Тамара Габбе - Авдотья Рязаночка
Ботин. Несу, Герасим Силыч, несу! Горяченькое, только поспело.
Вертодуб (угрюмо). А только как же это? Будто и негоже. Не по обычаю… Промыслу не будет, коли первую встречу отпускать…
Ботин. Вот и я так рассудил, Герасим Силыч.
Герасим. Хорошо рассудили! Да я бы вам за эту голову всем головы снес!
Ботин. А кто ж ее знал, Герасим Силыч, что она в твоей родне считается али в дружбе. Знаку на ней нет. Да и как ни говори — обычай…
Герасим. Что вы все одно заладили: обычай, обычай… Есть у нас и другой обычай. Становись-ка вон к той березке, хозяюшка! Да не бойсь, не обидим.
Авдотья. А я уж ничего не боюсь. Что хотите, то и делайте. (Становится подле березки.)
Соколик. Вот это иное дело, не то что голову рубить… А березка-то как раз в рост, словно по мерке.
Герасим. Ну, Вертодуб, руби верхушку, коли руки чешутся. Да смотри — волоска не задень! Знаешь меня!
Вертодуб (покосившись на него). Как не знать! Уж поберегусь, не задену. Э-эх! (Ловко отсекает вершинку деревца, подле которого стоит Авдотья.)
Герасим. Что и говорить, чисто. Ну, с почином, Кузя! Ботин, бросай вершинку в костер. Не голова, так головешка будет. (Авдотье.) Вот и вся недолга, хозяюшка! Тебе-то, я чай, все это внове. А у нас, уж не гневайся, каков промысел, таков и обычай. Догадалась небось, что мы за люди?
Авдотья. Догадалась.
Герасим. То-то и есть. А только ты не опасайся, мы тебя пальцем не тронем. Я твоей хлеба-соли не забыл, да и не забуду вовек. И Никиту Ивановича твоего кажный день добром поминаю. Уж такой кузнец! Лучше, кажись, и на свете не было. Ковалом махнет, что наш Кузя топором. Что ж он, жив али помер, хозяин твой?
Авдотья. Живой был. Да один бог знает, снесет ли он неволю татарскую.
Ботин. У них-то, говорят, умелые люди в чести. Может, и поберегут.
Авдотья. Сам не побережется. Не таков человек.
Герасим. А ты куда путь держишь, хозяюшка? Хорониться, что ли, пришла? Много нынче у нас в лесах народу-то спасается…
Авдотья. Нет, я не спасаться… Я к татарам иду. В степь.
Ботин. Что ты, матушка!
Соколик. Полно ты!.. К басурманам? Да они хуже нас. Не пожалеют.
Герасим. Что же ты — сама, своей волей, в полон идешь?
Авдотья. Выкуп несла. Да твои молодцы отняли. Вот он, мой ларчик, на земле валяется…
Герасим. Ох, срам какой! Алтарь ограбь — и то, кажись, меньше греха будет… Да как же это вы, а? Да постой! Что ж ты так торопишься? Хоть с силами соберись! Поотдохни у нас маленько.
Авдотья. Спасибо, Герасим Силыч. Спасибо вам всем, люди добрые!
Ботин. Какие мы добрые! Лихие люди, так и говори.
Вертодуб. От правды не уйдешь. Лихие и есть.
Авдотья. Для кого, может, и лихие, а для меня добрые. Да и какое оно есть — лихо? Ведь не с веселья, не с радости все вы по лесам прячетесь. У каждого небось и дом свой был и родня…
Герасим. Верное твое слово, хозяюшка: все было, да сплыло… Так и живем теперь хуже зверя лесного. От пытки да кабалы боярской укрылись, а лихо наше, горе горькое, и тут с нами, с хлебом его едим и во сне его видим… Вот и рады мы тебе помочь. Авось и нашей родне поможет кто…
Авдотья (кланяясь). Поклон вам земной — вам и горю вашему. Вовек я вас не забуду. Помирать буду, за грехи ваши помолюсь. (Приподымая суму.) Теперь моей суме цены нет. Хоть и не больно тяжела она, а три души спасти может. А покуда дайте-ка я вам рубахи залатаю, а может, и постираю что… Обносились вы хуже меня. (Ботину.) Покажи шитье твое, швец! Ох, горюшко мое! Не то беда, что рвали, а то беда, что латали.
Ботин (разводя руками). Как умел, бабонька!.. Мы хоть и портные мастера, да из тех, что вязовыми булавами шьют.
Авдотья. Ладно уж… поправим. (Берет иглу.)
