Константин Симонов - Русские люди
Глоба. А хотя бы и елка. Вполне возможно. Я не про тебя говорю, ты девушка серьезная, тебе даже со мной разговаривать скучно. Но женщина все-таки — это радость жизни.
Валя. Не люблю вас за эти ваша слова.
Глоба. А меня любить не обязательно.
Входит Сафонов.
Сафонов. Что за шум?
Глоба. У нас тут с Валентиной Николаевной снова несогласие насчет роли женщины в текущий момент. До свидания, Иван Никитич, я к себе пойду. И, как всегда, в медицинской профессии будут меня ждать неожиданности. Семь дней меня не было, и кто, я ожидал, будет живой, — помер, а кто, я ожидал, помрет, — непременно живой. Вот увидишь. (Выходит.)
Валя. Устали?
Сафонов. Ну да, устал. Мне же думать надо. А это, Валя, Валечка, колокольчик ты мой степной, — это тебе не баранку крутить.
Валя. Ну вот, стали начальником, так уж баранку крутить… смеетесь.
Сафонов. А как же? С высоты моего положения. (Усмехается.) Хотя и баранку надо с соображением крутить, конечно. Не то что ты вчера.
Валя. А что?
Сафонов. А то, что когда я с тобой ехал, сцепление рвала так, что у меня вся душа страдала.
Валя. Я не рвала. Оно отрегулировано плохо. Я ехала правильно.
Сафонов. Неправильно. И на ухабах педаль не выжимала.
Валя. Выжимала.
Сафонов. Нет, не выжимала. Ты мне очки не втирай. Ты не думай, что если я с тобой тихий, так мне можно очки втирать.
Валя. Я ничего про вас не думаю. Я только говорю, что выжимала.
Сафонов. Ну, бог с тобой. Выжимала, выжимала… Только глаза на меня такие не делай, а то я испугаюсь, убегу.
Валя. Я вас как вожу, так и вожу. Я над машиной начальник, раз я за баранкой. Понятно?
Сафонов. Понятно.
Валя. Поспали бы. Ведь уже трое суток не спите.
Сафонов. А ты откуда знаешь? Ты сама только вчера от немцев вернулась.
Валя. Знаю. Спрашивала.
Сафонов. Спрашивала?
Валя. Так, между прочим спрашивала.
Сафонов. Да…
Пауза.
Тебе сегодня ночью или завтра в крайнем случае опять к немцам идти придется.
Валя. Хорошо.
Сафонов. Чего же хорошего? Ничего тут хорошего. Послать мне больше некого, а то бы ни в жизнь не послал бы тебя опять.
Валя. Это почему же?
Сафонов. Не послал бы, да и все тут. И вообще ты лишних вопросов начальству не задавай. Понятно?
Валя. Понятно.
Сафонов. Придется тебе (оглянувшись на дверь) идти к Василию и сказать, что мост рвать будем, и все подробности, чего и как. Но только это запиской уже не годится. Это наизусть будешь зубрить, слово в слово.
Валя. Хорошо.
Сафонов. Да уж хорошо или нехорошо, а надо будет. Два раза ходила и в третий пойдешь, потому что родина этого требует. Видишь, какие я тебе слова говорю.
Валя. А знаете, Иван Никитич, все говорят: родина, родина… и, наверное, что-то большое представляют, когда говорят. А я нет. У нас в Ново-Николаевке изба на краю села стоит и около речки две березки. Я качели на них вешала. Мне про родину говорят, а я все эти две березки вспоминаю. Может, это нехорошо?
Сафонов. Нет, хорошо.
Валя. А как вспомню березки, около, вспомню, мама стоит и брат. А брата вспомню — вспомню, как он в позапрошлом году в Москву уехал учиться, как мы его провожали, — и станцию вспомню, а оттуда дорогу в Москву. И Москву вспомню. И все, все вспомню. А потом подумаю: откуда вспоминать начала? Опять с двух березок. Так, может быть, это нехорошо? А, Иван Никитич?
Сафонов. Почему нехорошо? Это мы, наверно, все так вспоминаем, всяк по-своему.
Пауза.
Ты только, как там будешь, матери скажи, чтобы она с немцами не очень ершилась. Она нужна нам, помимо всяких там чувств. И потом, — ты ей это тоже скажи, — я ее еще увидеть надежду имею.
Валя. Хорошо, я скажу.
Пауза.
