Леонид Кравченко - Как я был телевизионным камикадзе
Журналисты не упускали ни одного подобного случая, и многие такие видеосюжеты показывали не только на московском телевидении. Некоторые выпуски «Добрый вечер, Москва» чуть ли не наполовину состояли из таких теленовостей. А на следующий день уже шли пересказы о заботливом Ельцине, радетеле интересов людей. Этот в принципе дешевый прием, как ни странно, действовал безотказно.
Ходили слухи, что пьет он много и даже по пьянке свалился в какую-то речку. Ходили слухи, что на него нападали хулиганы, а однажды якобы ему подстроили автоаварию. Но образ народного защитника не тускнел. Мол, если и пьет, то по-нашенски – ведь дело разумеет.
Растущая популярность Ельцина все больше беспокоила Михаила Горбачева. И вот однажды он позвонил мне и дал понять: «Прекращайте воспевать этого героя, он вовсе того не заслуживает».
Суть предостережения я понял позже. Но факты – упрямая вещь, а они агитировали за Ельцина. Он успел решительно навести порядок с распределением жилья. По его личной инициативе построили несколько магазинов, школ, детских садов, поликлиник. И мне он казался тогда тем Ельциным, с которым я раньше познакомился в Свердловске.
Тем временем в ЦК и политбюро происходили события, от которых Ельцину не поздоровилось.
Однажды вышел первый скандал. На заседании политбюро Ельцин раскритиковал доклад генсека к пленуму «О перестройке и кадровой политике». Он заявил: «Надо вести линию на приток свежих сил, но недопустимо устраивать гонения на кадры, ломать судьбы людей через колено».
Вообще говоря, эти слова полностью можно было отнести к самому Ельцину, его кадровым чисткам в столице. И вот на политбюро Борису Николаевичу устроили баню. У него стало плохо с сердцем, позвали срочно врача и привели в чувство.
Еще один конфликт случился в августе 1987 года, когда Ельцин самочинно разрешил проводить митинги и демонстрации в Москве в любое время. Тут уж на собравшемся вскоре заседании политбюро Ельцина жестко обвинили в утрате партийной дисциплины. И тогда Ельцин попросил Горбачева: «Прошу освободить меня от должности первого секретаря МГК КПСС и обязанностей кандидата в члены политбюро…» При этом он без особого стеснения в общих выражениях «прополоскал» членов политбюро, хотя персонально досталось только Лигачеву.
Поначалу Горбачев попросил Ельцина «не пороть горячку». Это, кстати, в духе Горбачева. Он всегда сначала утихомиривал. А потом и сдавал некоторых своих соратников.
Но Ельцин уже сделал выбор и пошел на прямой конфликт, придав ему открытую публичность.
Произошло это на пленуме ЦК, состоявшемся 21 октября 1987 года. На нем обсуждался доклад на предстоящем торжественном заседании, посвященном 70-летию Октябрьской революции.
Председательствовал на пленуме Егор Лигачев. Все шло, как задумывалось, – бесконфликтно. И вдруг Ельцин поднял руку, попросил слова. Лигачев сделал вид, что не заметил Ельцина, и сказал: «Есть ли необходимость открывать прения?» Из зала послышалось дружное: «Нет!» Но тут уже вмешался Горбачев: «У товарища Ельцина есть какое-то заявление».
И Ельцин пошел на трибуну. Бунтарь был полон решимости. Он обвинил ЦК в бумажной бюрократической работе, которой люди уже не верят. Исчезает коллегиальность, создается культ Горбачева. А закончил он надрывно: «У меня не получается работать в составе политбюро. Потому пришел к мысли об освобождении меня от обязанностей кандидата в члены политбюро. А в отношении меня как первого секретаря горкома партии, это будет решать уже, видимо, пленум горкома партии».
В зале воцарилось смятение. А потом Ельцин получил отповедь по всем статьям. Первым взял слово Лигачев. Он обвинил Ельцина в клевете, и зал бурно аплодировал Егору Кузьмичу. Поток ораторов устремился на трибуну. Среди них был даже член политбюро Александр Яковлев, ставший любимцем демократов в последующие годы, а тогда тайно сочувствовавший Ельцину.
Потом каялся сам Ельцин, а Горбачев устроил ему форменный допрос. Если почитать стенограмму пленума, можно удивляться, как все более распалявший себя Горбачев, казалось бы, начисто подавил, парализовал волю Ельцина, который в ответ произносил невнятные слова в свое оправдание. Но он снова просит пленум об отставке.
