Проспер Мериме - Жакерия
Рено. Отец! Я не думаю идти в Палестину. Но еще один вопрос: если человек жесток и зол... значит, он не следует Христу? Значит, он язычник?
Брат Жан. Да. Что ты хочешь этим сказать?
Рено. Да то, что такой человек, хотя бы даже он ел свинину и притворялся, что слушает мессу, — такой человек, если он скуп, жесток и зол, все равно что сарацин, язычник.
Брат Жан. Говорят, будто в Провансе есть эти негодяи сарацины[40]. Да испепелит их огонь святого Антония!
Рено. Я рад, что верно понял доброго монаха-проповедника.
Брат Жан. Рено, друг мой! Немало найдется у нас таких язычников, у которых на плаще нашит крест. Прощай! Не падай духом, и небо умилосердится над тобою. (Уходит.)
Рено (оставшись один, опускается на колени перед покойницей). Добрая моя сестра, дорогая Елизавета! Выслушай мою клятву. Я отомщу злодею, язычнику, убившему тебя! Если никто не захочет помочь мне, я буду мстить один — клянусь тебе спасением моей души!
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Зала в замке Апремон.
Жильбер д'Апремон, Изабелла, Марион.
Изабелла. Ну что ж, вернулся наконец наш бедный Пьер?
Марион. Да, сударыня. Бедняга! Он пришел сегодня утром еще очень бледный. Правда, это ему к лицу, кожа у него теперь, как у благородной девицы, белая-белая... Я никогда не видала, чтоб у мужчин была такая нежная кожа.
Изабелла. Вели его позвать.
Марион уходит.
Какое счастье — иметь таких верных слуг! Этого храброго молодого человека ранили, когда он защищал меня, когда он спасал вам жизнь.
Д'Апремон. Спасал мне жизнь... Ну, пусть он этим не хвастается. Я уж поднялся на ноги, когда англичанин собрался круто повернуть лошадь, чтобы напасть на меня. Я приготовился нанести ему мечом один особенный удар, он мне всегда удается. Впрочем, я люблю Пьера: он отлично ездит верхом, смышлен и храбр. По-моему, у него лишь один недостаток: он пишет и читает.
Изабелла. Но ведь и у меня такой же недостаток.
Д'Апремон. Ты другое дело: ты знатного рода. Но когда мужик знает больше моего, мне это не по вкусу.
Изабелла. И вы полагаете, что кому-либо взбредет на ум сравнить ученость клерка с благородством рыцаря?
Д'Апремон. Ну, все равно. Мне хочется наградить его, и я отдаю его тебе в конюшие. Ты можешь сказать ему от моего имени, что впредь он будет принадлежать тебе.
Изабелла. С удовольствием принимаю его.
Д'Апремон уходит. Входят Пьер и Марион.
Пьер. Сударыня!.. (Становится на колени.)
Изабелла. Спаситель мой! Милый Пьер! Как я тебе благодарна! Я обязана тебе жизнью!
Пьер. Я исполнил долг вассала...
Изабелла. А что, твоя рана все еще мучает тебя?
Пьер. Я больше не чувствую ее, по милости бога и доброго отца Жана.
Изабелла. Когда ты совсем оправишься, ты станешь моим конюшим. Мой отец...
Пьер (радостно). Вашим конюшим!
Изабелла. Так решил мой отец, и я очень довольна. А ты?
Пьер. Сударыня, я... О, как мне выразить вам мою признательность! Я хотел бы сражаться за вас... я хотел бы до капли пролить за вас кровь!..
Изабелла (улыбаясь). Этого я от тебя не потребую.
Пьер. Я сегодня чувствую себя уже так хорошо, сударыня, что могу сейчас же приняться за дело.
Изабелла. Что ж, я согласна. Утомлять тебя я не стану. Ты будешь носить за мной молитвенник к мессе, а за ужином будешь наливать мне вино. Ты знаешь мой кубок?
Пьер. Да, сударыня.
Марион (тихо). Я видела, как ты пил из него краденое вино.
Изабелла. А так как мне хочется, чтобы в это недоброе время у меня был хорошо вооруженный конюший, то вот толедский кинжал, он недурен; Монтрёйль считает его превосходным, дарю его тебе.
Пьер. Мне?.. Сударыня!..
Изабелла. Возьми еще этот кошелек, я сама его вышивала; в нем ты найдешь несколько экю, купи на них платье, отделанное мехом. Ну, мне пора. Возьми мой молитвенник и следуй за мной в часовню.
Изабелла и Марион уходят.
