Пьер Бомарше - Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю.
Сие препятствие, учиненное французскому негоцианту дружественной Франции державой, побудило моего корреспондента срочно послать мне нарочного. Никому лучше Вас не известно, сударь, что часть этих ружей предназначена для наших Антильских островов, так как я уведомил об этом французскую администрацию, полагая, что это обрадует ее, поскольку избавит от необходимости посылать туда оружие из Франции; остальные ружья предназначались мною для Американского континента, который вооружается против дикарей; принимая все это во внимание, я умоляю Вас, сударь, соблаговолите написать Вашему поверенному в делах при Генеральных штатах, дабы устранить помеху, препятствующую двум кораблям отойти от причала и замораживающую значительные средства.
Голландская нация не находится с нами в отношениях, кои могли бы затруднить справедливый подход к решению вопроса о моей собственности, о котором я прошу, если только вы будете столь любезны, что поддержите меня, защищая интересы французского негоцианта, чья добросовестность общеизвестна. Вы весьма обяжете тем самым, сударь, остающегося Вашим преданным слугой и т. д.
Подпись: Карон де Бомарше».
Дюмурье вложил в свой ответ все благорасположение давней и искренней дружбы; вот он:
«Париж, сего 21 апреля 1792 года.
Я неуловим, по меньшей мере, в той же степени, в какой Вы глухи, мой дорогой Бомарше. Но я люблю Вас слушать, в особенности, когда Вы можете рассказать что-нибудь интересное. Будьте же завтра в десять часов у меня, поскольку несчастье быть министром из нас двоих выпало мне. Обнимаю Вас.
Подпись: Дюмурье».
Я явился к нему на следующее утро. Когда я все объяснил, он попросил меня составить официальную записку, дабы обсудить ее с другими министрами. Я составил одну, потом другую, я составил пять различных записок на протяжении этого дня, так как ни одна из них, по мнению этих господ, не была написана в должной форме. Все это казалось мне весьма странным.
На следующее утро, 23 апреля, я послал министру Дюмурье пятую записку, составленную мною накануне.
Вот она:
«Париж, сего 23 апреля 1792 года.
Сударь!
Я имею честь направить Вам, уже не как человеку доброжелательному, а как министру нации и короля, возглавляющему ведомство иностранных дел, памятную записку, в пятой — со вчерашнего утра — редакции, и просить Вас, сударь, соблаговолить избавить меня от голландских притеснений, из-за которых в порту Тервер задержаны шестьдесят тысяч ружей, купленных мною и запрещенных к вывозу адмиралтейством под позорным предлогом, что я обязан внести неслыханный залог в размере тройной стоимости оружия единственно в качестве гарантии, как мне говорят, что это оружие будет отправлено в Америку.
Я весьма сожалею, что мне приходится вновь Вас беспокоить; однако, какова бы ни была форма, в которой Вы, сударь, сочтете возможным просить о справедливости по отношению к французскому негоцианту, подвергшемуся притеснениям, — желательно сообщить этой форме достаточно настойчивости, чтобы Вы могли льстить себя надеждой на снятие эмбарго; в противном случае я, частное лицо, не обладающее ни в какой мере силой, необходимой для преодоления такого рода трудностей, не смогу поставить это оружие военному министру в срок, предусмотренный моим с ним соглашением.
Соблаговолите также подумать, сударь, о том, что не токмо нация окажется лишенной сего оружия во времена, когда оно ей насущно необходимо, но что и я лично вынужден буду оправдываться перед высокими инстанциями от обвинения в недобросовестности, которое не преминут выдвинуть против меня в связи с непоставкой оружия, зависящей в действительности не от меня, а от недоброжелательства иностранной державы, от коей лишь министр той державы, которой я имею честь быть подданным, может потребовать признания моих прав.
Я прошу, таким образом, не о личной услуге, сударь, но о справедливости, имеющей значение для Франции по двум причинам: потому, что попрано международное право, и потому, что это оружие, ей принадлежащее и несправедливо задерживаемое в Тервере, ей крайне необходимо.
С искренним уважением, сударь, преданный Вам и т. д.
Подпись: Карон де Бомарше».
