Александра Маринина - Ну, ребята, вы попали
Ольга: Саня с этих счетов уже пару раз денежки снимал, один раз Наташе на операцию, другой раз — на нашу собственную фирму. Всё получилось так, как Наташа планировала. Обложили Емелина со всех сторон, и дома, и на фирме, деньги все взяли под контроль, тут бы жить да радоваться…
Дух: Я тебе покажу жить да радоваться! Ты… ты… Ё-моё, я даже слов не могу подобрать, кто ты такая! Дрянь ты паршивая после всего этого! И правильно я делал, что тебе изменял направо и налево, и правильно, что я тебя обманывал! Ты же первая меня обманула, так что меня совесть теперь не мучит. Надеешься, что я подохну и все эти денежки тебе и Скуратову достанутся? Не рассчитывай! И не надейся даже! Во-первых, я и не подумаю умирать, вот назло тебе, сука бессердечная, выкарабкаюсь! Первое, что я сделаю, — заяву на тебя накатаю в прокуратуру, что ты меня поддельной водкой отравить хотела. Сядешь лет на десять, посидишь, отдохнешь, подумаешь как следует над своим безнравственным поведением. Второе — Сашку уволю без выходного пособия. Хотя… Нет, черт возьми, так не получится, я же номеров счетов не знаю, без Сашки мне мои деньги не получить никак. Ладно, Сашку временно оставлю, прикинусь овцой, якобы после клинической смерти у меня новый взгляд на жизнь появился, интерес к бабам и выпивке пропал, буду теперь делами заниматься. Тут уж он хочешь — не хочешь, а вынужден будет вместе со мной всё делать, так я потихонечку все номера счетов и узнаю. А уж потом выгоню его. Правильно я говорю, симпатичная?… Чего?… Как это он сам от меня сбежит? Куда это он сбежит, зачем?… Ах, ну да, ну да, Ольга… Об Ольге я и не подумал. Конечно, если я ее посажу за покушение на убийство, то он мне этого не простит. Значит, что же получается? Ольгу тоже нельзя сажать?… А что можно?… Ничего нельзя?… Не-е-е, я так не согласен! Как это так ничего нельзя? Что же мне прикажешь, терпеть все как есть?… Выхода другого нет? Да не может быть… Хотя если подумать, то так и получается, что выхода другого нет. Либо я поступаю с ними так, как они заслуживают, но остаюсь нищим, либо, если хочу сохранить свои деньги за границей, делаю вид, что ничего не произошло и я ничего такого про них не знаю. И как это должно выглядеть, а, красавица моя бестелесная? То есть я прихожу домой, Ольга мне подает на ужин жульен, а я знаю, что она, пока его готовила, думала о Скуратове, и молчу, так, да? Я ложусь с ней в постель и думаю о том, трахалась она сегодня со Скуратовым или нет. Она мне говорит, что нужны деньги для ее родственницы из Жмеринки, а я думаю, куда она их денет, в ресторане со Скуратовым и Наташей прогуляет или отдаст на приют для бездомных собак. Я ей скажу, что у меня переговоры до поздней ночи, а она будет знать, что я у бабы? Что-то кисло получается… Нет, мне так не нравится. Ты там подумай, симпатичненькая, может, еще вариант найдется, а? Чтобы и волки сыты, и овцы целы. Чтобы и Ольгу со Скуратовым наказать на всю оставшуюся жизнь, и деньги свои не потерять… Не получается?… Ну ты с ответом-то не торопись, ты еще подумай, время есть, пока меня еще реанимируют. Кстати, что-то давно из больницы не звонили, хотелось бы все-таки понимать, как там идут дела и на каком я свете.
Возвращаются Наташа и Скуратов. Рука Скуратова аккуратно забинтована.
Наташа: Ну вот, Лёлечка, я твое сокровище отремонтировала. Получай его в целости и сохранности. Из больницы больше не звонили?
Ольга: Пока нет.
Наташа: Хотелось бы понимать, как там дела и на каком мы свете. Так, дети мои, мне нужно сделать несколько деловых звонков, но боюсь занимать телефон, вдруг вам из больницы позвонят… Ладно, позвоню по мобильному. Лёлечка, ты не возражаешь, если я пройду в другую комнату? Не хочу вам мешать своими разговорами.
Ольга: Конечно, иди в спальню.
Наташа уходит.
Скуратов: Вот, руку забинтовал… Ты чего такая расстроенная, Лёля?
Ольга: Ничего. Все в порядке.
Скуратов: Но я же вижу…
Ольга: Что ты видишь? Это Я вижу! Права была Наташа, ох, права.
Скуратов: В чем права? Ты о чем? Я ничего не понимаю.
