Бото Штраус - Время и комната
Евримах хватается за скамейку, Одиссей прячется под стол, летящая табуретка попадает в Медонта, виночерпия, кувшин падает у него из рук на землю, сюда бросаются пьяные женихи, смятение и потасовка.
Евримах. Кончай, друзья! Очнитесь. Иначе спор о жалком нищем сделает нас врагами. Мы слишком великодушны и терпеливы. Слишком много челяди, чужаков, бездельников и воров пустили мы ко двору. Чернь вверх стремится. И скоро мы утонем в грязи.
Телемах (с парапета верхних покоев). Жестоко судишь ты о людях, Евримах. Себя считаешь ты всех выше, сильным и великим, лишь потому что в малом круге знати находишь одобренье. Но это далеко не образцы. Всякий раз, когда вы крепко выпьете и роскошно поедите, вы обнаруживаете свой слабый нрав, падкий к спору и потасовкам. Идите же и успокойтесь. Изгонять я не стану никого.
Амфином. Друзья! Эта вредная привычка — гневаться затем лишь только, чтоб в жилах гнева дивный прилив ощутить. Друг друга задевать и колотить из-за бродяги — какой в том толк? Не будем насмешничать и бить гостя. Или нового слугу, который прислуживает нам в доме божественного Одиссея. Телемах сам решать имеет право, кто во дворце отца ему желанный, кому на дверь укажет он. А нам пусть виночерпий еще разок наполнит кубки, мы в жертву принесем вино и предадимся отдыху затем. Идемте же, насладимся последней чашей в этот жаркий день.
Все уходят за кулисы. Одиссей остается один у огня. Телемах спускается к нему.
Одиссей. Оружье прочь из зала. Копья, шлемы и щиты в кладовую наверх. Коль заворчат собаки, скажи, не поднимая шума, что копоть портит роскошные отцовские доспехи. Да и для всех опасно, когда мужчины пьяные, после попойки к оружию полезут, которое прямо под рукой. Для нас оставь лишь два копья да два клинка, они понадобятся, когда на штурм пойдем.
Телемах (кормилице, мелькнувшей за колонной). Евриклея! Послушай, матушка, запри мне девок в спальнях на замок. Пока отца роскошные доспехи я не уберу. Гляди, как копоть их разъедает. Хотим мы их убрать туда, где дым их не испортит.
Евриклея. Теперь, когда пробился у тебя пушок на подбородке, желала б я, чтоб поскорее ты созрел толковые приказы отдавать. Дальновидно заботу проявлять о доме и дворе. Ты запрещаешь девушкам из спален выходить? Они должны тебе дорогу освещать при переноске оружия.
Телемах. Нет, нет — а чужеземец-то зачем, пусть шевелится. Кто ест с моего стола, тот должен быть мне подмогой. Пускай хоть из Эфиопии он явился. Иди вперед, старуха, нам оружейную открой.
Евриклея удаляется. Телемах и Одиссей снимают оружие со стены.
Является Афина, внезапно озаряя зал мощным сиянием.
Отец, что это? Я вижу чудо. Сиянье — будто торжество какое. Стены дворца, ближние колонны, зал, балки, двери… все предо мною как в огне… Как будто к нам небожитель спустился с сияющих небес!
Одиссей. Помолчи, сынок. Займись-ка делом. Даже если бог с тобою делит стены, дела свои ты должен делать сам.
3Одиссей и Телемах переносят оружие. Сияние исчезает. Появляются служанки в белых одеждах и принимаются за уборку. Кто-то вносит кресло Пенелопы. Царица появляется в длинном платье со складками. Садится у огня. Одиссей возвращается в зал.
Пенелопа. Чужеземец! Садись сюда и сказывай у огня. Уж полночь, а сна ни в одном глазу. Иди и говори, что бы там ни было.
Одиссей. Прекраснейшая госпожа!.. Само вы благородство. Спасибо.
