Михаил Булгаков - Батум
Дариспан (в дверях). Это Константин. (Скрывается.)
Входит Канделаки.
Сталин. Выкопали?
Канделаки. Выкопали и отвезли. Там не найдут. (Садится.) Но, понимаешь, Coco, я, клянусь богом, в жизни не видел таких беспокойных людей, как эти жандармы. Такие вредные люди, что прямо невозможно работать. Мне сейчас Качахмадзе рассказал, что они у него вчера на кладбище побывали. Говорил, чтобы в течение некоторого времени на кладбище никто носу не показывал бы. Они уж его на заметку взяли. Прямо деваться некуда. Такую суету в жизни вызвали, что немыслимо.
Сталин. Надо и в их положение входить, и им посочувствовать. Жалованье получают, пускай работают.
Пауза.
Канделаки. Coco! У меня мрачные мысли появились. Какое-то нехорошее предчувствие.
Сталин. Да ведь предчувствия иногда обманывают. Они не всегда верные. А что такое?
Канделаки. Эту квартиру, по-моему, Coco, надо менять. Томит меня предчувствие, что они нитку к ней нашли. За типографию теперь я спокоен. А вот квартира мне эта не нравится. Они теперь не успокоятся, они за тобой, как за зверем, будут идти.
Сталин. Завтра утром выдумаем что-нибудь. Куда же сейчас, ночью? Еще хуже можно попасться.
Пауза.
Канделаки. Да, не нравится… ох, не нравится мне Кединский переулок!.. Ну, я пойду в кухню поесть, а то я проголодался. (Выходит.)
Где-то стук, потом глухие голоса.
Дариспан (в дверях). Там этот старик пришел, Реджеб, очень хочет с тобой поговорить. Говорит, на минутку.
Сталин. Ну конечно, зови.
Дариспан уходит. Входит Реджеб.
Здравствуй, Реджеб.
Реджеб. Здравствуй. Я к тебе пришел.
Сталин. Садись, будь гостем.
Реджеб садится. Молчит.
Что скажешь приятного?
Реджеб молчит, вздыхает.
Ты что же, помолчать со мной пришел?
Молчание.
Ну, помолчим еще.
Молчание. Сталин начинает читать.
Ты так, старик, вздыхаешь, что я заплакать могу. Скажи хоть одно слово, зачем меня мучаешь? Ты для чего пришел? Какое горе тебя терзает?
Реджеб. Я вчера важный сон видел.
Сталин. Какой сон?
Реджеб. Понимаешь, будто бы к нам в Зеленый Мыс приехал царь Николай.
Сталин. На дачу?
Реджеб. Конечно, на дачу. И, понимаешь, стал купаться. Снял мундир, брюки, сапоги, все положил на берегу, намылился и полез в море. А мы с тобой сидим на берегу и смотрим. И ты говоришь: «А он хорошо плавает!» А я говорю: «А как он голый пойдет, если кто-нибудь его мундир украдет? Солдат нету…» А он, понимаешь, поплыл и утонул. И мы с тобой побежали, кричим всем: «Царь потонул! Царь потонул!» И весь народ обрадовался.
Сталин. Хороший сон. Так ты для того из Махинджаури шел в Батум, чтобы мне сон рассказать?
Реджеб. Нарочно для этого шел.
Сталин. Хороший сон, но, что бы он такое значил, я не понимаю.
Реджеб. Значит, что царя не будет и ты всю Абхазию освободишь.
Молчание.
Я тебе скажу, что никакого сна я не видел.
Сталин. Я знаю, что ты не видел.
Реджеб. Я потому сон рассказывать стал, что не знаю, что тебе сказать. Сижу, а выговорить не могу. Меня к тебе наши старики послали, чтобы ты одну тайну открыл.
Сталин. Какую?
Реджеб. Слушай меня. Coco. Я — старик, и ты на меня не обижайся. Все тебя уважают, говорят: модзгвари. Мы, абхазцы,— бедные и знаем, что ты нам хочешь помочь. Но мы узнали, что ты по ночам печатаешь. Ведь печатаешь?
Сталин. Да.
Реджеб. А когда ты их в ход пустишь?
Сталин. Что?
Реджеб. Фальшивые деньги. Наши старики долго ломали головы: что человек тайно печатает? Один старик, самый умный, догадался — фальшивые деньги. И мы смутились. Говорят, хороший человек, но, понимаешь, мы ему деньги помогать печатать не можем. Мы это не понимаем. Меня послали к тебе. Говорят: узнай, зачем печатает? Что, он будет раздавать их народу? Когда будет раздавать? По сколько?
