Юрий Нагибин - Колокола
Тихо звучит музыка.
МАЛЕНЬКОЕ, ПОЧТИ ПУСТОЕ КАФЕЗа столиком Сергей Васильевич и Наталья Александровна пьют кофе.
Наташа. Господи, как в раю побывали!
Рахм. Стихия! Когда слушаешь его, рождается вера в человека, в его духовные и творческие силы, способность противостоять злу и стать равным тому, что он есть… Шаляпин был и остался величайшим чудом моей жизни. А ведь я видел чудо Чайковского, чудо Антона Рубинштейна, чудо Толстого, чудо Чехова… Но это, как бы сказать, постижимые чудеса, а Федор — непостижимое! Он — стихия! И это при глубочайшей вокальной культуре. Как дико, что я учил его музыкальной грамоте. Дружбу с Шаляпиным считаю одним из самых сильных, глубоких и тонких художественных переживаний всей моей жизни!
Наташа. Как он плохо выглядит! Обрюзг, вылезли волосы… Бедный Федя! Надо пойти к нему!
Голос газетчика (два раза). Немецкие войска в Австрии!
Рахм. Только не сегодня. Ему нужно отдохнуть!
Наташа. Завтра я уезжаю в Сенар. Но тебе стоит задержаться и проведать друга.
Пробегает газетчик.
Рахм. Звучит зловеще.
Наташа. Я не хочу быть Кассандрой. Господи, дай мне ошибиться!
Рахманинов покупает газету, разворачивает, читает. На странице портрет Гитлера.
Газетчик (три раза). Немецкие войска в Австрии! Двухсоттысячная армия пересекла австрийскую границу!
Рахм. А все-таки мы жили в век Шаляпина, а не в ваш век, ефрейтор Шикльгрубер!
Голос Шаляпина еще некоторое время продолжает звучать, затихает, и наступает полная тишина.
КВАРТИРА ШАЛЯПИНА В ПАРИЖЕШаляпин в атласном распахнутом халате, худой и обрюзгший, полулежит на диване и слушает пластинку в своем исполнении. Романс «Давно ль, мой друг» на слова Полонского или «Судьбу».
Незаметно входит Рахманинов, слушает; Шаляпин замечает Рахманинова.
Шаляпин. А-а, Сережа, я тебя ждал!.. Чего вчера не пришел?
Рахм. Думал, ты устал.
Шаляпин. Я, милый, не вчера устал. Я от всей жизни устал. От болезни устал. Ничего, скоро отдохну!..
Рахм. Будет тебе! Как ты вчера пел!
Шаляпин. Это уже не я пел. Господь Бог дал мне проститься с голосом. Вчера было чудо, Сергей, но не мной сотворенное.
Рахм. Ты это серьезно?
Шаляпин. Как на духу. Ты ведь давно меня не слышал. Я потерял многие ноты… играл под Шаляпина, выпрашивал аплодисменты. Стыдно вспомнить. Хорошо, что это кончилось. Все кончилось. Кругом одно дерьмо. Каши сварить не умеют. А ведь мне ничего другого нельзя! (Большая пауза.) Ладно, поговорим о другом. Европа сошла с ума. Не сегодня завтра грянет война. Ты это понимаешь?
Рахм. Допускаю.
Шаляпин. Уезжай! Возвращайся в Америку. Послезавтра будет уже поздно! Немцы возьмут Париж! Они возьмут все! Они выиграют все сражения, кроме последнего. Их разгромят, но это обойдется в миллионы жизней. Я хочу, чтобы ты уцелел. Когда кончится война, я хочу, чтобы ты вернулся в Россию, упал мордой в траву и отплакался за нас двоих! Обещай, Сережа! Тогда я умру спокойно!
Рахм. Обещаю! Если сам выживу!..
Шаляпин. Запрещаю тебе присутствовать на моих похоронах. Я очень гадок, а буду еще гаже. Прощай! Лизать не будем! Я очень тебя любил!
Рахм. А я — тебя!
Шаляпин. Знаю! Помни, ты дал слово умирающему!
Рахм. Я ухожу, Федя.
Шаляпин. Нет, это я ухожу.
Уже в дверях Рахманинов услышал тихое пение Шаляпина:
Позарастали стежки-дорожки,
Где проходили милого ножки.
Позарастали мохом-травою,
Поют вдвоем:
Где мы гуляли, милый, с тобою…
Звучат «Симфонические танцы», 1-я часть.
Ведущий. Когда Рахманиновы пересекли Атлантический океан, радио принесло весть о немецком вторжении в Польшу! Вторая мировая война началась!
У РАХМАНИНОВЫХРахманинов у рояля пишет ноты. Входит Наталья Александровна.
