Леонид Андреев - Савва
Царь Ирод. Это что распинали-то Его? Нет, брат, это пустое страдание.
Распяли и распяли, только и всего, — а то, что тут Он сам правду узнал. Пока ходил Он по земле, был Он человек так себе, хороший, думал то да се, то да се. Вот человеки, вот поговорю, да вот научу, да устрою. Ну, а как эти самые человеки потащили его на крест, да кнутьями Его, тут он и прозрел: «Ага, говорит, так вот оно какое дело». И взмолился: «Не могу Я такого страдания вынести. Думал Я, что просто это будет распятие, а это что же такое»… А Отец Ему: «Ничего, ничего, потерпи, Сынок, узнай правду-то, какова она». Вот тут Он и затосковал, да… да до сих пор и тоскует.
Савва. Тоскует?
Царь Ирод. Тоскует, парень.
Пауза; зарница.
Сперанский. Весьма возможно, что будет дождь, а я без калош и без зонтика.
Царь Ирод. И всегда передо мной лик Его чистый, куда ни повернешь. — «Понимаешь, Господи, страдание мое?» — «Понимаю, Еремей. Я, брат, все понимаю; иди себе спокойно». И весь я перед Ним, как сосуд хрустальный со слезою. — «Понимаешь, Господи?» — «Понимаю, Еремей». — «Ну то-то, и я Тебя понимаю». Так мы с Ним вдвоем и живем: Он да я. Мне тоже Его жалко, паренек. А помирать стану, передам Ему тоску мою: владай, Господи!
Савва. А все-таки на людей ты напрасно так наседаешь. Есть и хорошие; очень мало, но есть. Иначе бы, дядя, и жить не стоило.
Сперанский. Да и Христос, насколько известно, заповедал: люби ближнего, как самого себя.
Царь Ирод. Чудачок! Да сам же я себе руку отжег, не пожалел; так имею я право другому человеку по шее дать, когда случай подходящий? Как ты располагаешь?
Савва. Это верно.
Царь Ирод. Вот то-то и оно. Ты знаешь, ведь это они меня царем Иродом окрестили.
Савва. Кто?
Царь Ирод. Да люди-то твои. Нет, парень, зверя жесточе человека… Младенца я убил — так вот и выходит по-ихнему: Царь Ирод. Не понимают того, сукины дети, каково мне такую кличку-то носить. Ирод! И будь бы от злости, а то так…
Савва. А тебя как звать?
Царь Ирод. Да Еремей же; Еремеем меня звать. А они: Ирод, да еще Царь, чтобы ошибки не было!.. Гляди, опять монах идет, чтоб его разразило!.. Слушай, ты образ-то Его видел?
Савва. Видел.
Царь Ирод. А глаза у Его видел? Ну так посмотри, посмотри, посмотри… Зачем идешь, мышь летучая? На деревню, к бабам собрался?
Кондратий. Мир честной беседе. Здравствуйте, Савва Егорович! Какими судьбами?
Царь Ирод. Смотри, монах, из кармана чертов хвост торчит.
Кондратий. Это не чертов хвост, это редька. Глазаст, глазаст, а промаху даешь.
Царь Ирод. Тьфу! Не могу я их видеть, с души воротит. Ну, прощай, паренек… попомни, что я говорил: будет горе — не ходи к людям.
Савва. Ладно, дядя, попомню.
Царь Ирод. Лучше в лес иди к волкам.
Уходит; из темноты доносится: «Господи, видишь ли?..»
Кондратий. Ограниченный человек. Сына убил и хорохорится, никому не дает проходу. Радость какая, подумаешь!
Сперанский (вздыхает). Нет, отец Кондратий, вы неправильно рассуждаете: он счастливый человек. Ведь теперь, по его настроению, воскресни его сын, так он его опять убьет, пяти минут сроку не даст. Но, конечно, умрет, — узнает правду.
Кондратий. Я и говорю: дурак. Будь бы кошку убил, а то сына. Что призадумались, Савва Егорович?
Савва. Да вот жду, скоро этот господин уйдет или нет. Черт их тут носит. Вот еще кто-то прется! (Всматривается.)
Липа (подходит, нерешительно всматривается). Это ты, Савва?
Савва. А это ты? Чего надо?
Липа. Это отец Кондратий с тобой?
Савва. Ну да, он. Чего тебе надо? Я не люблю, сестра, когда за мной ходят по пятам.
Липа. Двор проходной, сюда никому вход не запрещен… Григорий Петрович, вас Тюха спрашивает: отчего, говорит, семинарист не приходит?
Савва. Вот и ступайте вместе, этакой веселой парой. Прощайте, господин, прощайте.
Сперанский. До приятного свидания, Савва Егорович. Надеюсь еще побеседовать.