Однако Горбачеву этого мало, он продолжает наступать: «В момент, когда весь мир следит за нашей перестройкой, Ельцин выдвигает свои эгоистические вопросы. Ему, понимаете, не терпится, не хватает чего-то! Суетится все время. А нужна выдержка революционная на таких крутых поворотах, когда кости трещат и мысли напряжены. Насколько же надо быть безответственным, потерявшим чувство уважения к товарищам, чтобы вытащить все эти вопросы…»
Пройдет время, и многие политики, историки, общественные деятели будут рассуждать о том, что тщеславный, властолюбивый Ельцин мог бы вполне успокоиться, если бы тогда не раздували этот пожар, а, наоборот, поддержали «заблудшего временно товарища» и даже потом сделали его членом политбюро.
Но прав известный публицист Александр Хинштейн, который в своей книге «Ельцин. Кремль. История болезни» написал, что точкой отсчета распада СССР надо принять 21 октября 1987 года. «Именно в этот день, ознаменовавшийся началом разрыва между Ельциным и Горбачевым, и полетел вниз первый камень, который приведет через четыре года к невиданному по масштабам горному обвалу», – пишет А. Хинштейн.
А потом был пленум Московского горкома партии, который «четвертовал» непокорного Бориса Ельцина. Но вскоре «сердобольный» Михаил Горбачев назначит своего опасного политического противника в ранге министра первым заместителем председателя Госстроя.
Это была еще одна крупная ошибка самоуверенного, но беспечного в политике Михаила Горбачева. Госстрой, по крайней мере апартаменты Ельцина, превратятся в генштаб оппозиции, которая своим знаменем на ближайшие годы изберет опального Бориса Ельцина. Самое интересное, что он временно останется и членом ЦК КПСС.
Сам Михаил Сергеевич потом очень пожалеет о самонадеянном решении, в котором мало было мудрости и трезвого понимания опасности, исходившей от быстро формирующейся вокруг Ельцина политической оппозиции.
Горбачев как-то признался: «Не министром его надо было сажать недалеко от Кремля (Госстрой находился в нынешнем здании Госдумы), а заслать послом в Зимбабве». Вот тут он был прав. Но понял это с большим опозданием.
А что касается телевидения, то мне стало работать сложнее. Контроль и наставления со стороны Горбачева на тот период усилились.
Тем временем начиналось неожиданное восхождение Бориса Ельцина на высокие политические позиции. И опять же не без «помощи» Горбачева. Михаил Сергеевич позволил избрать Ельцина делегатом на XIX Всесоюзную партийную конференцию. Без ведома и предварительного согласия Горбачева это сделать 8 было бы невозможно.
Маленькое отступление. Однажды я находился на беседе у Егора Лигачева. Он отозвал меня подальше в глубь кабинета и с горечью сказал: «Ни черта не понимаю, почему этого крикливого политикана, враждебно настроенного к партии, выдвигают всяким незаконным образом в качестве делегата партконференции… Не пойму я позиции Михаила Сергеевича».
И в самом деле, выдвигать делегатов можно было только от парторганизаций, где стоишь на партучете. Москва не захотела выдвигать Ельцина. Об этом мы сообщали и комментировали по телевидению. Но вдруг непотопляемый Ельцин всплывает обходным маневром как делегат… от Карелии. Об этом своем показном великодушии Горбачев еще не раз потом пожалеет…
…В праздничном Кремлевском дворце съездов внимание сразу сосредоточилось вокруг впавшего в немилость Ельцина. Ведь уже полгода прошло, как он отошел от партийной деятельности. Все ждали, какой фокус он на этот раз выкинет.
Его выступление не планировалось. Но, конечно, журналисты стерегли каждый его шаг.
Я распорядился, чтобы телеоператоры были внимательны и не фокусировали свое внимание на скандальном политике. Так мы, по крайней мере, условились, когда я просил у Горбачева совета насчет показа партконференции. Тем более что Ельцина посадили на самую галерку – подальше от фото– и телекамер.
Мне невозможно было находиться непосредственно в зале заседаний, поскольку взял на себя руководство подготовкой больших телевизионных репортажей о работе партконференции.
Времени для вечернего показа конференции запланировали не менее двух часов ежедневно.
Вся технология подготовки «Дневника партконференции» (так назывались репортажи) строилась очень необычно. Григорий Шевелев, руководивший службой информации, организовал оперативное стенографирование всех выступлений и с курьером срочно, по мере готовности стенографических фрагментов, пересылал их мне.
В моем кабинете шла в «живом варианте» трансляция заседаний. Но давать это в таком же варианте на всю страну было бы немыслимо. Поэтому избрали форму дневника. Пришлось взять на себя смелость отбирать наиболее интересные, острые моменты дискуссии, которые потом смотрела вся страна и сами делегаты конференции. Тем более что согласовывать было не с кем. Все руководство – в зале на заседаниях.
