Петр Киле - Утро дней. Сцены из истории Санкт-Петербурга
Б л о к. Я думаю о тебе каждый день. В твоих письмах ты точно что-то скрываешь. Но мне можно писать все, что хочешь. И даже должно.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Я не считаю больше себя даже вправе быть с тобой связанной во внешнем, я очень компрометирую себя. Как только будет можно, буду называться в афишах Менделеевой. Сейчас не вижу, и вообще издали говорить об этом нелепо, но жить нам вместе, кажется, невозможно; такая, какая я теперь, я не совместима ни с тобой, ни с какой бы то ни было уравновешенной жизнью, а вернуться к подчинению, сломиться опять, думаю, было бы падением, отступлением, и не дай этого бог. Ты понял, конечно, что главное тут влюбленность, страсть, свободно их принимаю. Определенней сказать не хочу, нелепо.
Б л о к. Да уж. Всего хуже - не знать. Что бы я ни узнал, мне будет вдвое легче. (Хватает первое, что попалось под руку, и бросает в дверь.)
Любовь Дмитриевна исчезает, Блок один. И тут звонок, входит Любовь Дмитриевна. Блок бросается к ней, она плачет.
Б л о к. Вернулась!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Здравствуй! Я не надолго. Гастроли на юге продлятся до осени. Я уже не могла, не объяснившись с тобой, ни играть, ни дышать.
Б л о к. Кто он?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Тебе не нужно его знать. Пусть это будет паж Дагоберт, как я называю его.
Б л о к. В самом деле в нем есть что-то пажеское (он молод, юн?) и средневековое (честь, верность)?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Нет, нет. Он молод, да, южанин с украинским акцентом, с повадками хищника.
Б л о к. Понятно. А ведь Боря Бугаев сошел бы за пажа Дагоберта.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. У рыцаря с его прекрасной дамой паж... Да, и на такую роль он напрашивался отчаянно.
Б л о к. Бедный Боря!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Бедная-то я.
Б л о к. Он бросил?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Нет, я порвала - глупо, истерично, беспричинно.
Б л о к. Беспричинно? И он принял?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (заливаясь слезами). Не смотри.
Б л о к. Прости. Здесь твой дом, моя милая. Осень проведем вместе в Шахматове. А там - жизнь подскажет.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Ты хочешь испить из чаши моего горя?
Б л о к. Кто повенчан на счастье, тот повенчан и на горе.
Сцена 4
Шахматово. На террасе Александра Андреевна и Мария Андреевна.
М а р и я А н д р е е в н а
(откладывая книгу)
Мне эта вещь не очень по душе.
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а
Взялась переводить, переводи,
Пока не попадется что получше.
Когда бы нам самим все выбирать,
По склонности, издателя не сыщешь.
М а р и я А н д р е е в н а
Ты посмотри. Скорей тебе по вкусу
Придется эта книга, уступлю.
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а
Я пролистала мельком, нет, не надо.
М а р и я А н д р е е в н а
Он беспокоен, избегает нас.
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а
Его не отпускает драма "Песня
Судьбы".
М а р и я А н д р е е в н а
Читал он мне ее, желая
Услышать критику, не похвалы.
Пусть Станиславский расхвалил, но все же
Не взял с собой; погрешностей немало,
Но хуже - действия и вовсе нет,
Одна символика, хотя из жизни
Своей воссоздал треугольник: он,
Она и друг, - все без страстей, интриги,
И некая Фаина "Снежной маски",
Обретшая лицо и имя тайны,
Зовущей в мир героя; он ушел
Из дома, не она, и он потерян,
Не ведая путей; ну, в общем так,
Все отвлеченно слишком и неясно.
Куда все веселее в "Снежной маске".
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а
Да нет, и в ней все слабо, перепевы
Одних и тех же слов и звуков в ритмах,
Поспешных, рвущихся, - одна игра,
И детская при том. Резвился детка.
М а р и я А н д р е е в н а
И то-то обошлись все с ним сурово?
Комета пронеслась, исчезла где-то;
Венера, не всегда сияя в небе,
Осталась ли звездою путеводной?
