Гарольд Пинтер - Старые времена
ДИЛИ (поет): Как споешь вместо ля — до…
АННА (поет): Как стынет в блюдечке чай…
ДИЛИ (поет): Эту радость, о нет, у меня не отнимет никто…
КЭТ садится на диван.
АННА (к Дили): Ну, разве она не очаровательна?
ДИЛИ: О-о.
КЭТ: Спасибо, я чудесно освежилась. Здесь очень мягкая вода. Гораздо мягче, чем в Лондоне. В Лондоне вода слишком жесткая для меня. Здесь все мягче. Вода, свет, формы, звуки. Нет этих углов повсюду. И рядом — море. Невозможно сказать, где оно начинается, где кончается. Это влечет меня. Резкие линии меня не трогают. Мне не по душе их назойливость. Я бы хотела жить где-нибудь на востоке, где очень жарко и можно лежать под москитной сеткой и медленно дышать. Знаете… Смотреть из-под парусинового навеса на песок, на все. В большом городе хорошо только, когда идет дождь. Все кругом плывет: и огни машин, и в глазах что-то плывет, и на ресницах дождь. Больше в городах нет ничего хорошего.
АННА: Есть кое-что еще. Например, если у тебя есть крохотная комнатка, и маленькая газовая печка, и теплый домашний халат, и горячий кофе, и кто-то сидит и ждет, ждет, пока ты покажешься.
Пауза.
КЭТ: Дождь идет?
АННА: Нет.
КЭТ: Все равно, я, пожалуй, не стану выходить.
АННА: Как хорошо. Я очень рада. Теперь тебе надо выпить чашечку крепкого, ароматного кофе после ванны.
АННА встает, наливает кофе.
АННА: Или, если хочешь, я тебе почитаю.
ДИЛИ: Ты хорошенько вытерлась, Кэт?
КЭТ: Кажется, да.
ДИЛИ: Ты уверена? Насухо?
КЭТ: Кажется, да. Я нигде не чувствую влаги.
ДИЛИ: Это точно? Потому что я не хочу, чтобы ты здесь разводила сырость.
КЭТ улыбается.
Вы видите эту улыбку? Точно так же она улыбалась, когда мы шли с ней по улице, после этого фильма, «Третий лишний», или немного спустя. Как вам нравится эта улыбка?
АННА: Она очаровательна.
ДИЛИ: Улыбнись снова.
КЭТ: Я улыбаюсь.
ДИЛИ: Уже не так. Не так, как секунду назад и как тогда. (Анне.) Вы знаете эту улыбку, о которой я говорю?
КЭТ: Кофе холодный.
Пауза.
АННА: О, прости, я сейчас приготовлю свежий.
КЭТ: Я не хочу, спасибо.
Пауза.
Чарли придет?
АННА: Я позвоню ему, если хочешь.
КЭТ: А Мак-Кейб?
АННА: Ты действительно хочешь кого-то видеть?
КЭТ: Вообще-то я не очень люблю Мак-Кейба.
АННА: Я тоже.
КЭТ: Он странный. Все время говорит какие-то странные вещи.
АННА: Какие, например?
КЭТ: О, разные чудные вещи.
АННА: Я никогда его не любила.
КЭТ: А вот Данкен милый, правда?
АННА: О, да.
КЭТ: Мне так нравятся его стихи.
Пауза.
Но знаешь, кого я люблю больше всех?
АННА: Кого?
КЭТ: Кристи.
АННА: Он чудесный.
КЭТ: Он такой мягкий, правда? И его юмор. У него такой чудесное чувство юмора, ты не находишь? По-моему, он очень… чуткий. Почему бы тебе его не позвать?
ДИЛИ: Ничего не получится, его нет в городе.
КЭТ: О, какая жалость.
Молчание.
ДИЛИ (к Анне): Вы собираетесь навестить еще кого-то в Англии? Родственников, братьев, сестер?
АННА: Нет. У меня же здесь никого нет. Кроме Кэт.
Пауза.
ДИЛИ: Как вы находите, она изменилась?
АННА: О, совсем немного, почти нет. (К Кэт.) Ты все такая же робкая?
КЭТ удивленно смотрит на нее.
(К Дили.) А вот когда я с ней познакомилась, она была такая застенчивая, робкая, как газель, правда. Если кто-то наклонялся к ней во время разговора, она отпрядывала назад и, хотя оставалась стоять на прежнем месте, делалась совершенно недоступной. Когда она так отпрядывала, продолжать разговор становилось невозможно, и дотронуться до нее было уже нельзя. Я отношу это насчет ее воспитания, все же пасторская дочка, и конечно, в ней очень много напоминало Бронтё.