Никакого результата. Дважды в день я посещал министерство иностранных дел, а от моего дома до него не меньше мили, — министр был занят другими делами. Слова, вырванные на бегу, ничего мне не давали, и мой нарочный огорчался, что я заставляю его терять время. Из Голландии прибывали другие письма, весьма настойчивые; министр попросил меня напомнить ему обстоятельства дела. 6 мая, посылая ему новую, сугубо настоятельную записку, я приложил к ней следующее письмо:
«6 мая 1792 г. Вам лично.
Необходимо учесть три важных обстоятельства: наши внутренние недоброжелатели льстят себя надеждой, что Вам не удастся снять эмбарго с оружия. Они рассчитывают обвинить Вас в этом перед французской нацией.
1. Поскольку все зло в Голландии идет от парижских мародеров, чему у нас есть доказательства, важно, чтобы о предмете моих ходатайств не стало, по возможности, известно в канцеляриях военного министерства; это тотчас дойдет до Гааги.
2. Важно, чтобы мой нарочный выехал настолько быстро по принятии решения, чтобы об его отъезде нельзя было предупредить по почте; канцелярии не преминут это сделать.
3. Вы поймете уместность и справедливость содержания моей записки, если учтете, что, поскольку препятствие национального масштаба, которое не в силах устранить ни одно частное лицо, мешает мне передать Вам оружие в Гавре, я передам Вам его в Тервере; в этом случае все меры предосторожности, необходимые для его доставки, лягут на плечи самого французского правительства; я же беру на себя только устранить с помощью горсти дукатов препятствия, чинимые низшими чиновниками.
Macte animo[22]. Вы вчера были грустны, это удручило меня. Мужайтесь, мой старый друг! Располагайте мной в интересах общественного блага. Я готов на все ради спасения отечества. Разногласия отвратительны — сущность дела прекрасна.
Подпись: Бомарше».
Никакого ответа. Три дня спустя, 9 мая, я, настаивая на своем, вновь посылаю господам де Граву, Лакосту и Дюмурье записку под названием «Важный и секретный вопрос, подлежащий обсуждению и решению господ министров — военного, морского флота и иностранных дел». (Вручена трем министрам 9 мая 1792 г.) Она имеется в трех архивах; я покажу вам ее, Лекуантр; полагаю, что она не была напечатана.
Никакого ответа, не отправлена и моя почта. Мне показалось, что деятельная доброжелательность г-на Дюмурье каким-то образом скована. Не помня себя от гнева, я четыре дня спустя, 13 мая, написал ему следующее письмо, возможно, несколько чересчур суровое, чтобы быть оглашенным в Комитете.
«Бомарше господину Дюмурье.
Сего 13 мая 1792 года.
Сударь!
Соблаговолите вспомнить, как часто Вы, я и многие другие вздыхали, с грустью глядя в Версале на бывших королевских министров, которые льстили себя надеждой, что выиграли дело, потеряв неделю; слишком рано, слишком поздно, — было их излюбленным ответом по всякому поводу, так как пять шестых времени, которое они должны были уделять делам, уходило у них на то, чтобы сохранить за собой место. Увы! Болезнь, именуемая «упущенное время», как мне кажется, вновь поразила наших министров. У прежних виной всему было чистое нерадение, у Ваших виной, разумеется, перегруженность; но от этого не легче.
Вот уже три месяца, сударь, как в деле, рассматриваемом как чрезвычайно важное, я спотыкаюсь о всякого рода нерешительность, которая сводит к нулю предприимчивость людей самых деятельных. По этому нескончаемому делу я осаждаю уже третьего министра, ответственного за военное ведомство.
Сударь, нам не хватает ружей, у нас их требуют громогласно.
В распоряжении министра шестьдесят тысяч ружей, приобретенных мною; столько золота, столько золота, вложенного мною в дело; два корабля, простаивающие в Голландии вот уже три месяца; четыре или пять человек, пустившихся ради этого в путешествие; куча записок, поданных мною, одна за другой; тщетные просьбы о минутном свидании, чтобы доказать, сколь ничтожны препятствия; нарочный, который вот уже двадцать дней томится у моего очага и портит себе кровь, расстраиваясь вынужденным бездействием; и я, в котором она закипает из-за невозможности получить ответ и наконец отправить курьера; с другой стороны, грозящее мне отовсюду обвинение в предательстве, точно я по злому умыслу задерживаю в Голландии оружие, меж тем как я горю желанием ввезти его во Францию, — все эти расходы и противоречия наносят урон и моему состоянию, и моему здоровью.