Соколик. Ну, Ботин? А ты говорил — гордая!
Ботин. Да я в похвалу…
Герасим. Ты бы, голубь, не хвалил, а сушняку в костер подбросил да чугунок подогрел. Ужли ж гостью холодным потчевать станем? А ты, Вертодуб, лапотки бы ей маленько подправил.
Соколик. А я посошок вырежу. Гладенький. Был у ней, да, видно, из рук выронила, как Вертодуб на нее с-под куста глянул.
Авдотья (опускает работу, берет у Ботина ложку, мешает в котле, пробует.) Сольцы бы малость…
Ботин. Есть сольца.
Авдотья (подбавляет соли и кивает головой). В самый раз. (Бросает петуху корку.) Вот тебе, Петя, корочка. Последняя. От большого страху ты меня ночью избавил. Как закричал, так и на сердце светлей стало.
Ботин. На то и держим. Хоть и черен, а денная птица. Ночь прогоняет, солнышко выкликает.
Авдотья (снова принимаясь за шитье). Вот не гадала, что этак-то, тихо да мирно, у вашего огня сидеть буду — рубаху шить да разговоры разговаривать! Думала, смерть моя пришла, а вон оно как обернулось-то. После грозы опять солнышко.
Герасим. Грозна гроза, да проходит. Тем и живем. (Помешивает палкой в костре.) А жалко, хозяюшка, отпускать тебя. Бобыли мы, бездомный народ, невесело у нас. Оставайся-ка с нами, а? Да нет, ты не опасайся, не стану я тебя удерживать. Так сказал, к слову… (Ломает сухие ветки, подбрасывает в огонь, что-то тихо напевая без слов.)
Так же без слов начинает подтягивать ему Вотин, потом Соколик, а потом Вертодуб. Постепенно в песню вступают слова.
Ботин.
Не вода в города понахлынула —
Злы татарове понаехали.
Соколик.
Как меня, молодца, во полон берут,
Во полон берут, в дальний край ведут.
Вертодуб.
Ах ты, матушка, выкупай меня.
Родный батюшка, выручай меня!..
Все вместе.
Выкупай меня золотой казной,
Выручай меня саблей вострою…
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Картина пятая
Стоянка ордынского войска в степи. Две — три кибитки из белого войлока. В глубине — большой черный шатер: вход его завешен цветным узорчатым войлоком. У входа стоит воин из очередной стражи. Перед одной из белых кибиток на ковре Актай-Мерген и Бечак-Мурза играют в нарды. Актай-Мерген еще не стар; это широкоплечий, коротконогий человек с жестким, широкоскулым лицом. Бечак-Мурза — худой, желтолицый старик, брови у него седые, с подбородка струйкой сбегает редкая, узкая борода. Вдалеке, словно продолжая песню последней картины, поют мужские голоса:
Не вода в города понахлынула —
Злы татарове понаехали.
Как меня, молодца, во полон берут,
Во полон ведут, во дикую степь…
Ах ты, матушка Рязань старая,
Сторона моя святорусская,
Выкупай меня, выручай меня
Из лихой беды, из неволюшки…
Выкупай меня красным золотом,
Красным золотом, черным соболем,
Выручай меня каленой стрелой,
Вызволяй меня саблей вострою…
Песня звучит то тише, то громче, то жалобней, то грозней. Не прислушиваясь к пению пленников, бросают кости Актай и Бечак.
Бечак. Моих семь!
Актай. Моих пять!
Бечак. Моя взяла! Девять!
Актай. Четыре!
Бечак. Моя взяла!
Актай. Злой дух в твоих нардах! Второго коня проиграл. Третий идет.
Бечак. Какого даешь?
Актай. Чалого знаешь?
Бечак. Знаю. Добрый конь. Бросай кости.
Актай (торжествующе). Одиннадцать!
Бечак (усмехаясь). Двенадцать. Мой чалый.
Актай. Двенадцать болячек на твою голову! Не хочу больше играть. (Отбрасывает кости и встает.) Чего они там воют, как псы голодные, как шакалы ночные? Кайдан!
Из-за кибиток выходит молодой сотник Кайдан. Он низко кланяется Актаю.
Кайдан. Слуга твой, Актай-Мерген!
Актай. Что они делают?
Кайдан. Старики кизяк лепят, молодые седла чинят, кожи мнут.
Актай. Поют зачем?
Кайдан. Не велел петь, а все равно поют.
Актай. Худой народ! Работают мало, поют много. А хан на нас серчает.
Кайдан (отходит немного в сторону и кричит кому-то). Урдю! Не вели петь! Песни кричать не надо!