Пенелопа. Красу мою отняли боги в день, когда ахейцы пошли на Трою, будь проклято то имя. С ними ушел супруг мой Одиссей. С тех пор меня печаль лишь гложет, одолевают лишь заботы. И если несчастье где какое, то тело и душа мои берут все на себя. Ты видишь, тут собрались скучнейшие из мужей с островов, честолюбивые сынки князьков из Замы{94}, Дулихия, с Закинфа{95} и с Итаки, дети первейших домов за Одиссеевым столом сидят и сватаются к его растерянной вдове. Их личное богатство дома без присмотра, но здесь они телят, овец и коз без разбору режут, кутят и вкусно жрут, и пьют вино напропалую. Они как трутни на моем добре — где ж взять такого силача и великана, который этот сброд без сожаленья мне с шеи б снял. Чужеземец! Тоскую я по одному лишь Одиссею. Но бесконечная его отлучка любовную мою подтачивает силу. Прежде чем женщина себя навек холодной ощутит, согласье даст она, хотя давно уже не та, вступить в позорный брак. Ах, чужеземец, ты не подозреваешь, что я на себя взяла и что еще мне предстоит. Сначала хитростью я сдерживала женихов. Послушайте, я говорила, юноши, женихи мои! Мертв великий Одиссей. Терпенье! Не принуждайте вы меня. Немного с браком погодим. Сначала надо мне покров траурный соткать. Для Лаэрта, Одиссеева отца. Итак, за ткацким станком я сидела, целыми днями ткала. А по ночам я снова ткань распускала. Три целых года это длилось, случай меня хранил. Но девки вскоре выдали секрет, бесчестные потаскухи, и парни меня в обмане уличили. Так мне пришлось довершить бесценный труд, чего я вовсе не хотела. Теперь настаивает родня, мой сын, настаивает вся страна, чтоб я решилась наконец на свадьбу. Чужеземец, говорю тебе: минует эта ночь, и встанет он передо мной, ужасный брак. Мне, проклятой, Зевс запретил счастливую любовь. Ну все, довольно. Расскажи же, где твой дом. Не похоже, чтоб ты к месту своего рождения прирос как дуб.
Одиссей. Итак, критянин я, с Крита родом. Эфоном меня зовут, мой род весьма известен. Перед войной троянской занесло на мой омываемый волнами остров Одиссея. Мой брат был правитель Крита, по имени Идоменей. Супруг твой, Лаэрта сын, у него надеялся найти приют, но тот уже отправился в поход с Атридами на Трою. Тогда я Одиссею предложил мой гостеприимный двор. Богато принял я его, поистине по-царски, каждый день подавал ему ветчину и пироги…
Пенелопа. Евриклея! Ветчину сюда и пироги.
Одиссей. И в изобилии подавал лучшее вино.
Пенелопа. Евриклея! Лучшего вина!
Одиссей. Двенадцать дней он оставался у меня. Жестокий шторм препятствовал его отъезду. Его корабль и всех его людей за свой кошт я снабдил мукой и дюжиной упитанных быков…
Между колонн зала появляются Три фрагментарные женщины.
Колено. «Быть может, выдумал он все, а кое-что смахивает на правду».
Ключица. Вот именно. Но с некоторых пор царица в чужеземцах нуждаться стала, что вести ей несли, не для того, чтобы услышать правду, а чтобы лучше выплакаться.
Запястье. В слезах искупаться! Иной такие сказывал небылицы, но лед всегда он превращал в поток, в котором она и тело, и душу прятала от женихов.
Колено. Да, кто о супруге ей лишь только красочно поведал, того она хотела бы сама в объятья заключить и поцелуями покрыть.
Пенелопа. Чужеземец, мне кажется, пора тебя подвергнуть испытанью. Ты говоришь, моего супруга ты в дому радушно принимал. И как он выглядел? Скажи, во что он был одет?
Одиссей. От памяти ты требуешь сверх меры! Сколько воды с тех пор утекло! Уж двадцать лет, как он покинул Крит… Во что он был одет? Носил он часто плащ из пурпурной шерсти с двойной каймою и золотою пряжкой. Она, сам видел я вблизи, искусное произведенье. Она изображала пса, который лапами на лань напрыгнул и уж схватил ее за глотку, видно было, как силилась она освободиться, — все из золота.
Пенелопа. Я! Я! То я была! Я укладывала его одежду, плащ, упомянутый тобой, и золотую пряжку пристегнула я, которую ты видел близко. Никогда ко мне он не вернется, красавец мой!
Одиссей. Ну вот что: он жив еще. Не орошайте, госпожа, свои ланиты морем слез.
Пенелопа. Не лги, не мучай, не утешай, прошу!
Одиссей. Однако ж. Известен мне Федон{96}, царь феспротов, страны цветущей, по соседству, который Зевсом мне поклялся, что судно Одиссея в гавани стоит, с ним новые спутники его. Груженное сокровищами, частью трофеями, частью дарами гостеприимных горожан. Подле острова Тринакия{97} его корабль изрядно потрепало. Зевс и Гелиос{98} вкупе разгневались на него, что спутники его зарезали быков. Людей он в бурном море потерял, когда его вместительный корабль опрокинулся в потоке волн. Он сам за киль схватился, и волны вынесли его на сушу. Так он попал в счастливую страну феаков, которые родня богам. И те его почтили как богоравного, осыпали его роскошными дарами. Ибо многими любим был Одиссей, женщинами пуще всего. Вообще он должен был бы уже высадиться на Итаке, повсюду на ближних островах я слышал о нем рассказы. Или, может быть, он снова пустился к дальним странам, чтоб новые дары собрать. Но он вне опасности и в скором времени домой вернется. Могу поклясться, в этом году еще, возможно.