Наташа. Звонил Стоковский. Напомнил о репетиции.
Детским движением Рахманинов прячет свою писанину.
Наташа. Так мы прятали любовные письма, которые писали мальчишкам из соседней гимназии.
Рахм. Значит, ты мне уже тогда изменяла?
Наташа. Я искупила свою разгульную молодость. Почему скрываешь от меня свою работу?
Рахм. От неуверенности в себе! Я разучился выражать себя напрямую; а здесь — признание в любви без посредника. Страшно!
Наташа. Я не спрашиваю, кому это признание. Оцени мою сдержанность!
Рахм. Ты сама знаешь. Тихо я говорю о любви к тебе, громко — к России.
Наташа. Значит, это что-то монументальное?
Рахм. «Симфонические танцы».
Наташа. Вот тебе раз! Почему не симфония?
Рахм. С симфониями у меня тяжелый счет. Партитуру первой — сжег. О второй писали, что она выжата из проплаканного носового платка. Третью обвинили в отсталости и эпигонстве. Может быть, «Симфонические танцы» окажутся счастливее…
Наташа. Ты доволен?
Музыка затихает.
Рахм. Я забыл это чувство.
Звонок. Наташа вышла. Вошел немолодой солидный человек.
Журналист (называя себя). Джонсон. Я веду музыкальную колонку в «Нью-Йорк тайме». Насколько мне известно из ваших скупых ответов моим коллегам, вы объясняете свое долгое молчание утратой Родины?
Рахм. Да, когда оторваны корни, соки не поступают!
Журн. А разве Америка не стала для вас второй Родиной?
Рахм. Я благодарен Америке за приют, но второй Родины не бывает, как и второй матери. Приемная мать никогда не станет той, что дала тебе жизнь. Я русский композитор — и моя Родина наложила отпечаток на мой характер. Моя музыка — это плод моего характера, и поэтому это русская музыка.
Журн. А как же мистер Стравинский? Он плодовит!
Рахм. Возможно! Для атональной музыки не нужна мать Родина. Но своей популярностью мистер Стравинский обязан тем, что создал в России: «Жар-птица», «Петрушка» и «Свадебка».
Журн. Вас обвиняют в огульном отрицании атональной музыки.
Рахм. Просто она мне ничего не говорит. Это музыка без сердца. Я не верю, что она выйдет когда-нибудь за пределы университетских кругов. Отсталость! Возможно! Что ж, я принимаю этот упрек.
Журн. Несколько слов о вашем новом произведении?
Рахм. Мне думается, я сказал в нем, что хотел.
Журн. А корни? Или это бескорневое растение?
Рахм. Корни проросли из моего обострившегося чувства России. Из страха за нее.
Журн. Но похоже, ей ничто не грозит. Мистер Сталин ловко увильнул от войны.
Рахм. Не уверен! У меня другое предчувствие!
Свет гаснет. С диким воем проносятся немецкие самолеты. Рахманинов прикрыл глаза, поднял руки к ушам. В зловещей тишине Рахманинову слышатся вещие слова Федора Шаляпина: «Они выиграют все сражения, кроме последнего… Их разгромят, но это обойдется в миллионы человеческих жизней!» Видение исчезает… Перед Рахманиновым — удивленное лицо корреспондента.
Журн. Что с вами? Вы как будто заглянули в ад!
Рахм. Похоже на то…
Журн. Не буду назойлив. Мне нужно несколько конкретных слов. Наши читатели так мало понимают в музыке, как и посетители концертов. Итак — движение музыки?
Рахм. Пастушьи наигрыши и мелодия простой русской песни в первой части, через вальс теней во второй к данс-макабр — пляске смерти в третьей.
Журн. Не слишком оптимистично. А вывод?
Рахм. Вечен человек, вечна музыка… Больше я ничего не могу сказать!
Журналист раскланивается и уходит. Входит расстроенная Наталья Александровна.
Рахм. Что с тобой?
Наташа. Гитлер напал на Советский Союз.
Наступила пауза. Не сказав ни слова, Рахманинов медленно удаляется.
Наташа. Сережа! (Ответа нет.) Сережа, нельзя же так! (Молчание.) Сережа, хоть откликнись! (Ответа не последовало.)
Свет медленно гаснет. Полная тишина. Наталья Александровна включает радио, устраивается калачиком в кресле. «Коминтерновская волна» передает русский перевод речи Черчилля.
Голос по радио. Опасность, угрожающая России, — это опасность, грозящая Англии, Соединенным Штатам; точно так же, как дело каждого русского, сражающегося за свой очаг и дом, — это дело свободных людей и свободных народов во всех уголках земного шара!..
