Леонид Филатов - Свобода или смерть: трагикомическая фантазия (сборник)

Видишь, в небе над трубой
Светит месяц голубой?..
Экой ты неугомонный,
Наказанье мне с тобой!..

Я колоду разложу,
Посужу да поряжу,
Ты поспи, а я покамест
На тебя поворожу…

Увезут тебя, птенца,
От родимого крыльца!..
Слышу оханье кибитки,
Слышу всхлипы бубенца…

Будут злоба и хула
Омрачать твои дела!..
Слышу палки и каменья,
Слышу хрупанье стекла…

Сорока неполных лет
Ты покинешь белый свет!..
Слышу скрип чужих полозьев,
Слышу подлый пистолет…

Ну и страх от бабьих врак:
Где ни кинь — повсюду мрак!..
Может, врет дурная карта,
Может, будет все не так…

Видишь, в небе над трубой
Дремлет месяц голубой?..
Ну-ко спи, а то маманя
Заругает нас с тобой!..

Как от бешеной погони,
Как от лютого врага —
Мчатся взмыленные кони
Прямо к черту на рога!..

Мчатся кони что есть силы
Вдоль селений и столиц —
Нет шлагбаума в России,
Чтобы их остановить!..

Скоро ветер станет тише
И спадет ночная мгла,
И вдали забрезжат крыши
Долгожданного села…

Выйдет Пушкин, тощ и молод,
На скрипучее крыльцо,
Опрокинет в синий холод
Сумасшедшее лицо…

Что за гость — почует сердцем
И затеет звонкий гам,
И рванет к нему, как сеттер,
По нетронутым снегам!..

И в глуши далекой ссылки
Беспечально и легко
Вдруг засветятся бутылки
Петербургского клико!..

Но покамест цель далече,
Холод лют и ветер крут,
И приблизить время встречи
Может только резвый кнут…

Мчатся кони в чистом поле,
Мрак и вьюга — все не в счет!..
Эй, ямщик, заснул ты, что ли, —
Пошевеливайся, черт!..

— Неужто этот ловелас
Так сильно действует на вас,
Святая простота?

— О да, мой друг, о да!..

Но он же циник и позер,
Он навлечет на вас позор
И сгинет без следа!..

— О да, мой друг, о да!..

— И, зная это, вы б смогли
Пойти за ним на край земли,
Неведомо куда?..

— О да, мой друг, о да!..

— Но я же молод и умен,
Имею чистыми мильен
И нравом хоть куда!..

— О да, мой друг, о да!..

— И все же мне в который раз
Придется выслушать отказ,
Сгорая от стыда?..

— О да, мой друг, о да!..

— Ну что ж, посмотрим, кто есть кто,
Годков примерно через сто,
Кто прах, а кто звезда!..

— О да, мой друг, о да!..

— Боюсь, что дурочки — и те
В своей душевной простоте
Не смогут вас понять!..

— Как знать, мой друг, как знать!..

Ах, видать, недобрыми ветрами
К нашему порогу принесло
Это семя, полное отравы,
Это распроклятое письмо!..

До чего ж молва у нас коварна,
Очернит любого за пятак!..
Ангел мой, Наталья Николавна,
Ну скажи, что все это не так!..

Ах, видать, недобрыми ветрами
К нашему порогу принесло
Это семя, полное отравы,
Это богомерзкое письмо!..

Кто-то позлословил — ну и ладно,
Мнение толпы для нас пустяк!..
Ангел мой, Наталья Николавна,
Ну скажи, что все это не так!..

Ах, видать, недобрыми ветрами
К нашему порогу принесло
Это семя, полное отравы,
Это окаянное письмо!..

Голова гудит, как наковальня,
Не дает забыться и уснуть!..
Ангел мой, Наталья Николавна,
Не молчи, скажи хоть что-нибудь!.

Итак, оглашены
Условия дуэли,
И приговор судьбы
Вершится без помех…
А Пушкин — точно он
Забыл о страшном деле —
Рассеянно молчит
И щурится на снег…

Куда ж они глядят,
Те жалкие разини,
Кому — по их словам —
Он был дороже всех, —
Пока он тут стоит,
Один во всей России,
Рассеянно молчит
И щурится на снег…

Мучительнее нет
На свете наказанья,
Чем видеть эту смерть
Как боль свою и грех…
Он и теперь стоит
У нас перед глазами,
Рассеянно молчит
И щурится на снег…

Пока еще он жив,
Пока еще он дышит —
Окликните его,
Пусть даже через век!..
Но будто за стеклом —
Он окликов не слышит,
Рассеянно молчит
И щурится на снег…

Он был красив как сто чертей,
Имел любовниц всех мастей,
Любил животных и детей
И был со всеми мил…
Да полно, так ли уж права
Была жестокая молва,
Швырнув во след ему слова:
«Он Пушкина убил!»

Он навсегда покинул свет,
И табаком засыпал след,
И даже плащ сменил на плед,
Чтоб мир о нем забыл…
Но где б он ни был — тут и там
При нем стихал ребячий гам
И дети спрашивали: «Мам,
Он Пушкина убил?»

Как говорится, все течет,
Любая память есть почет,
И потому — на кой нам черт
Гадать, каким он был?..
Да нам плевать, каким он был,
Какую музыку любил,
Какого сорта кофий пил, —
Он Пушкина убил!

Скончался скромный человек
Без имени и отчества,
Клиент прилежнейший аптек
И рыцарь стихотворчества.