Ольга: Ты не понимаешь? Да ты на себя посмотри, Дон Жуан недобитый! Ты кого обмануть хотел? Меня? Наташа мне сказала, чтобы я не делала на тебя ставку. Думаешь, она это просто так сказала? Нет, милый мой, она сразу почувствовала, что ты на нее глаз положил, и предупредила меня, что ты — существо ненадежное.
Скуратов: Лёля, ты что? О чем ты говоришь? Почему ты решила, что я собрался тебя обмануть?
Ольга: Потому что ты прекрасно знаешь, что мне делается плохо при виде крови! Ты нарочно порезался, чтобы уединиться с ней в ванной, потому что ты точно знал: я твоим порезом заниматься не смогу. Ты думаешь, я не заметила, как ты на нее смотрел? Думаешь, я не поняла, зачем ты завел разговор о Емелине и о том, как и почему она его разлюбила? У меня, Санечка, память отменная, и я прекрасно помню, как ты точно такой же вопрос задавал когда-то мне, когда только начинал за мной ухаживать. И точно так же объяснял, что хочешь избежать ошибок в отношениях со мной. Забыл?
Дух: Ха-ха! И у ментов проколы бывают! Вот так-то, друг Сашко!
Скуратов: Лёля, ты что-то путаешь… Этого не может быть… Я задал этот вопрос, потому что мне действительно было интересно…
Ольга: Что тебе было интересно? Почему она разлюбила Емелина? Ты бы лучше спросил, как она могла его полюбить. А уж разлюбить-то этого урода большого труда не стоит. Одну ночь с ним провести, перетерпеть сначала его потное тело и похотливое хрюканье, потом его храп и перегарную вонь — и все, любовь тут же скончается естественным путем.
Дух: Ты чё? Ты чё городишь? У кого это перегарная вонь? У меня, что ли? И при чем тут похотливое хрюканье? Ты бы себя послушала, кикимора!
Скуратов: Я не думал, что тебе так противно… Ты ведь никогда не говорила об этом.
Ольга: А что толку-то говорить? Мы уже ввязались в это дело, у нас была цель, мы должны были идти до конца. И что, бросать все на полпути только потому, что меня тошнит от близости с Емелиным? И вообще, Саня, ты же знаешь, я не люблю жаловаться, особенно если ничего нельзя изменить. А изменить ничего нельзя было. Если бы он не отравился и не попал в реанимацию, я бы никогда тебе ничего не сказала. Просто на меня вдруг повеяло свободой, понимаешь? Я представила себе, что он умрет и всё кончится, кончится этот кошмар, эта ежедневная пытка… Я почувствовала такое счастье, какого не испытывала никогда в жизни. И расслабилась. Потому и позволила себе заговорить об этом. А он все не умирает и не умирает… Прямо все жилы из нас вытягивает, как будто назло!
Дух: Конечно, назло! А ты как думала? И это только начало. Я еще какую-нибудь изощренную пытку вам придумаю за все, что вы со мной сотворили.
Скуратов: А ты думаешь, мне легко было все эти годы? Думаешь, легко мне было согласиться фактически продать тебя Емелину? Добровольно отказаться от тебя, развестись, каждый день видеть его и знать, что ночью он обнимал тебя. Он, а не я! Это как?
Ольга: Но ты же согласился на это. Сам согласился. Тебя никто насильно не заставлял. Тебе предложили перспективу хорошей работы, хорошей зарплаты и в будущем — больших денег. И ты посчитал, что это вполне равноценный обмен. Разве нет?
Скуратов: Тогда — да, посчитал. Не стану врать, тогда мне эта затея казалась безумно привлекательной. Но ведь это было столько лет назад! Я был сопливым пацаном, и при таких перспективах мне казалось, что я схватил бога за бороду. Что я в жизни-то понимал тогда? Только одно: чтобы хорошо жить, нужно иметь много денег. Мне эти деньги пообещали, и я решил, что дальше в моей жизни все будет отлично. Разве я мог тогда предположить, что мне будет так больно… И между прочим, ты тоже на это согласилась, так что не строй из себя великомученицу, которую без ее согласия продали в рабство.
Дух: О, правильно, Сашок, так ей! А то взяла моду — все кругом виноватые, все кругом плохие, одна она — стерильная, как святая после клизмы.
Ольга: Санечка, что же мы сделали со своей жизнью! Мы же ее изуродовали, сломали, исковеркали… Ты начал на других женщин засматриваться, ты ревнуешь меня к Емелину, а я тебя — ко всем подряд. Мы оба мучаемся. И ради чего все это?
Скуратов: Ради денег.
Ольга: А ты уверен, что оно того стоило? Ты уверен, что это был равноценный обмен?
Скуратов: Не знаю, Лёлька, я уже ничего не знаю, кроме одного: я его ненавижу. Я его так ненавижу, что мне сейчас кажется — если он сам не подохнет, я его своими руками убью.
