Том Стоппард - Травести
Джойс. Я – Джеймс Августин Джойс, всем привет!
И живу здесь уж много я лет,
извиняюсь за вид и поспешный визит,
но мне нужен ваш мудрый совет…
Этот Джойс выглядит как ходячая пародия на ирландца. Дальнейшая сцена написана лимериками.
Карр. Извините… как все же вас звать?
Джойс. Матерь божья!.. Ну что ж, объяснять,
Видно, все мне придется сначала…
Тцара. Ах, мисс Карр?
Гвендолен. Вы пришли, мистер Тцара?
Джойс (только что заметив Тцара).
Попросил бы не перебивать!
Гвендолен. Ах, какая неловкость, друзья,
Что представить забыла вас я!
Карр. Генри!
Джойс. Джеймс!
Гвендолен. Гвен!
Тцара. Тристан!
Джойс. Стало все по местам:
На чужбине мы все – как семья…
Карр. Говорят, вы, однако, поэт?
Джойс. Вычитали?
Карр. К несчастию, нет.
Но ваш облик таков,
Что понятно без слов…
Джойс. Я – ирландец!
Карр. Достойный ответ!
Лимерик – ваша родина?
Джойс. Дублин, увы!
Неужели заранее знали все вы?
Гвендолен. Он нуждается в средствах, ведь…
Джойс. Часто гении бедствуют.
Тцара. Если только уже не мертвы…
Гвендолен. Мистер Тцара – великий артист,
Первый в мире поэт-дадаист.
По субботам всегда
Он читает дада
В клубе, там, где был раньше стриптиз…
Джойс. Мистер Карр не поклонник дады,
И подобной даде ерунды…
Тцара. Говорить надо «дада»!
Джойс. Но признаюсь, мне надо…
Карр. Право, если вам деньги нужны…
Гвендолен. Генри! Деньги совсем не важны,
Поддержал бы ты пьесу,
Чтоб придать тем ей весу…
Карр. Что ж…
Джойс. И парочку фунтов взаймы!
Карр. Я согласен: пусть в этой войне
Музы с танком идут наравне.
Тцара. Музы? С крыльями тети?
Гвендолен. Ах, ну что вы плетете!
Джойс. Мне б и фунта хватило вполне.
Карр. Боши верят, вам должен признаться я,
Что любая культурная акция
Заменяет пять танков…
Джойс. Дайте двадцать пять франков!
Карр. Или роту…
Джойс. Согласен на двадцать.
Тцара. Ненавижу я люто культуру,
А особенно литературу!
Джойс. Хватит мне и десятки…
Гвендолен. Дадаисты мне гадки!
Тцара. И зачем я поверил вам сдуру…
Я на классиков смачно плюю!
Гвендолен. (Ах!)
Travesties
Тцара. От Бетховена просто блюю!
Гвендолен. (Ох!)
Тцара. Лишь дада даст все нам!
Гвендолен. Невоспитанный хам!
Тцара. Я на разум и логику ссссс —
Гвендолен. Дадаисты мне гадки!
Джойс. Что, вам жалко десятки?
Гвендолен. Я боялась, что скажет он «ссу». (Запоздало прикрывает рот рукой.)
Карр пребывает в глубокой задумчивости.
Карр. Итак, речь шла у нас о «Иоланте»?
Тцара. Ненавижу!
Карр. За что же?
Тцара. Avanti!
Gut'nTag! Actios![8]
Гвендолен. Au revoir![9]
Тцара. Vamonos![10]
Беннетт. Господа, я прошу, перестаньте!
Закрывает дверь за Гвендолен и Тцара.
Происходившее до сих пор слегка напоминало сумасшедший дом, но вот все уходят, и на сцене остается только Джойс, который никак не может успокоиться.
Джойс.
Авангардный поэт из Карпатии
Дописался до психопатии:
Он разрезал на строчки
Телеграмму от дочки
И открытку от собственной матери.
В промежутке между лимериками свет начинает гаснуть.
Одаренный рифмач из Ирландии
Простудил на ветру свои гланды, и
Онемел он навеки,
И смежил свои веки,
И не стал популярным в Ирландии.
Если мне надоела компания,
Говорю: «Извиняюсь заранее,
Но сегодня лишь Блум
Занимает мой ум —
И поэтому всем до свидания!»
(Уходит.)
Пауза. На слабо освещенной сцене – неподвижный Карр в кресле.
Карр. Итак, начнем сначала. «Цюрих глазами очевидца».
Обычное освещение.
Беннетт (входя). Мистер Тцара.
Входит Тцара, Беннет уходит.
Карр. Как поживаете, дорогой Тристан? Что привело вас сюда?
На этот раз Тцара, в не меньшей степени, чем Карр, выглядит так, словно сошел со страниц «Как важно быть серьезным».