Он от своих булыжных строк
Желал добиться легкости.
Была бы смерть задаче впрок —
И он бы тут же лег костьми.

Хоть для камней имел Сизиф
Здоровье не железное.
Он все ж мечтал сложить из них.
Большое и полезное.

Он шел на бой, он шел на риск,
Он — с животом надорванным —
Не предъявлял народу иск,
Что не отмечен орденом.

Он свято веровал в добро
И вряд ли бредил славою,
Когда пудовое перо
Водил рукою слабою.

Он все редакции в Москве
Стихами отоваривал,
Он приносил стихи в мешке
И с грохотом вываливал.

Валялись рифмы по столам,
Но с примесью гарнирною —
С гранитной пылью пополам
И с крошкою гранитною.

В тот день, когда его мослы
Отправили на кладбище,
Все редколлегии Москвы
Ходили, лбы разгладивши.

Но труд — хоть был он и не впрок!
Видать, нуждался в отзвуке —
И пять его легчайших строк
Витать остались в воздухе…

Поэт был нищ и безымян
И жил, как пес на паперти,
Но пять пылинок, пять семян
Оставил в нашей памяти.

Пусть вентилятор месит пыль,
Пусть трет ее о лопасти —
Была мечта, а стала быль:
Поэт добился легкости!

Истерты в прах сто тысяч тонн
Отменного булыжника.
Но век услышал слабый стон
Бесславного подвижника.

Почил великий аноним,
Трудившийся до одури…
…Снимите шляпы перед ним,
Талантливые лодыри!..

Я стер ботинки чуть ли не до дыр,
Знакомясь с заповедниками мира.
Есть города почтеннее Каира,
Но мне хотелось именно в Каир.

Ревниво сознавая мой престиж,
Друзья меня заранее корили:
«Мечети — вот что главное в Каире!
Забудешь… не успеешь… проглядишь…»

Не думая о сроках и делах,
Я размышлял о том, как на рассвете
Увижу знаменитые мечети
В надвинутых на брови куполах.

Судьба меня и впрямь не подвела.
Я чувствовал себя в ночном Каире,
Как вор в давно изученной квартире,
Я знал, где город прячет купола.

Вчерашняя ребяческая блажь
Сегодня обернулась делом чести.
И вот передо мной взошли мечети,
Неясные, как утренний мираж.

Они стояли в несколько рядов —
Точь-в-точь отряд дозора на развилке.
А как, должно быть, взмокли их затылки
Под шлемами тяжелых куполов!..

Окрестный воздух горек был и сух,
В нем пыль былых веков еще витала,
И возгласы умершего металла
Нет-нет да вдруг покалывали слух.

Я отдал дань минувшим временам.
Потрогал пыль. Взгрустнул о средней школе…
Но мой унылый взгляд помимо воли
Уже давно косил по сторонам.

Меж тем над переулком плыл рассвет,
И я, дыханьем города овеян,
Внимал возне разбуженных кофеен
И слушал аппетитный хруст газет.

Каир — как антикварный магазин,
Он удивлял меня ежеминутно.
Здесь было все. Чадра и мини-юбка.
Стекло и глина. Мускус и бензин.

Здесь двигались верблюды и авто
В одной и той же уличной орбите.
Здесь бронзовые серьги Нефертити
Соперничали с клипсами Бардо.

Здесь дервиши в засаленном белье,
Желая разгадать «гримасы жизни»,
Опасливо натягивали джинсы
В примерочных кабинах ателье.

Здесь вечером и утром — до зари —
Озябший тенор сонного имама
Тревожил мир из звездного тумана,
Как позывные спутника Земли.

И дальними огнями осиян,
Взрывая тьму, разгневан и напорист,
Как джиннами набитый скорый поезд,
Здесь грохотал незримый Асуан.

Каир! О, передать ли мой восторг
От этого потока — нет, потопа! —
Где сыпала жаргонами Европа
И грамотно витийствовал Восток!..

Зажав «путеводитель» в рукаве,
Я плыл, влекомый уличной волною,
Покамест не возник передо мною
Прохладный грот случайного кафе.

Гостеприимный тот полуподвал
Располагал клиентами в излишке,
Но сладкую минуту передышки
Он мне великодушно даровал.

Я вспомнил благодатнейшую тишь
Измученных авралами редакций,
Глаза друзей и их упрек ребячий:
«Забудешь… не успеешь, проглядишь!..»

Друзья мои, скажите, как мне быть?
Я перед вами до сих пор в ответе.
Я повидал все лучшие мечети
И все-таки посмел о них забыть.

У древних был вполне пристойный мир,
Но лучше мы оставим их в покое.
Я покажу вам кое-что другое,
Я вам открою нынешний Каир.

Дай срок — я перед вами разложу
С полдюжины своих карманных книжек,
Пером же незакованный излишек
Я — так и быть! — вам устно доскажу.

И если слов моих порвется нить,
Натянутая в спешке до отказа,
То я себе — для связности рассказа —
Позволю кое-что присочинить.

Ну можно ль быть педантом до конца,
Описывая прелести Каира?
О, этот город с обликом факира,
Душой поэта, хваткой кузнеца!

Забывшись, вдохновенный ротозей,
Я сам поддался смачному рассказу,
И потому, наверное, не сразу
Замечу маету в глазах друзей.

И кто-то из писательской родни —
Поэты непосредственны, как дети! —
Вдруг спросит: «Ну а были ли мечети?»
…Ах да, мечети!.. Были и они.