Борис Акунин - Весь мир театр
Она глядела на него с испугом.
— Вы нездоровы? — Что?
— Вы… не слушали меня?
Эраст Петрович с трудом отключился от арифметики.
— Что вы. Конечно, слушаю. Всех убивает ваш бывший муж Чингиз-хан… Это п-психоз. Вы слишком многое перенесли. Нужно успокоиться.
Страх в ее взгляде усилился.
— Да-да, психоз! Не придавайте значения! Я не в себе. Пообещайте мне ничего не предпринимать! — Она молитвенно сложила руки. — Забудьте! Умоляю!
В зал вплыла раскрасневшаяся Василиса Прокофьевна.
— Уф, чуть не опоздала!
Взглянула на плачущую Элизу, заинтересовалась.
— Что репетируете, Элизочка? А, я догадалась. «Король Лир», пятый акт. Корделия: «Лишь одного тебя мне жаль, отец мой бедный! А я сама невзгоды презираю!» Неужели мы будем играть Шекспира?
«Мы действительно похожи на отца и дочь, — с неудовольствием подумал Фандорин. — Она молодая женщина, а у меня волосы седые». Элиза же, вспыхнув, отодвинулась.
— Я последняя? — Регинина присмотрелась. — Нет, цербера Жоржа еще нет, слава тебе, Господи.
Действительно, собрались все кроме ассистента. На самом краю первого ряда Фандорин разглядел круглую голову Масы. Японец о чем-то шептался с Симочкой Клубникиной, но в то же время косился на своего господина.
«Четыре единицы — это время! Час и минуты! Однако куда пристроить выбивающуюся из ряда цифру?»
Ухо ему щекотнуло дыхание Элизы:
— Вы обещаете забыть то, что я сказала? А на сцену поднялся Штерн, оглядел зал.
— Гейша Идзуми! Хватит отвлекать уважаемого автора! Пожалуйте к нам! Мы начинаем! Черт подери, где Жорж? Хорош радетель дисциплины! Без одной минуты одиннадцать, а его нет? Кто-нибудь видел Девяткина? Где Девяткин?
Фандорина качнуло в кресле. «Ну конечно! Девятка!»
— Где Девяткин?! — воскликнул он вслед за Штерном и поднялся.
— Здесь я, здесь!
В центральном проходе появился ассистент. Сегодня он был не похож на себя: во фраке, с накрахмаленной грудью и с белой хризантемой в петлице. Повернувшись, Жорж зачем-то запер дверь на ключ. Увидел Фандорина с Элизой — и вроде как обрадовался.
— Эраст Петрович? Не ожидал. Но это еще лучше. Без драматурга картина мира была бы неполной.
— Девяткин, мне нужно с вами поговорить. — Фандорин пристально смотрел на ассистента. — Ответьте на мои вопросы.
— Разговаривать с вами мне некогда. — Чудодейственно переменившийся помощник режиссера спокойно и уверенно улыбался. — А вопросы сейчас отпадут сами собой. Я всё объясню. Пожалуйте за мной, к сцене.
— Зачем вы заперли дверь? — спросила Элиза. — Это что, новое правило?
Но Жорж не ответил, порхающим шагом он шел между рядов к сиене. Легко взбежал по лесенке на ханамити. Левой рукой достал из кармашка часы и показал присутствующим.
— Дамы и господа, поздравляю вас! — торжественно объявил он. — Бенефис скоро начнется. До него остается всего две единицы!
Бенефис
Принаряженный Жорж, почему-то позволивший себе обращаться к труппе без разрешения Ноя Ноевича, нес со сцены околесицу:
— Сейчас ровно 11 часов 11 числа 11 месяца 1911 года! Это девять единиц. Через 11 минут число единиц достигнет одиннадцати, и мгновение сделается совершенным! Тогда я его остановлю! Настанет мой бенефис, дамы и господа!
Не сказать чтоб Элиза вслушивалась в эту галиматью, ее занимали собственные переживания. Она проклинала себя за то, что расклеилась и наговорила лишнего. Слава Богу, Эраст не воспринял ее истерическое бормотание всерьез. Он и сам сегодня был странный. День что ли такой, все не в себе?
Онемевший от нахальства помощника Штерн, услышав про бенефис, так и взвился.
— А-а, так это вы?! — возопил он страшным голосом и тоже взлетел на помост. — Это вы исписали чушью священную книгу! Да я вас…
Ловко и звонко ассистент влепил кумиру и учителю оплеуху. Она прозвенела громче выстрела. Все обмерли, а Ной Ноевич с вытаращенными глазами схватился за щеку и сжался.
— Сядьте на место, — велел ему Жорж. — Вы больше не режиссер. Режиссер теперь я!
Бедняга тронулся рассудком. Это было ясно!
Широкими шагами он вышел на середину сцены, где была установлена декорация, и поднялся в комнату гейши. Остановился у низкого столика, сел на пол, откинул крышку бутафорской шкатулки — той самой, куда сходились провода, зажигающие в финале полет двух комет.
