Александр Островский. - Шутники
Гольцов. Уж поверьте, Павел Прохормч, жизни своей не пожалею для Веры Павловны! Это только случай со мной несчастный, за который я всю жизнь буду казниться.
Оброшенов. Ну и хорошо, Саша, хорошо! Я тебе верю. Ты уж не бойся, я вас помирю; я тебе это дело устрою. Ах, Саша, Саша! А ты сокрушаться вздумал, что об тебе девчонка подумает! Хе-хе-хе! Право, девчонка: так, дрянь какая-то! У нас есть дела поважнее, есть о чем думать, кроме этого. Тебе на что деньги-то нужны, ты мне скажи!
Гольцов. И не спрашивайте, Павел Прохорыч!
Оброшенов. Как не спрашивать! Как не спрашивать! Коли нужно, так поискать надо будет, похлопотать.
Гольцов. Вот как нужно, Павел Прохорыч, хоть в петлю полезай.
Оброшенов. Да скажи, чудак-человек!
Гольцов. Я чужие деньги затратил.
Оброшенов. Что ты! Господь с тобой!
Гольцов. Крайность заставила, Павел Прохорыч. Делал я кое-какие делишки одному помещику, исправлял поручения, в Совет деньги вносил.
Оброшенов. Ну, ну!
Гольцов. Вот он и прислал мне денег в Совет внести за имение: триста рублей. Тут у меня матушка умерла, на похороны было взять негде: за квартиру нужно было за четыре месяца отдавать… я больше половины денег-то и истратил.
Оброшенов. Да ведь уж это, никак, с полгода?
Гольцов. Больше полугоду-с. Я думал, что из жалованья я пополню; а тут начали за чин вычитать. Думал, награду дадут к празднику, не дали… Теперь последний срок приходит. Ну, как имение-то в опись назначат или вдруг сам приедет. Пожалуется председателю, ведь из суда выгонят. Да стыд-то какой! Боже мой!
Оброшенов. Что ж ты мне прежде не сказал?
Гольцов. Совестно было.
Оброшенов. Что ж ты это, Саша, наделал! Как теперь быть-то? Где денег-то взять? Вот беда-то! Ну уж не ожидал я от тебя, не ожидал!
Гольцов. Как хотите, так меня и судите, Павел Прохорыч!
Оброшенов. Да я тебя не виню, не виню. Полно ты! Какая тут вина, коли крайность. Только вот что, Саша, обидно, что между нас, бедных людей, не найдешь ты ни одного человека, у которого бы какой-нибудь беды не было. Ах ты, грех какой! Ума не приложу.
Гольцов. Да что вам беспокоиться, Павел Прохорыч! У вас своей заботы много. Ищите себе другого жениха, а меня оставьте. Выпутаюсь – хорошо, не выпутаюсь – туда мне и дорога.
Оброшенов. Нет, Саша, как можно, чтоб я тебя оставил! Нет, я попытаюсь, побегаю. Что мне значит побегать! Богатых людей много знакомых; знаешь, этак, дурачком, дурачком, паясом; может, и достану тебе денег. Ты очень-то не горюй!
Гольцов. Выручите, Павел Прохорыч! Спасите меня!
Оброшенов. Бог милостив, Саша, бог милостив! Отчаяваться не надо.
Шилохвостов. Однако ко щам начинает поталкивать. Нечего и на Спасских смотреть, и без того знаю, что время.
Важная особа. Сегодня никто так не заслужил своего обеда, как я.
Шилохвостов. Тэк-с!
Салопница подходит и шепчет что-то на ухо.
Чего-с? Я в Ирбитской плачу-с.
Салопница. Как изволили сказать?
Шилохвостов. Я всегда вам всем в Ирбитской ярмарке плачу. Пора вам знать.
Все смеются. Салопница шепчет что-то.
Что же вы ко мне пристаете! Я сказал, что в Ирбитской! А то можно и Лютова позвать. Да, никак, это он идет; да, Лютов и есть.
Все смеются. Салопница быстро скрывается.
Важная особа. Кто такой Лютов?
Шилохвостов. Чего-с?
Важная особа. Кто такой Лютов? я тебя спрашиваю.
Шилохвостов. Ундер, ваше превосходительство! Эти просящие особенный страх к нему имеют.
Входят Недоносков и Недоростков.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, Недоносков и Недоростков.
Недоносков. Сашка тут.
Недоростков. Опять его накалить.
Недоносков. Нет, теперь эта штука не выгорит; старик с ним. (Отворачиваются в сторону.)
Гольцов. Вот они пришли.