Савва. Нет, уж не надейтесь лучше. Прощайте.
Липа. Какой ты грубый, Савва! Идемте, Григорий Петрович, — у них свои дела.
Сперанский. Все же не теряю надежды. До свиданья.
Уходят.
Савва. Вот пристал, черт его побери!
Кондратий (смеется). Действительно неотвязный человек. Пристанет и как тень ходит. У нас многие так и зовут его: тень; отчасти, надо полагать, за худобу. Вот подождите: вы ему понравились, теперь прилипнет.
Савва. Со мной разговоры короткие: прогоню.
Кондратий. И бить его пробовали — не помогает. Он тут на двадцать верст известен. Фигура!
Пауза. Темнеет. Зарницы чаще. Безмолвно вспыхивают они в разных сторонах неба, и кажется при каждой вспышке, что кто-то заглядывает через ограду и башни во двор монастыря.
Савва. Ты зачем, Кондратий, здесь мне место назначил? Проходной двор какой-то. Облепили меня монахи да юродивые, как блохи. Говорил я: лучше в лесу, спокойнее.
Кондратий. Для избежания подозрений. Пойдем мы с вами в лес, — зачем, скажут, благочестивый Кондратий с таким связался — извините — человеком? А тут всякому место. Я нарочно и приходить повременил: пусть вас с разными людьми повидают.
Савва (пристально смотрит). Ну?
Кондратий (отводит глаза и пожимает плечами). Не могу.
Савва. Боишься?
Кондратий. Говоря по совести: боюсь.
Савва. Ну и дрянь же ты, брат, человек.
Кондратий. Это уж как хотите.
Пауза.
Савва. Да чего боишься-то, дурень? Машинка безопасная, тебя не тронет. Поставил, завел, а сам хоть на деревню ступай, к бабам.
Кондратий. Да я не этого.
Савва. Суда? Так сказано же тебе: в случае чего вину на себя беру. Не веришь?
Кондратий. Как не верить? Верю.
Савва. Так чего же? Неужели Бога?
Кондратий. Бога.
Савва. Да ведь ты же не в Бога, а в дьявола веришь?
Кондратий. А кто знает: а вдруг Он да и есть? Тогда тоже, Савва Егорович, благодарю покорно за одолжение. Да и из-за чего? Живу я спокойно, хорошо; конечно, как вы говорите, обман: так я же здесь при чем? Хотят верить, пусть себе и верят. Не я Бога выдумал.
Савва. Послушай, ты знаешь, что я сам бы мог это сделать. Взял да во время крестного хода бомбу и бросил — вот тебе и все. Но тогда погибнет много народу, а это сейчас — лишнее. Поэтому я тебя и прошу. А если ты откажешься, так я все-таки сделаю, и на твоей душе будут убитые. Понял?
Кондратий. Зачем же на моей? Не я буду бросать. Да опять-таки мне-то какое дело до них, до убитых? Народу на свете много, всех не перебьете, сколько ни бросайте.
Савва. А тебе их не жалко?
Кондратий. Всех жалеть — самому не останется.
Савва. Ну вот! Ты умный человек, говорил же я тебе, а ты все не веришь. Умный, а испортить кусок дерева боишься.
Кондратий. Если это кусок дерева, так из-за чего же и вам хлопотать? — То-то, что не дерево, а образ.
Савва. Ну да. Налипло на него много, вот они его и ценят. А я не люблю того, что люди дорого ценят.
Кондратий. Как же это так «не любите»?
Савва. Так и не люблю. Когда для человека шапка дороже головы, так нужно с него и шапку и голову снять. Эх, дядя, не будь ты трус, порассказал бы я тебе!
Кондратий. Что ж, расскажите, от этого мне греха не будет. Да и не трус я, а просто осторожный человек.
Савва. Это, дядя, только начало.
Кондратий. Хорошее начало, нечего сказать. А конец какой?
Савва. Голая земля — понимаешь? Голая земля, и на ней голый человек, голый, как мать родила. Ни штанов на нем, ни орденов на нем, ни карманов у него — ничего. Ты подумай: человек без карманов — ведь это что же! Да, брат, икона — это еще ничего.
Кондратий. Я и говорю: новую сделают.
Савва. Ну, да уж не та будет. Да и не забудут они уже, что динамит сильнее ихнего Бога! А человек — сильнее динамита. Вот они кланяются, вот они молятся, вот они прямо взглянуть не смеют, холопы поганые, а пришел настоящий человек и разрушил. Готово!
Кондратий. Действительно.
Савва. И когда так будет разрушен десяток их идолов, они почувствуют, холопы, что кончилось царство ихнего Бога и наступило царство человека. И сколько их подохнет от ужаса одного, с ума будут сходить, в огонь бросаться. Антихрист, скажут, пришел… ты подумай, Кондратий!
