Эмиль Брагинский - Ирония судьбы, или С легким паром
— А я не Ипполит и никогда им не буду!
— Нет, пусть дурачится, — попросила Татьяна. — У него это славно получается. Мне так нравятся ваши отношения…
— Но я действительно… — Лукашин был разъярен, но Надя перебила:
— Ипполит, перестань, уже неостроумно! Пригласи гостей к столу.
— И все-таки я не Ипполит! — уперся Лукашин.
Валентина подняла бокал шампанского:
— За ваше семейное счастье!
— Я пить отказываюсь! — Лукашин даже не взял бокала в руки.
— Горько! — крикнула Татьяна, Валентина ее поддержала:
— Правильно! Горько!
— Я не буду с ней целоваться! — заартачился Лукашин.
Однако Надя подошла к нему и, прежде чем он успел оказать сопротивление, поцеловала в губы.
— И даже после этого все равно я не Ипполит! — заявил Лукашин.
— Ипполит Георгиевич, — искренне веселилась Таня, — а вам нравится, как Надя поет?
— Не знаю… — недовольно ответил Лукашин. — Не слышал, не нравится!
Валя изумленно воззрилась на Надю:
— Ты что же, ни разу не спела своему Ипполиту?
— Это моя непростительная ошибка! — согласилась Надя. — Валя, передай мне гитару.
— Не надо музыки! — взмолился Лукашин. — Я не люблю самодеятельности!
— Да какая же это самодеятельность! — Валя сняла со стены гитару и передала Наде.
— Давай нашу любимую! — потребовала Таня. — Надюша, давай «Вагончики»! — И принялась дирижировать.
Надя озорно запела:
— На Тихорецкую вагон отправится,
Вагончик тронется, перрон останется.
Стена кирпичная, часы вокзальные,
Платочки белые, глаза печальные…
Таня и Валентина поддержали:
— Платочки белые, платочки белые,
Платочки белые, глаза печальные…
Надя и Лукашин рассматривали друг друга. Практически они делали это в первый раз.
Начнет выпытывать купе курящее
Про мое прошлое и настоящее,
Навру с три короба, пусть удивляются,
С кем распрощалась я, вас не касается.
Глядя на поющую Надю, Лукашин только сейчас сообразил, что Надя-то, оказывается, красива.
Откроет душу мне матрос в тельняшечке,
Как тяжело на свете жить бедняжечке,
Сойдет на станции и попрощается,
Вагончик тронется, а он останется…{1}
Вразнобой, но зато самозабвенно подхватили последние строчки Татьяна и Валентина.
— Да, такого я еще не слышал! — сухо процедил Лукашин.
— Ой, братцы, господи, хорошо-то как! — выдохнула Валя.
— Валентина, пошли, а то наши мужья замерзнут! — вспомнила про мужей Татьяна.
— Надя, Ипполит, будьте счастливы!
— Я устал возражать! — Лукашин на самом деле обессилел.
Татьяна и Валентина двинулись к выходу.
— Он просто прелесть! — тихонько сказала Татьяна, а Валентина добавила:
— Я одобряю… Надежда, я знала, ты не ошибешься, он хороший мужик, а главное — серьезный, положительный!
Когда Надя вернулась в комнату, Лукашин спросил:
— Зачем вы это сделали?
Надя невесело усмехнулась:
— А вы тоже — заладили как попугай: «Я не Ипполит, я не Ипполит»… Вы что же, хотите, чтоб я рассказала им про вашу баню? И чтобы назавтра вся школа говорила о том, что я встречаю Новый год с каким-то проходимцем?
— Я не проходимец, я несчастный человек!
— Как будто несчастный человек не может быть проходимцем! — справедливо заметила Надя.
— А как вы им предъявите настоящего Ипполита?
— А настоящего, наверное, уже не будет… — опечалилась Надя и вновь поставила на место фотографию.
— Почему я все время должен вас утешать? — возмутился Лукашин. — Почему вы меня не утешаете? Мне хуже, чем вам. Вы хоть дома.
— Но ведь вы же во всем виноваты!
— Ну, я же не нарочно. Я тоже жертва обстоятельств. Можно, я чего-нибудь поем?
— Ешьте! Вон сколько всего. Не выбрасывать же!
Лукашин с аппетитом набросился на салат.
— Вкусно! — проговорил он с набитым ртом. — Вы сами готовили?
— Конечно, сама. Мне хотелось похвастаться!
— Это вам удалось. Я обожаю как следует поесть!
— А я, признаться, ненавижу готовить! — откровенно сообщила Надя. — Правда, с моими лоботрясами и лодырями времени все равно нет. Как ухожу утром…
— Перевоспитываете их? — Лукашин попробовал заливную рыбу, но она, очевидно, оказалась такой невкусной, что он незаметно отставил тарелку.