ДИЛИ: Как, разве она дочь пастора?
АННА: Но сравнивая их, я имела в виду не страстность Бронтё, а скрытность, эту ее упорную молчаливость.
Легкая пауза.
Я помню, как она в первый раз вспыхнула.
ДИЛИ: Что? Как? Как это было?
АННА: Я позаимствовала кое-что из ее белья, перед тем, как идти в гости. Потом ночью я ей в этом призналась. Это было нехорошо с моей стороны. Она смотрела на меня в изумлении и, я бы сказала, в замешательстве. Но я сказала ей, что уже наказана за свой поступок — какой-то мужчина весь вечер не отрывая глаз смотрел мне под юбку.
Пауза.
ДИЛИ: И тогда она вспыхнула?
АННА: Как спичка.
ДИЛИ: Смотреть под вашу юбку на ее белье. М-м-м-м.
АННА: С того вечера она иногда настаивала, чтобы я брала поносить ее белье, — у нее тогда было больше белья, чем у меня, и, главное, гораздо лучшего качества, — и каждый раз, когда она мне это предлагала, она вспыхивала, — вспыхивала, но все равно предлагала. А я, когда возвращалась домой, всегда рассказывала ей, если было что-то интересное.
ДИЛИ: И она тогда тоже вспыхивала?
АННА: Мне было не видно. Обычно я возвращалась поздно, она читала, устроившись под лампой, и я начинала рассказывать ей, но она всегда говорила мне: постой, выключи свет, и я рассказывала в темноте. Она больше любили, чтобы с ней разговаривали в темноте. Конечно, полной темноты не было, свет шел от печки и пробивался сквозь занавески, и, хотя она об этом не знала, я, зная ее привычку, всегда выбирала такое место в комнате, откуда я могла видеть ее лицо, а она моего не видела. Она могла только слышать мой голос. Так что она слушала, а я смотрела, как она слушает.
ДИЛИ: Выглядит, как счастливая семейная сцена.
АННА: Мы были очень близкие подруги.
Пауза.
ДИЛИ: Вы сказали, что она напоминала Бронте своей скрытностью, но не страстью. А какая она была в страсти?
АННА: Мне кажется, это скорее ваша область.
ДИЛИ: Вам кажется, что это моя область? Что ж, вы, черт возьми, правы. Это действительно моя область. Я рад, что наконец-то проявлена хоть капля такта. Разумеется, это моя законная область. Я ведь как-никак ее муж.
Пауза.
Я, собственно, хотел задать вам один вопрос. Может быть, не одному только мне все это начинает казаться бестактным?
АННА: Что же вы нашли здесь бестактного? Я прилетела из Рима, чтобы повидать свою старинную подругу, после двадцати лет разлуки, и познакомиться с ее мужем. Что же вас здесь тревожит?
ДИЛИ: Меня тревожит мысль о вашем муже, который сейчас слоняется один по своей огромной вилле, голодный, как волк, на одних крутых яйцах, и который ни черта не понимает по-английски.
АННА: Я перевожу, когда нужно.
ДИЛИ: Но вы-то здесь, а он там. Он там один, мечется взад-вперед по террасе, ждет, пока придет катер, когда оттуда вывалится хотя бы эта чудесная толпа. О, это зрелище, эта особая элегантность, которая нам здесь и не снилась, эта лазурнобережная поджарость, которая нам тоже не снилась, и этот их раскорячистый снобизм, который нам уже скоро будет сниться по ночам. Длиннейшие ноги в мире, нежнейшие голоса. Они и теперь звучат во мне. И вот что, поставим вопрос ребром, я держу руку на пульсе, на тысяче пульсов, по всему земному шару, натерпелся лишений и оскорблений, так почему я доложен тратить свое драгоценное время, слушая двух…
КЭТ (быстро): Если не нравится, уезжай.
Пауза.
ДИЛИ: Уезжай? Куда же я поеду?
КЭТ: В Китай. Или на Сицилию.
ДИЛИ: Но у меня нет катера. У меня нет белого смокинга.
КЭТ: Тогда в Китай.
ДИЛИ: Ты прекрасно знаешь, что они со мной сделают в Китае, если увидят меня в белом смокинге. Они меня сразу прикончат. Ты же знаешь, что там за люди.
Легкая пауза.
