Том Стоппард - Травести
Карр. Не вижу ничего странного… Революция в искусстве никоим образом не связана с классовой революцией. Художники относятся к привилегированному классу. То, что художники непомерно преувеличивают значение искусства, легко понять; труднее понять, почему точно так же поступают и все остальные.
Тцара. Не хлебом единым жив человек.
Карр. Как раз им-то он и жив. Попробуйте-ка пожить одним искусством. Когда мы учились в школе, у нас несколько раз в неделю бывали уроки труда: мы работали в саду, прибирали школу, пилили дрова для бойлерной. Но тех мальчиков, маменьки которых написали директору заявление, от труда освобождали. Вместо этого они посещали уроки искусства. Искусство или Труд – вот подлинная альтернатива. Вам что, маменька выхлопотала освобождение от труда на всю жизнь? (В сердцах.) Интересно было бы знать, как это делается! Да кто такой, в конце концов, художник?! На каждую тысячу человек приходится девятьсот тех, кто работает, девяносто тех, кто работает хорошо, девять тех, кто хорошо зарабатывает, и один сукин сын, который ничего не делает. Его-то и называют художником!
Тцара (с обидой). Разумеется, разумеется, но когда вы видите рисунки, которые он оставил на стене пещеры, или следы его ногтей, которыми он начертил орнамент на древнем черепке, вы восклицаете: «Как я горжусь тем, что я человек!» Не охотники и не воины сделали первый шаг по лестнице разума, которая упирается в ваши пижонские брюки оригинального фасона.
Карр. Как бы не так! Орнамент на горшке начертил охотник, воин нарисовал на стене антилопу, а художник пришел домой с их добычей. Единственное подлинное достижение искусства – это широкая распространенность идеи о том, что художники – люди особой породы. Идеи насквозь лживой, я подчеркиваю!
Тцара. Ах ты чертов британский филистер, ах ты невежественный надутый болтливый буржуазный англосаксонский хрен! Когда самые сильные воюют за интересы племени, а самые проворные охотятся, именно художник становится жрецом и хранителем, который противопоставляет низким инстинктам вершины духа! Без него человек превратился бы в мясорубку: поймал добычу – сожрал добычу – навалил кучу дерьма. Поймал добычу – сожрал добычу – сходил подрался – поспал – попилил дрова для бойлерной – навалил кучу дерьма. Именно благодаря искусству человек и отличается от мясорубки. Но это отличие становится с каждым веком все меньше и меньше. Создав институт меценатов, искусство погубило себя. Оно начало восхвалять амбиции покровителей и потакать вкусам покупателей. Художник поймал сам себя в ту же ловушку: написал картину – сожрал добычу – изваял скульптуру – поспал – сочинил поэму – навалил кучу дерьма.
Освещение меняется.
До появления искусства человек был мясорубкой, но с появлением искусства он снова стал мясорубкой. Вот в чем вся идея дадаизма: дада дада дада да-да дада дада дада дада дада дада дада дада дада да-да. (Мечется по кабинету, яростно выкрикивая это слово. Карр остается в неподвижности)
Освещение снова становится обычным, как и вся обстановка кабинета. Беннетт открывает дверь.
Беннетт. Мисс Гвендолен и мистер Джойс.
Гвендолен и Джойс появляются так же, как и в предыдущий раз.
Беннетт удаляется.
Джойс. Я – Джеймс Августин Джойс, всем привет! И живу здесь…
Карр. Если строго придерживаться фактов, то вас зовут Джеймс Августа Джойс.
Джойс (застигнутый врасплох). Не может быть! Вы знали или угадали случайно?
Карр. Ну почему же случайно? Я собираю малоизвестные факты из истории ирландской литературы в эмиграции.
Джойс. Вы знаете мои произведения?
Карр. Нет, только ваше настоящее имя.
Тцара. Мисс Карр…
Гвендолен. Мистер Тцара…
Карр…но что-то в вас заставляет меня предположить, что вы из Лимерика.
Джойс. Из Дублина. Только не говорите мне, что вы там бывали!
Карр. Исключительно путешествуя по страницам путеводителя. Впрочем, говорят, вы сейчас переписываете его заново.
Джойс. Да.
Гвендолен. Простите меня, о друзья!
Представить забыла всех я!
Карр. Генри!
Джойс. Джеймс!
Гвендолен. Гвен!
Тцара. Тристан!
Гвендолен. Вы знакомы с мистером Тцара? Он – поэт.
Джойс. Шапочно, все больше понаслышке. Увы, я – несчастная жертва глаукомы. Недавно, проходя по Банхофштрассе, увидел витрину вашей галереи и стал было ее рассматривать, но тут мои глаза пронзила такая ужасная боль, что…
Гвендолен. Мистер Джойс написал об этом стихотворение. Вы в этом с Тристаном очень похожи.
Джойс. Вряд ли. Дефект зрения у мистера Тцара затрагивает только один глаз, к тому же, по слухам, он склонен сильно его преувеличивать. У меня же есть медицинские справки о том, что я страдаю конъюнктивитом, воспалением радужной оболочки и спайкой роговицы; кроме того, везде меня считают чем-то вроде бельма на глазу.