Оброшенов. Вот бы отчитать их хорошенько, Саша, да при народе! – они этого терпеть не могут. Да, может быть, Саша, они твои благодетели? Они тебе прежде помогали чем-нибудь?
Гольцов. Никогда я от них ни одной копейки не видал; кроме насмешки, ничего.
Оброшенов. Ну, так что ж на них смотреть! Вот кабы благодетели, тогда нельзя. Право, ты бы им выговорил – так, легонько, поучтивее. Ну, что хорошего! Только что издеваются, а пользы от них никакой. Диви б маленькие. Коли ты хочешь утешаться, так ты бедному человеку сначала помоги, да потом и утешайся над ним. Так ведь я говорю, Саша?
Гольцов. Конечно, правда.
Оброшенов. Нет, ты им скажи: «Напрасно, мол, вы, господа, себе такие шутки позволяете!» Так и скажи! Вот и пусть они знают. А то всякий станет над тобой издеваться, и на свете жить нельзя будет.
Гольцов (Недоноскову и Недоросткову). Здравствуйте, господа! (Раскланиваются.) Покорно благодарю за угощение!
Недоносков. Не на чем.
Гольцов. Насилу до дому дошел.
Недоростков. Ты бы пил больше!
Гольцов. Да вы меня насильно заставляли.
Недоносков. Всякий сам об себе понимать должен.
Недоростков. Кто ежели этому не подвержен, насильно не заставишь.
Гольцов. Я не то что подвержен, я и в рот не беру.
Недоносков. Оно и по глазам видно.
Недоростков. Значит, у тебя совести нет, когда ты при людях сам говоришь, что вчера пьян был. Другой бы скрывал.
Недоносков. Еще говоришь, что тебя насильно напоили. Кто же может теперича этому поверить? Кому нужно заниматься с тобой? Никто и внимания не возьмет. Антиресная канпания!
Недоростков. Кому ты можешь канпанию составить? И выходит, что ты пустой человек, не стоящий внимания.
Оброшенов. Вам тятенька много ли денег-то оставил на забавы?
Недоносков. Это в состав не входит.
Отворачиваются и разговаривают между собою.
Шилохвостов. Вот и я тоже, как домой пьяный приду, сейчас жене и говорю: запутали, мол, ничего не поделаешь.
Все смеются и поглядывают на Гольцова.
Гольцов. Меня ж пристыдили! Не знаю, как и на людей смотреть. Я уж лучше пойду.
Оброшенов. Куда?
Гольцов. К вам. Хочется поскорей увидаться с Верой Павловной. У меня как камень на сердце лежит. Уж что-нибудь одно: либо пан, либо пропал.
Оброшенов. Да ты не бойся! Эх, какой ты, право! Ничего, ступай смелей! А я после приду; мне тут нужно забежать на минуту. Скажи дома, что сейчас, мол, придет. Да скажи Верочке, что я приказал ей с тобой помириться. А с этими молодцами я еще поговорю.
Гольцов идет к выходу.
Недоносков. Не хочешь ли опохмелиться опосля вчерашнего?
Все смеются.
Гольцов. Опохмеляйтесь сами! (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же, без Гольцова.
Оброшенов. Эх, господа! Как не грех вам бедного малого обижать! Он человек хороший, смирный!
Недоносков. Его смиренства никто и не снимает с него.
Недоростков. Так это при нем и останется.
Шилохвостов. Смиренство еще не важное какое дело! В столице живешь, так поневоле будешь смирен. Потому что ежели драться станешь, сейчас лопатки скрутят.
Смех.
Оброшенов. Он вина-то и в рот не брал, а вы вчера…
Шилохвостов. Вина не пьет, с воды пьян живет.
Смех.
Оброшенов. Ты к чему пристал? Туда же: «пьян живет»! Видал ты его пьяным?
Шилохвостов. Слухом земля полнится.
Оброшенов. От кого ты слышал? Ну, сказывай!
Шилохвостов. Мне теща сказывала; она теперича в Астрахань уехала.
Смех.
Оброшенов. Выжига ты, вот что!
Шилохвостов. Уж и видно, что стракулист: так и цепляется.
Смех.
Оброшенов. Что? что? что ты сказал?
Шилохвостов. Ничего-с. Это я не про вас, а про мать кресну: она свой человек – не обидится. (Отходит к Недоноскову.)
Оброшенов. Вот нынче народ-то какой стал! Ни за что мальчика обругали да облаяли. Вот эти господа что вчера с ним сделали.
Начинают прислушиваться и подходить.
Он вина в рот не брал, а они его насильно напоили да комедию себе на потеху состроили. Еще какую комедию-то!
Народ подвигается.
Недоносков. Что он там за разговоры развел!