Сталин. Да, дела… Коция!
Канделаки (входит). Что?
Сталин. При тебе есть хоть одна прокламация?
Канделаки. Одна есть.
Сталин. Дай-ка мне ее.
Канделаки дает листок Сталину, уходит.
Вот видишь: эти листки печатаем. Краски нет, это не деньги. А печатаем вот зачем: народу живется очень худо, и, чтобы его поднять против царя, нужно, чтобы все знали, что худо. Но если я начну по дворам ходить и говорить — худо живется, худо живется,— меня, понимаешь ли, в цепи закуют. А это мы раздаем, и тогда все знают. А деньги мы не печатаем, это народу не поможет.
Реджеб (внезапно поднимаясь). До свиданья. Прости, что я тебе заниматься помешал.
Сталин. Нет, ты погоди. Ты, пожалуйста, покажи эту бумажку вашим и объясни.
Реджеб. Хорошо, хорошо.
Сталин. Только осторожно.
Реджеб. Да понимаю я! (Идет к дверям.) Ц… ц… Аллах, аллах… (Останавливается.) Одно жалко, что ты не мусульманин.
Сталин. А почему?
Реджеб. Ты прими нашу веру обязательно, я тебе советую. Примешь — я за тебя выдам семь красавиц. Ты человек бедный, ты даже таких не видел. Одна лучше другой, семь звезд!
Сталин. Как же мне жениться, когда у меня даже квартиры нет.
Реджеб. Потом, когда все устроишь, тогда женим. Прими мусульманство.
Сталин. Подумать надо.
Реджеб. Обязательно подумай. Прощай. (Идет.) Ц… ц… фальшивые деньги… ай, как неприятно! (Выходит.)
Сталин читает.
Канделаки (входит). Этот гимназист пришел, Вано, которого ты звал.
Сталин. Ага…
Канделаки (в дверях). Вот товарищ Coco. Входи. (Скрывается.)
Входит Вано — в штатском пальто.
Вано. Я думал, что вы пожилой.
Сталин. Я тебя тоже не знал, но догадался, что ты молодой, потому что сказали, что ты гимназист. Ты в шестом классе?
Вано. В шестом.
Сталин. Садись, закуривай. Я тоже был в шестом классе, но у нас, в семинарии, другое разделение… Кроме того, в силу некоторых причин, я не кончил курса. Работает кружок?
Вано. Работает.
Сталин. Сколько вас человек?
Вано. Двенадцать человек. Старшие классы.
Сталин. Ну конечно, не приготовишки, те от занятий политикой упорно отлынивают. У вас месаме-дасисты {3} работали?
Вано. Да. Но мы хотим с вами объединиться для борьбы.
Сталин. Правильно. Ты читал статью Ноя {4} в «Квали»? {5}
Вано. Читал.
Сталин. Ну, скажи сам, к чему будут годны люди, которых они воспитывают такой литературой? Интеллигентные чернокнижники. Ты знаешь, они ко мне прислали гонца. И он меня уговаривал, чтобы я уехал из Батума. Они говорят, что здесь, в Батуме, невозможно вести борьбу и нелегальную работу. А когда я спросил, почему? — он говорит: рабочие, говорит, темные, а кроме того, улицы хорошо освещены, прямые, все, говорит, видно как на ладони! До чего должен дойти человек, чтобы такую вещь сказать. Выходит, не боритесь, потому что рабочие темные, а улицы светлые! Впрочем, тебе нечего доказывать…
Дариспан (внезапно появляясь). Пастырь, беги!
Канделаки (вбегает). Туда, туда!
Послышался упорный стук с одной стороны, а потом застучали и в другом месте.
И здесь уже!
Сталин (глянув в окно). Поздно. (Обращаясь к Вано.) И ты еще… ах, бедняга! И нужно было, как на грех, тебе сегодня…
Вано. Я не боюсь. Лампу потушить, и в темноте…
Сталин. Что ты? Не трогай! Ну, слушай: прежде всего, не волнуйся, сиди спокойно и держи себя вежливо. Меня ты не знаешь, я — безработный, уроков ищу, вот тебя Канделаки и привел…
Стук становится громче, послышались глухие голоса.
Дариспан. Ну что же, открывать?
Сталин. Открывай.
Дариспан выходит, открывает. Громче застучали с другой стороны, туда идет Канделаки, открывает там. Со стороны кухни появляются околоточный, городовые, полицеймейстер.
Полицеймейстер. Останьтесь так, на местах.
С другого хода — два жандарма, Трейниц и Кякива.
Трейниц (околоточному). Сколько комнат в квартире?