— Я — их, они — меня! Я пытаюсь учить их думать, хоть самую малость. Иметь обо всем свое собственное суждение…
— А чему они учат вас?
— Наверное, тому же самому… — улыбнулась Надя.
— Ну а я представитель самой консервативной профессии…
— Не скажите. Мы с вами можем посоревноваться… — не согласилась Надя.
— У нас иметь собственное суждение — особенно трудно. А если оно ошибочно? Ошибки врачей дорого обходятся людям.
— Ошибки учителей менее заметны, — рассуждала Надя, — но в конечном счете они обходятся людям не менее дорого!
— И все-таки у нас с вами самые лучшие профессии на земле! — воскликнул Лукашин. — И самые главные!
— Судя по зарплате, — нет!
Оба рассмеялись, и Лукашин, невольно поддаваясь возникшей между ними теплоте, сказал:
— А знаете, когда подруги вас хвалили, мне было приятно… Сам не знаю почему…
— Не подлизывайтесь… — предупредила Надя.
— В отличие от вас, — не без хитрецы заметил Лукашин, — ваша подруга сразу увидела, что я человек положительный!
— Конечно! Вы же не вламывались к ней в дом.
— Верно! — улыбнулся Лукашин и присел около проигрывателя. — К ней пока еще не вламывался. А ведь мы с вами своеобразно встречаем Новый год… — Лукашин поставил пластинку. — И, знаете, если мы встретимся с вами, ну, когда-нибудь, ну, случайно… и вспомним все это, мы будем покатываться со смеху…
И Евгений церемонно поклонился, приглашая Надю на танец.
— Положим, мне было не до смеха, когда я вошла и увидела… как вы тут разлеглись… — Надя подала руку Лукашину, и они стали медленно кружиться в центре комнаты.
— А я… — вспоминал Женя, — просыпаюсь в собственной постели оттого, что какая-то женщина поливает меня из чайника! Мне тоже было не смешно! — И Лукашин прыснул.
— Я говорю: выкатывайтесь отсюда… — рассмеялась и Надя.
— А я отвечаю: что это вы безобразничаете в моей квартире! — заливался хохотом Лукашин, чисто автоматически прижимая Надю к себе.
— Я от возмущения… просто растерялась… Кто вы?.. Если вор, то почему вы легли… Вор, который устал и лег поспать в обкраденной квартире… — И щека Нади непроизвольно коснулась щеки Лукашина.
— А вы мне сначала так не понравились… — давился от смеха Лукашин… — Ну так не понравились…
Надя хохотала еще громче Лукашина:
— А вы мне тоже были так омерзительны!
И тут раздался звонок в дверь.
Лукашин и Надя смолкли, сразу почувствовав себя крайне неловко, будто их застигли на месте преступления. Оба не смели взглянуть друг на друга.
Пауза затягивалась. Раздался еще один звонок.
— Открыть? — вполголоса спросил Лукашин.
Надя встала и направилась отворять. В дверях торчал Ипполит. Войдя, Ипполит начал оправдываться:
— Родная, прости… я погорячился, был не прав… Я испортил нам новогодний вечер.
— Молодец, что вернулся! — сказала Надя. — Я боялась, что ты уже не придешь. Снимай пальто, и идем!
Надя помогла Ипполиту раздеться, он нежно поцеловал ей руку, и они направились в комнату. Увидев Лукашина, Ипполит оцепенел.
— Как, он еще здесь?
— Не могу же я выставить его на улицу. Первый самолет только в семь часов.
Крупными шагами Ипполит направился в комнату.
— Мог бы посидеть на аэродроме. Ничего бы ему не сделалось!
Лукашин молчал. Ипполит осмотрелся и оценил обстановку:
— Так-так… Поужинали… я вижу, вы неплохо проводите время… Музычку завели…
— Не сидеть же голодными, — сказала Надя, выключая проигрыватель, — присоединяйся к нам!
— К вам? — с нажимом переспросил Ипполит.
— Не цепляйся к словам! — поморщилась Надя.
Уловив ее интонацию и, наверно, вспомнив предыдущую ссору, Ипполит пришел к третейскому решению:
— Вот что… вызовем ему такси и оплатим проезд на аэродром…
— В новогоднюю ночь такси придет только под утро… — констатировала Надя, а Лукашин попытался скрыть улыбку…
— Тогда… Тогда… — Ипполит с трудом сдерживал себя. — Пускай идет пешком.
— До аэродрома? — Надя пожала плечами. — В такую даль?
— Ты его уже жалеешь? — раздраженно спросил Ипполит.