Сафонов. Ну и сама тоже. Осторожней, в общем. Сказал бы я тебе еще кое-что, да не стоит. Потом, когда обратно придешь.
Валя. А если не приду?
Сафонов. А если не придешь, — значит, все равно, ни к чему говорить. (Накрывшись шинелью, укладывается на диване. Лежит, открыв глаза.)
Валя. Ну и засните. Хорошо будет.
Сафонов. Совсем спать отвык. Не могу спать.
Валя. А вы попробуйте. Я вам песню спою.
Сафонов. Какую?
Валя. Какую детям поют — колыбельную… (Запевает.) «Спи, младенец мой прекрасный…» Вы бы уж побрились, что ли. А то какой же это ребенок — с бородой.
Сафонов. Хорошо, вот ты вернешься, я побреюсь.
Валя. А если не вернусь, так и бриться не будете?
Молчание.
Придется уж вернуться, раз так.
Сафонов. Не могу спать.
Валя. И песня не помогает?
Сафонов. Не помогает.
Пауза. Сафонов закрывает глаза и мгновенно засыпает.
Валя (не замечает этого). Знаете, Иван Никитич, а я вот не боюсь идти. В первый раз боялась, а теперь нет. Мне кажется, что приду обратно сюда, чтобы вы побрились. А вы будете ждать. И все будут. Чего вы молчите? (Замечает, что Сафонов спит.) Вот и заснул. А говорил, спать не могу. (Тянется к нему. Ей, видимо, хочется разбудить его. Преодолевая это желание и уже не глядя на него, прислонившись к столу, тихо допевает.) «Провожать тебя я выйду, ты махнешь рукой…».
Молчание.
ЗанавесДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
У Харитонова. Старый добротный дом частнопрактикующего провинциального врача. Большая столовая, очевидно служащая общей комнатой. Несколько дверей. Два стенных шкафчика — один с посудой, другой белый, аптечного вида. На сцене за чайным столом Розенберг и Вернер. Вернер, прихлебывая из рюмки вино, зубрит что-то вполголоса.
Розенберг (открыв дорожный чемоданчик, раскладывает перед собой разные сувениры: фотографии, документы). Что, Вернер, все практикуетесь в русском языке?
Вернер. Да, практикуюсь.
Розенберг. Это хорошо. Нам тут долго придется быть.
Вернер. По-вашему, война…
Розенберг. Война — нет, недолго. После войны. Завоеватель может презирать народ, им покоренный, но он должен знать его язык, если бы даже ему пришлось лаять по-собачьи. В чужой стране никому нельзя верить, Вернер.
Вернер. Но вы же верите Харитонову?
Розенберг. Да, потому что он мерзавец. И если русские придут, они его расстреляют. Но его жене я уже не верю. Они могут прийти и не расстрелять ее. И уже по одному этому я ей не верю. (Продолжает разбирать карточки.) Сегодня Краузе подарил мне еще целый чемодан всего этого. Не смотрите так. Да-да, я люблю рыться в этом.
Вернер. У вас привычки старьевщика.
Розенберг. Ничего. По этим бумажкам и фотографиям я изучаю нравы. Иногда при этом обнаруживаются любопытные вещи. Вот, например, удостоверение личности младшего лейтенанта Харитонова Н. А.; Н. А. — замечаете? Оно разорвано пулей. Очевидно, его владелец убит. Но меня интересует не это. Меня интересуют инициалы Н. А., потому что нашего хозяина дома зовут А. А. Трудно предположить, но вдруг предположим, что это его сын. А у него сын в армии, это мне известно. Что мы можем из этого извлечь? Очень многое. Во-первых, если даже это просто совпадение, то на нем можно построить интересный психологический этюд: узнавание, неузнавание, ошибка, горе матери и так далее. Все это входит в мою систему изучения нравов. Да, с чего же я начал?
Вернер. Вы начали с жены Харитонова.
Харитонов (открывая дверь). Вы меня звали?
Розенберг. Нет, но раз вы уже вошли, — откуда у вас жена, доктор?
Харитонов. Из Вологды.
Розенберг. Вот видите, Вернер, она из Вологды, а мы еще не взяли Вологду. (Харитонову.) У нее есть родные?
Харитонов (растерянно). Есть. Немножко есть.
Розенберг. Что значит немножко?
Харитонов. Сестры.
Розенберг. Сестры — это, значит, по-вашему, немножко? Но у сестер ведь есть мужья? А?
Харитонов. Я не понимаю вас, господин капитан.