Пьер (один). Кинжал... кошелек... который она сама вышивала... мне! Господи Иисусе! Не знаю, наяву это или во сне и все это исчезнет сейчас, как сон?.. Нет, это не сон, она сейчас говорила со мной... Неужто самые дерзновенные мечты мои могут исполниться?.. Мне предсказывала одна цыганка, что в будущем я стану начальником, я, предназначенный по рождению быть слугою!.. Такая знатная дама... и я, жалкий крепостной!..
Марион возвращается.
Марион. Пьер! Пьер! Чего ты стоишь в оцепенении, точно статуя в часовне?
Пьер. Иду, иду!
Пьер и Марион уходят.
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Аббатство Сен-Лёфруа. Келья брата Жана.
Брат Жан, брат Игнатий.
Брат Жан. Гром небесный, разрази это аббатство и всех ханжей в нем!
Брат Игнатий. Господин аббат был сначала в ужасном гневе; он говорил, что вас по меньшей мере надо бросить в тюрьму, заковать в кандалы[41].
Брат Жан. Пусть попробует! Он увидит, что сила во мне еще есть.
Брат Игнатий. Мы все возмутились, и тут брат Годеран всем показал, какой он вам друг. Он резко возражал господину аббату и немало сделал, чтобы заставить его переменить решение.
Брат Жан. Теперь поздно проявлять ко мне дружеские чувства! Надо было проявить их на собрании капитула.
Брат Игнатий. Как бы то ни было, при нашем посредстве все уладилось. И вот на чем мы порешили: мы обещали, что в течение месяца вы будете поститься и читать каждое утро и каждый вечер по семи покаянных псалмов...
Брат Жан. Пусть черт меня возьмет, если я соглашусь на это!..
Брат Игнатий. Да вы только согласитесь, а там дело ваше. Не пойдет же настоятель проверять, читаете ли вы молитвы...
Брат Жан. Ну, ладно. Ах, какого труда мне стоит притворяться, что я повинуюсь этому дураку!
Брат Игнатий. Единственно, на чем он упорно настаивал, это на том, чтобы вы на коленях, в церкви, испросили у него прощения за ваше непослушание и неверие.
Брат Жан (в ярости). Я!.. На коленях!..
Брат Игнатий. Он этого требует, а мы все умоляем вас подчиниться.
Брат Жан. Мне стать перед ним на колени?.. Мне?.. Перед этим ханжой?.. Да я скорее подожгу монастырь и пойду в капелланы к Оборотню!
Брат Игнатий. Видите ли, мой милый друг, он наш аббат, наш настоятель; при желании он может причинить вам много зла.
Брат Жан. Проклятие глупцам, избравшим его!
Брат Игнатий. Увы! Что сделано, того не воротишь. Об этом не стоит больше думать. А теперь он может заточить вас на всю жизнь в подземелье. Вот чего не надо забывать.
Брат Жан. О, если б мне удалось ему отомстить!
Брат Игнатий. Здесь немало людей, ненавидящих вас за ваши познания, и они станут подзадоривать настоятеля, чтобы он поступил с вами покруче. По-моему, самое благоразумное...
Брат Жан. Клянусь богом, я сниму с себя иноческий чин и опять надену латы.
Брат Игнатий. Не так-то легко отсюда уйти — вспомните судьбу бедного Коле: ведь он тоже хотел было сбросить рясу. Послушайте: я придумал уловку, чтобы хоть отчасти избавить вас от неприятностей этой церемонии. Вы войдете в церковь перед началом службы и остановитесь перед ним. А я зазвоню в колокольчик, и вы, понятно, станете перед ним на колени. Но и ему придется сделать то же самое, и если вы процедите при этом сквозь зубы два-три слова, то тем все и кончится. Ваша честь будет спасена, так как вы сможете сказать, что стали на колени вовсе не перед ним.
Брат Жан. Хороша выдумка!
Брат Игнатий. Тюрьма, пост, цепи, бичевание плоти или уловка, к которой вы отнеслись с таким презрением. Выбирайте. Я оставлю вас и скоро вернусь, чтобы узнать ваше решение. Прощайте!
Брат Жан. У меня ад в душе, я не знаю, на что решиться, но все же я благодарен вам, брат Игнатий.
Брат Игнатий уходит.
(Один.) Я отомщу или умру. Я больше не в силах сносить издевательства этого сумасброда.
Стук в дверь.
Кто там еще лезет ко мне?
Входит послушник.
Послушник. Отец! Крестьяне из Апремона хотят поговорить с вами.
Брат Жан. Ну, чего им от меня нужно? Неужели меня надо поминутно тревожить из-за бездельников, которые лезут исповедоваться?
Послушник. Они говорят, что пришли по важному делу.
Брат Жан. Пусть войдут. Какая скука! Наверно, надо уладить какую-нибудь тяжбу. Но ничего не поделаешь, с крестьянами приходится считаться.
Входят Симон, Моран, Бартельми, Гайон, Тома. Послушник уходит.