Гвендолен. Ах нет, я имела в виду увлечение поэзией. Я вспомнила ваше стихотворение, которое называется «Банхофштрассе». Оно начинается так:
Глумливых взглядов череда
Ведет меня сквозь города.
Сквозь сумрак дня, сквозь ночи синь
Мерцает мне звезда Полынь.
Тцара (обращаясь к Джойсу). После того как я услышал этот шедевр, я стал испытывать к вам еще большее испражнение, чем раньше!
Гвендолен восклицает: «Ах!»
Я готов наблевать на условности и уступить вам мои рыгалии!
(Ах!)
Вы посвятили жизнь искусству ради искусства – я в восторге от ваших экскрементов!
Гвендолен. Вы хотели сказать – экспериментов?
Тцара. Я плохо знать англиски, я – иностранец.
Джойс. Я тоже.
Гвендолен. Но я в жизни не слышала ничего прекраснее! Все говорят, что у меня тонкий слух, не правда ли, мистер Тцара?
Тцара. Лучше просто не бывает, мисс Карр.
Гвендолен. Ах нет, не смейте так говорить! Вы отнимаете у меня всякую надежду на самосовершенствование!
Джойс. Неужели вы не читали ни одного стихотворения мистера Тцара?
Гвендолен. К моему стыду, не читала, хотя возможно, что стыдиться следует вам, мистер Тцара.
Тцара. Признаю свою вину, но это можно легко исправить прямо здесь и сейчас.
Гвендолен (в волнении). Ах, мистер Тцара!
Тцара подходит к секретеру или к письменному столу, если таковой имеется, и принимается что-то писать на большом листе белой бумаги.
Карр (к Джойсу). Итак, что вы хотите сказать мне, Дорис?
Джойс. Джойс.
Карр. Джойс.
Джойс. Я явился к вам, сэр, не как поэт, а как антрепренер «Английской труппы».
Карр. Антрепренер?
Джойс. Да.
Карр. Ну, если вас интересуют деньги, то, боюсь…
Гвендолен. Генри! Он ставит пьесу и желает получить от тебя официальную поддержку…
Джойс. Постараюсь объяснить получше. Такое ощущение, сэр, что мое имя вызывает неприязнь у всего британского землячества в Цюрихе. Не знаю уж, в чем тут дело, то ли в том, что я публиковался в нейтралистских газетах, то ли в том, что я написал стихотворение про Мистера Дули,[11] которое начинается так:
Кто этот человек, что войны наций
приветствует во имя роста акций,
читает сводки с фронта, поедая дыню,
и тешит кровию детей свою гордыню?
А заканчивается оно:
Это Дули,
мистер Дули,
самый хитрый тип на всю страну!
Он денежки сзывает:
«Гули-гули!» —
пока Европа камнем
идет, идет ко дну!
Или есть какие-то другие причины, но у всех сложилось мнение, что я отношусь к обеим противоборствующим сторонам с одинаковым равнодушием.
Карр. А разве это не так?
Джойс. Если рассматривать этот вопрос с позиций искусства, то как художник я, конечно же, не придаю никакого значения хитросплетениям европейской политики. Но я пришел к вам не как художник, а как Джеймс А. Джойс. Я – ирландец. Вы знаете, чем больше всего хвастает и гордится ирландец? «Я никому не должен».
Карр. Значит, речь идет все-таки о деньгах?
Джойс. Пара фунтов никогда не помешает, конечно, но все-таки я пришел сюда, чтобы отдать мой долг. Не так давно после многих лет нужды и страданий, в течение которых мои труды были обделены вниманием и преследуемы до такой степени, что однажды мои рукописи сжег один набожный дублинский типограф (поскольку ненабожных типографов в Дублине просто не бывает), я получил сто фунтов стерлингов по распоряжению премьер-министра. Карр. Премьер-министра? Джойс. МистераАсквита.
Карр. Вы что, полагаете, я не знаю, как зовут премьер-министра? Смею вам напомнить, что я – представитель правительства Его Величества в Цюрихе! Джойс. Сейчас премьер-министр – мистер Ллойд
Джордж, но в то время это был мистер Асквит. Карр. Ахда!
Джойс. В настоящий момент я не располагаю ста фунтами, да, собственно говоря, у меня и не было ни малейшего намерения возвращать эти деньги. Если вы помните, я упомянул «Английскую труппу». Благодаря войне Цюрих превратился в крупнейший театральный центр Европы. В случае Цюриха справедливо утверждение о том, что культура – это продолжение войны другими средствами. Итальянская опера противостоит французской живописи, немецкая музыка – русскому балету. Ну а Англия на этом фронте никак не представлена! Каждый вечер актеры выходят на подмостки этой столицы альпийского ренессанса и декламируют на всех языках цивилизованного мира, кроме одного: языка Шекспира, языка Шеридана, языка Уайльда! Именно поэтому «Английская труппа» готовит в настоящее время к постановке репертуар, состоящий из шедевров британской драматургии, который продемонстрирует этим швейцарцам, кто является бесспорным мировым лидером в области драматического искусства.
