Бото Штраус - Время и комната
Евримах. Пока он жив, никто из нас матушку его не выставит из дому. Будем начеку! Он сам теперь способен на хитрости и интриги.
Антиной. Медлить, притом сейчас, крайне опасно. Народ добра нам не желает. Чем дальше, тем больше теряем мы расположенье. Никто не понимает, отчего мужчины обабились настолько, что ни один из них не в состояньи истаявшую свечку ожиданья погасить. Царица своим коварным повеленьем немалого добилась: да, мы много ярких провели часов при Одиссеевом дворе — чего, как ни старайся, не выйдет дома, — но люд простой на это смотрит без охоты. Слабаками они нас обозвали, и никто не хочет дольше груз межвременья тащить. Совет мой: торопитесь! Пока Телемах не собрал народ на площади у рынка и не возвестил, что мы его убить пытались безуспешно. По меньшей мере, нас выгонят из страны, коль худшего не случится. Если так пойдут дела, то опасаюсь самых худших я последствий. Давайте ж, други, схватим его, и всему конец!
Амфином. Телемаха умертвить? Други, к этому я б не советовал прибегать. Убийство одного из членов царёва рода приносит только беды, одна страшней другой. Разве что боги дадут согласие на это. Тогда и я убью и прикажу другому. Если ж боги предостерегают, тогда я говорю: оставь!
Остальные аплодируют.
Антиной. Коль спрашивать оракулов вначале станем, тогда чего уж там не допускать. Поздно будет. Ну хорошо. Коль вы кровавой драмы не хотите, пускай живет. Но тогда уж лучше отказаться от всего. Отказаться от дискуссий и щедрых дружеских застолий. Отвергнуть давно рожденный план, путем искусного союза упрочить власть знати молодой. Тогда давайте лучше вещи собирать и разъезжаться по домам. Там каждый может посвататься к дочери соседа.
Из заднего портала быстро выкатываются сходни прямо в центр мужского собрания. Три фрагментарные женщины, беспокойно оглядываясь, будто телохранительницы, меняясь местами, окружают царицу, шагающую столь же стремительно.
Пенелопа. Чего ты хочешь? Ты в своем уме? Зовешь к убийству? Я не ослышалась? Хочешь угробить сына, а мать заманить в свою постель? Да, тебя имею я в виду, жалкий трус. Не прячься, шутовская рожа. Я знаю, все мужчины тут дрожат перед тобой. Мол, самый умный ты в совете. Что за чушь. Ты клеветник. Как мужчина весишь ты не больше перепелиного яйца. Сына моего захотел убить? Скорей я собственной рукой тебе отрежу кривой твой член и в задницу немытую твою запихну! Я покажу тебе, Антиной, грязная кишка, кому ж как не тебе всех подстрекать!.. Забыл ты, что твой отец когда-то беженцем сюда явился? Бежал от своего народа. Они хотели разорвать его в клочья, феспроты{86}, наши союзники. Мой Одиссей остановил их. А ты? Влезаешь в дом героя, кутишь напропалую, волочишься за его женой и отпрыска его собираешься зарезать. Оставь злодейский план и подозрительные разговоры. Тебе приказываю я. Ты прикажи другим.
Евримах. Многоразумная, возлюбленная Пенелопа! Успокойся. Такого человека нет и быть не может, и никогда земля такого не родит, который тронул хотя бы волосок на Телемаха голове. Доколе не слепцом хожу по этой я земле. О, еще я помню, как меня, мальчишку нежного, сажал на колени к себе великий градоразрушитель, Одиссей, и в ручки отбивную мне совал. И потому Телемах для меня — любимейший из всех мужей. Ни один жених на него не поднимет руку. Лишь Бог осмелился бы вред причинить ему.
Пенелопа. Что мне сказать в ответ на клятвы верности пуховки? Ври, да не завирайся, ты, болтун.
Пенелопа удаляется на отъезжающих назад сходнях.
Амфином. Зрелище — ну прямо ужас! Так растолстеть, творец небесный, бедра — как бочонки! Каким экзаменом жестоким был этот вид!
Элат. Так выглядеть не может моя будущая госпожа. Только не моя! Это была не Пенелопа.
Амфином. Каждый знает, что она в последний год изрядно располнела.
Многие из женихов. Я — нет.
Амфином. Слухов было хоть отбавляй. Служанки жаловались часто, что царица от ее противоестественного воздержанья постепенно увядает.
Ктесипп. Воздержанья? Сдается, по ночам ее седлает сущий демон.