Первое оцепенение прошло.
— Э, брат, да ты того… — Ловчилин поднялся, крутя пальцем у виска. — Тебе успокоиться надо.
Встал Разумовский.
— Жорж, душа моя, что ты на сцену влез? Иди сюда, потолкуем.
— Дзевятокин-сан, сэнсэя нерьзя бичь! — сердито говорил Газонов, поднимаясь на ханамити. — Хузе ничего нету!
А Штерн, всё держась за щеку, взвизгнул:
— С ним не толковать, его вязать нужно! И в Канат-чикову дачу!
Вдруг все снова умолкли. В руке у Девяткина появился пистолет — памятный Элизе «баярд», свидетель ее постыдного провала.
— Сесть! Всем сесть в первый ряд! — приказал ассистент. — Молчать. Слушать. Времени в обрез!
Заверещала Сима. Василиса Прокофьевна охнула:
— Матушки мои! Убьет, скаженный! Сядьте, не дразните его!
Костя, Лев Спиридонович, Штерн отступили. Опустились в кресла, причем Разумовский с перепугу уселся на колени к бывшей супруге, а та и не пикнула, хотя в обычное время подобная вольность резонеру дорого бы обошлась.
Не испугался один японец.
— Дай писторет, дуратёк, — ласково сказал он, продолжая идти вперед. — По-хоросему.
Акустика в зале была чудесная. Выстрел грянул так громко, что у Элизы заложило уши. В подвале, когда она тренировалась в стрельбе, «баярл» п&тил тише. Маса как раз ступил с ханамити на сцену. Взмахнув руками, он полетел вниз, под кресла первого ряда. Он был ранен в голову. Из разорванного уха лилась кровь, по виску пролегла красная полоса. Отчаянно завизжала Клубникина, забрызганная каплями.
Что тут началось! С криками актеры бросились врассыпную. Лишь оглушенный Газонов остался на полу, да Фандорин не тронулся с места.
Элиза схватила его за руку.
— Он сошел с ума! Он всех перестреляет! Бежим!
— Некуда, — сказан Эраст Петрович, неотрывно глядя на сцену. И поздно.
Все три двери зала оказались заперты, а бежать за кулисы никто бы не посмел — на сцене, скрестив ноги, сидел сумасшедший, помахивая пистолетом. Вот он вскинул руку, прицелился вверх, снова выстрелил. С люстры посыпалась хрустальная крошка.
— Все на место! — крикнул Девяткин. — Две минуты потеряно впустую. Или вы хотите умереть, как глупые животные, так ничего и не поняв? Я стреляю без промаха. Если через пять секунд кто-то не сядет в первый ряд, убью.
С точно такой же прытью все бросились обратно. Тяжело дыша сели. Элиза ни на шаг не отстала от Эраста Петровича. Тот поднял Масу, усадил рядом с собой, протер платком кровоточащую рану.
— Нан дзя? — процедил Газонов.
— Контузия. Забыл японское слово. Японец мотнул головой.
— Я не пуро царапину! Это сьто? Это?! — он ткнул пальцем в Девяткина.
Ответил Фандорин непонятно:
— Одиннадцать единиц и одна девятка. Я очень виноват. Поздно с-сообразил. И оружия с собой нет…
Снова ударил выстрел. Из спинки пустого кресла рядом с Эрастом Петровичем полетели щепки.
— Тишина в зале! Нынче я режиссер! И это мой бенефис! Штраф за болтовню — пуля. Остается восемь минут!
Левую руку Девяткин держал на шкатулке — там, где находились кнопки, включающие электричество.
— Если вы сделаете какое-нибудь быстрое движение, я нажму. — Ассистент обращался к Фандорину. — Глаз с вас не спущу. Знаю, какой вы прыткий.
— Там не только пульт освещения, верно? — Эраст Петрович сделал паузу и скрипнул зубами (Элиза отчетливо это слышала). — Зал з-заминирован? Вы ведь сапер… А я — чертов идиот…
Последние слова были произнесены совсем тихо.
— В к-каком смысле «з-заминирован»? — просипел Ной Ноевич. У него прерывался голос. — Б-бомбами?!
— Ну вот, Эраст Петрович, испортили весь эффект! — словно бы обиделся Девяткин. — Про это я хотел в самом конце сказать. Ювелирная электро-инженерная работа! Заряды рассчитаны так, чтоб взрывная волна уничтожила все внутри зала, не повредив здания. Это называется «имплозия». То, что за пределами нашего с вами мира, меня не интересует. Пускай остается. Тихо, господа артисты! — прикрикнул он на зашумевшую аудиторию. — Что вы раскудахтались? Почему вы, учитель, хватаетесь за сердце? Вы сами говорили: весь мир — театр, а театр — весь мир. «Ноев ковчег» — лучшая на свете труппа. Мы все, чистые и нечистые, идеальная модель человечества! Сколько раз вы повторяли нам это, учитель? Штерн жалобно вскричал:
