мне роли и желание доказать, что «могу»…