Евриад. «О, этот бренный символ чистой девы! Что за испорченная до основанья непорочность!..». Други, но только не этот подхалимский тон! Вы видели всего лишь бабу, которую всегда хотели б видеть во хмелю, властительницу с райски жирным задом и языком, что без костей, царицу-развратницу с роскошным телом, тут грудь — коровье вымя, там бедра — как бочонки, детали вы частенько вертели на вашем вертеле.
Амфимедон. Евриад, как известно, предпочтенье отдает мускулистой молодежи. Сначала он на Телемаха влезет, потом уж и на трон.
Демоптолем. Евриад помолвку справит с Пенелопой и руки попросит Телемаха.
Евриад. Я царского дома друг! С младых ногтей. Я и сегодня вижу царицу такой же благородной, какая она есть. И вижу из почтенья, любви и верности вассала. А не из обжорства и сладострастья: бесформенным жирным бурдюком. Я не потерплю насмешек, оскорбительных для чести.
2Пустой зал поутру. Телемах сидит на своем раскрытом чемодане, рассматривая подарки из Пилоса, платье Елены, кубок Менелая и т. д.
На заднем плане распахивается большая дверь. В утренних лучах является Одиссей в блестящем панцире.
Телемах. Ты бог? О, пощади. Не наказывай меня. Я жертву принесу тебе, как подобает.
Одиссей. Нет, Телемах. Перед тобой любимый твой отец. Не надо удивляться и задавать вопросы. Другого Одиссея ты больше никогда не встретишь. Вот я, как есть, вернулся после бесконечных страданий и вечных странствий на двадцатом году к себе домой.
Телемах. И все ж я удивлен… Я думаю, меня слепит мираж.
Одиссей. Ты удивлен. Я вижу. Нет ликованья на твоем лице. Видать, ты не надеялся уж больше свидеться с отцом.
Телемах. Я из Пилоса, с утренней прохладой только что назад вернулся из долгой бессмысленной дороги. Расспрашивал Атридов, спутников былых, без устали искал известий о тебе, чтобы увериться, наконец…
Одиссей. Что рыбы его сожрали, твоего отца?
Телемах. Я сам боялся лишиться жизни в поисках тебя.
Одиссей. Но ты теперь мужчина и сам бы охотно правителем Итаки стал… Говорят, уже ты созываешь сам на площади народное собранье?
Телемах. Да я бы все бросил, лишь бы ты вернулся! Только б ты был с нами, и силою своей узел разрубил решений невозможных… Я достаточно возмужал, обязан я в порядке содержать свой дом…
Одиссей. Мой дом.
Телемах. Я вскоре заставлю принять решенье. Хаос и распущенность довели страну до ручки. Коль матушка не сделает свой выбор, отправлю я ее назад к Икарию, ее отцу. У него за дочку пусть посватается кто хочет. О боги на небесах! Я должен выгнать собственную мать из царского дворца? Без тебя — в безвестности, жив ты или нет — здесь скоро каждый шаг неверным станет.
Одиссей. Ты — Телемах. Маленький мой сын. Мужчина, который мог меня убить…
Телемах. Ты предо мной предстал в таком великолепии и блеске, каким тебя не видел я во снах. Хотел бы я хоть раз к твоим доспехам прикоснуться…
Приближается к Одиссею, который внезапно, порывисто заключает его в объятия и плачет.
Одиссей. Мой свет! Любимый мальчик мой!
Телемах. Коль ты отец мой дорогой, скажи еще: что было на корабле, когда тебя связали спутники твои, — зачем они к мачте тебя привязали? Как часто великую ту историю я слышал и бился в загадках, пока я рос.
Одиссей. Ну, сын мой, могу тут я доподлинную историю тебе поведать…
«Тою порой крепкозданный корабль наш, плывя, приближался{87}
К острову страстных сирен, провожаемый легким попутным
Ветром; но вдруг успокоился ветер, и тишь воцарилась
На море: демон угладил пучины зыбучее лоно…
Уши товарищам воском тогда заклеил я; меня же
Плотной веревкой они по рукам и ногам привязали
К мачте так крепко, чтобы нельзя мне ничем шевельнуться…
Но в расстоянье, в каком призывающий голос бывает
Внятен, сирены увидели мимо плывущий корабль наш.
С брегом он их поравнялся; они звонкоголосо запели:
„К нам, Одиссей богоравный, великая слава ахеян,
К нам кораблем подойди; сладкопеньем сирен насладися.
Здесь ни один не проходит своим кораблем мореходец,
Сердцеусладного пенья на нашем лугу не послушав“…»
Телемах. Великие слова ты будишь в памяти моей. Но диву я все еще даюсь… Отец, ты ведь явился из других миров.