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а
Веселого здесь мало и не жди.
От писем Саша все угрюмей бродит
И рад подальше ускакать от нас;
Как в сне моем я все скачу, скачу
И знаю что покоя мне не будет,
Так он все дни и ночи где-то скачет.
М а р и я А н д р е е в н а
(раскрывая журнал на столике)
А это что? Письмо от Любы. Может,
Оставил он случайно?
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а
Дай сюда.
Он просто рассказать нам не решился
И заложил в журнал, что я просила.
(Читает.)
"Люблю тебя одного в целом мире".
М а р и я А н д р е е в н а. Какая новость!
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Ты слушай. "Часто падаю на кровать и горько плачу: что я с собой сделала!.. Быть с тобой хочу больше всего на свете... Но сколько муки я себе приготовила своим безумием, боже мой!.."
М а р и я А н д р е е в н а. Постой! Что это значит?
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (вздрогнув и промолчав). "В душе моей растет какое-то громадное благословление тебе и всему Шахматову, всем вам... Господь с тобой, целую твои руки, целую тебя, мой милый, мой ненаглядный".
Женщины переглядываются со значением. Блок у себя во флигеле.
Б л о к (прохаживается у стола). Что за охота проваливаться где-то на краю света с третьестепенной труппой? Не люблю я таких актеров, ох, как не люблю, заодно с Гете и Ибсеном... (Садится к столу.) Почему ты пишешь, что приготовила себе мучение? Меня очень тревожит это, и мне не нравится то, что ты сомневаешься в том, как я тебя встречу...
Г о л о с А л е к с а н д р ы А н д р е е в н ы. Саша, не хочешь ли чаю?
Б л о к. Нет, мама! Я ложусь спать.
Г о л о с А л е к с а н д р ы А н д р е е в н ы. Ну, хорошо. Спокойной ночи!
Б л о к
Когда замрут отчаянье и злоба,
Нисходит сон. И крепко спим мы оба
На разных полюсах земли.
Ты обо мне, быть может, грезишь в эти
Часы. Идут часы походкою столетий,
И сны встают в земной дали.
И вижу в снах твой образ, твой прекрасный,
Каким он был до ночи злой и страстной,
Каким являлся мне. Смотри!
Все та же ты, какой цвела когда-то
Там, над горой туманной и зубчатой,
В лучах немеркнущей зари.
АКТ V
Сцена 1
Лесистая возвышенность между Шахматовым и Бобловым. Слышен топот копыт. Блок, соскочив с лошади, вбегает на холм и вскидывает руки, словно охватывая необъятные дали во времени. Что-то белое, как одеяние, или крылья лебедей, мелькает за рекой.
Б л о к
Река раскинулась. Течет, грустит лениво
И моет берега.
Над скудной глиной желтого обрыва
В степи грустят стога.
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь - стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
Наш путь - степной, наш путь - в тоске безбрежной,
В тоске твоей, о, Русь!
И даже мглы - ночной и зарубежной -
Я не боюсь.
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь...
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль...
И нет конца! Мелькают версты, кручи...
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Наступает ночь. Блок у костра над рекой.
Б л о к
В ночь, когда Мамай залег с ордою
Степи и мосты,
В темном поле были мы с Тобою, -
Разве знала Ты?
Перед Доном темным и зловещим,
Средь ночных полей,
Слышал я Твой голос сердцем вещим
В криках лебедей.
С полуночи тучей возносилась
Княжеская рать,
И вдали, вдали о стремя билась,
Голосила мать.
И, чертя круги, ночные птицы
Реяли вдали.
А над Русью тихие зарницы
Князя стерегли.
Орлий клекот над татарским станом
Угрожал бедой,
А Непрядва убралась туманом,
Что княжна фатой.
И с туманом над Непрядвой спящей,
Прямо на меня
Ты сошла, в одежде свет струящей,
Не спугнув коня.
Серебром волны блеснула другу
На стальном мече,
Освежила пыльную кольчугу
На моем плече.
И когда, наутро, тучей черной
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда.
Утро нового дня. Блок выходит на луг.