Тцара. Ах, развлечения, развлечения! А что еще движет людьми, Генри? Как всегда, жуете и пьете шампанское, Генри? Я не раз замечал, что стоицизм проповедуют всего убедительнее именно эпикурейцы.
Карр (обиженно). Я всегда полагал, что полезно выпить стакан белого рейнвейна с сельтерской перед обедом, и чем больше времени осталось до обеда, тем это полезнее. Я приучился пить этот напиток для того, чтобы успокоить нервы, в то время когда нервы были еще в моде в высшем свете. В этом сезоне в моде окопный ревматизм, но я все равно продолжаю пить рейнвейн с сельтерской, потому что после него я стал чувствовать себя гораздо лучше.
Тцара. Может быть, Генри, вы стали бы чувствовать себя гораздо лучше и без рейнвейна?
Карр. Дыма без огня не бывает, Тристан.
Тцара. С тех пор как идет война, огня и дыма стало так много, что никто не помнит, с чего все началось.
Карр. Но с чего-то все началось. Я, правда, забыл с чего, но в свое время об этом писали все газеты. Не с бедной ли маленькой Бельгии?
Тцара. Разве? Мне всегда казалось, что с Сербии…
Карр. С бедной маленькой Сербии?… Решительно невозможно. Британские газеты не осмелились бы призвать свой народ на защиту страны, название которой не звучит достаточно звонко в заголовках на первой полосе.
Тцара. Что за чушь, Генри!
Карр. Может быть, это и чушь, но уж никак не глупость!
Тцара. Я устал от умников. Умники пытаются навязать вселенной свои представления о ней, а когда вселенная отказывается им соответствовать, они сетуют на превратности рока. На самом же деле всем правит Случай, в том числе и самими умниками.
Карр– Вы сейчас сами умничаете, Тристан. Только что вы имеете в виду? Если вы что-нибудь вообще имеете в виду, конечно.
Тцара. Я имею в виду, мой дорогой Генри, что те причины, от которых, как нам известно, все зависит, в свою очередь зависят от причин, о которых нам известно крайне мало, а те, в свою очередь, зависят от таких причин, о которых нам совсем ничего не известно. И в обязанности художника входит издеваться, глумиться и насмехаться над распространенным убеждением, что все неисчислимое множество наблюдаемых следствий может быть выведено из некоего ограниченного количества однозначных причин.
Карр. Я всегда считал, что главная обязанность художника – это наполнить красотой наши серые будни.
Тцара (отчетливо). Дада дада дада дада дада дада да-да дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада.
Карр (после некоторой заминки). Что это за чушь, Тристан?
Тцара. Может быть, это и чушь, но уж никак не умничанье! Умничанье, как и многое другое в этом мире, уничтожено войной.
Карр. Вы забываете, мой друг, что я был там, вдали от родины, в грязи и крови окопов, посреди резни, равной которой еще не было в истории человечества. Потерял несколько пар брюк на полях сражений. Тот, кто сам не сидел в окопах, не имеет ни малейшего представления об ужасах войны. Стоило мне только ступить на землю Франции, как я тут же провалился по колено в грязь, а ведь на мне были новенькие пикейные бриджи для верховой езды от Рэмиджа и Хокса с ремешками из свиной кожи! Вслед за ними война отняла у меня пару брюк из добротной саржи, еще одну пару из плотной шерсти, третьи же были из смеси фланели и шелка. И в довершение всего этого безобразия пуля пробила штанину брюк из бесценного твида цвета хаки; ткань я заказывал специально! Скажу откровенно, в Швейцарии вам трудно представить что-либо подобное…
Тцара. Бросьте, Генри! Ваши брюки всегда выглядят…
Карр. Я имел в виду ужасы окопной войны.
Тцара. Что ж, зато здесь, в Швейцарии, вы можете жить как художник, Генри.
Карр (холодно). Мой дорогой Тристан, жизнь художника в какой угодно стране напоминает мне жизнь человека в Швейцарии во время мировой войны. Для того же, чтобы жить как художник в Цюрихе в семнадцатом году, требуется такая степень самовлюбленности, от которой опустил бы взгляд сам Нарцисс. Когда я послал к Хэмишу и Раджу за каталогом военной формы, я откликнулся в первую очередь на зов патриотизма и долга. Мною руководили свободолюбие, ненависть к тирании и чувство солидарности с жертвами – в том смысле, что до того момента мне как-то не было до бельгийцев особенного дела. И наконец, как художник я не смог бы жить нигде, поскольку не умею делать ничего из того, что обыкновенно именуется высоким словом «Искусство».
Тцара. А современный художник и не обязан делать ничего из того, что обыкновенно именуется высоким словом «Искусство». Более того, он испытывает к подобным занятиям отвращение. В наши дни художник – это тот, кто себя таковым считает. Чтобы быть художником, достаточно показать публике собственную задницу. Чтобы быть поэтом, достаточно вытаскивать из шляпы слова, написанные на клочках бумаги.
