Франсуаза Саган - Днем и ночью хорошая погода (сборник)
Входит Фридрих, очень элегантный, но немного сонный.
Наконец-то… Я уже начала беспокоиться!
Фридрих (целуя ей руку): Что значит «наконец-то»? На церковной колокольне еще не пробило пяти часов…
Анаэ: А на нашей пробило! Фон Бельдтам сам Бог отзванивает время. Я шучу, Ганс Альберт, шучу: это не богохульство! (Обращаясь к Фридриху.) Зато он съел почти весь предназначавшийся вам паштет из дроздов… (Сует ему тарелку. Фридрих подскакивает.)
Фридрих (рассеянно): Нет-нет-нет, я уже выпил чаю в гостинице. А если бы это было и богохульство, дорогая Анаэ, невелика важность!
Анаэ: Что? Вы ни Бога, ни черта не боитесь?..
Фридрих: Я позже с ними познакомлюсь, тогда же, когда и со смертью…
Анаэ: Вас и смерть не пугает?
Фридрих: Смерть? Это неприятное односложное слово из шести букв? Нет! До встречи с вами она была единственным моим кумиром, единственной, за кем я волочился, однако…
Анаэ: Что ж, мне нравятся бесстрашные молодые люди! Занятный вы человек, господин Комбург! Итак! Сегодня мы отправляемся охотиться на четвероногого, так что будьте довольны! Ради вашего третьего выхода вам даруется право на матерую волчицу.
Ганс Альберт и Анаэ встают на цыпочки и хором воют.
У-у-у-у-у-у-у-у!
Фридрих отскакивает назад.
Так-то, милостивый государь. (Щиплет его за ухо, отчего он снова подскакивает на месте.) Сегодня мы будем травить великую баден-баденскую волчицу.
Фридрих (делано смеясь): Волчицу! Что за волчица такая?
Анаэ (нацепляя на себя охотничью амуницию, назидательно): Обычно волчица — это не что иное, как самка волка, господин Комбург, но такой свирепой и матерой, как эта, здесь не видели последние полвека! Ну как? Хватит у вас духу сойтись с ней один на один или погнать ее?
Фридрих (бледнея от возмущения): Рог ей на бок! Вы в этом сомневаетесь?
Анаэ: Не злитесь! И кстати, не «на бок», а «в бок»! Рог ей в бок!
Фридрих: Я не злюсь, но мне приходится сдерживаться, это верно.
Анаэ: Тем более что я хотела попросить у вас иного мужества. Хватит ли у вас духу, господин Комбург, упустить ее?
Фридрих (с возмущенным видом): Как? Что? Мне? Упустить волчицу? Мне, Фридриху фон Комбургу, лейтенанту саксонских гусар? Вы шутите?
Анаэ: Не злитесь! Ганс Альберт, я так и знала, что он разозлится. Я прошу вас упустить ее только сегодня, но очень скоро мы ее прикончим, обещаю вам.
Фридрих (с облегчением): Так, значит, все же упустить? Бедная волчица! Ха-ха-ха! Да как же так?!
Анаэ: Мы как-нибудь пойдем на нее пешком, мой друг, с большим тридцатисантиметровым охотничьим ножом. Ведь эта бедная зверушка имеет метр в холке и весит девяносто кило, представляете?
Фридрих (потрясенный): Метр в холке! Ну уж! Вас обманули! Люди вечно преувеличивают!
Анаэ: Это да, но тут я ее сама видела: я трижды наблюдала за ней в подзорную трубу. Что же до тех людей, которые видели ее собственными глазами, да еще и вблизи, увы, они больше никогда не смогут ее описать! (Осеняет себя крестным знамением, Ганс Альберт следует ее примеру.)
Фридрих: А вообще-то… Вообще, это не так уж и много — метр в холке. Это будет… Это будет… Так… (Опускает руку к полу.)
Анаэ (поднимая его руку повыше): Ах! Какой же вы пессимист! Это будет так.
Фридрих отшатывается.
Ну да! Вот, например, вы знаете, какой у Ганса Альберта рост в холке? Ну, то есть в загривке.
Ганс Альберт покорно наклоняет голову. Анаэ кладет руку ему на загривок.
Когда он стоит на задних лапах, его рост составляет метр шестьдесят семь! А на всех четырех — не больше метра!
Ганс Альберт (обращаясь к Фридриху): На карачках, господин граф, во мне девяносто три сантиметра… На четвереньках то есть.
Анаэ: Погоди! Откуда ты знаешь? Кто это тебя измерял на четвереньках-то? Хотя… чего только не бывает! Давай еще раз! Видите?
Ганс Альберт встает на четвереньки, Анаэ измеряет его деревянным метром, показывает Фридриху.
Видите? А теперь, мой любезный Фридрих, представьте себе Ганса Альберта, покрытого густой шерстью, между ужасных острых желтых зубов виднеется красный язык, из пасти вырывается зловонное дыхание, глаза налиты кровью и желчью! Представляете?!
Фридрих (содрогаясь): Боже мой, сударыня, не слишком ли сейчас ранний час для таких видений? А вы, слышите, Ганс Альберт? Не пытайтесь меня напугать! Волосатый вы или нет, ничего у вас не выйдет!
Ганс Альберт (в изумлении): А? Что? Как?
Анаэ (хохочет): Ах, ну разве этот пригожий, богатый и любезный юноша еще и не забавен?
Ганс Альберт (вставая с четверенек, обиженно): Не вижу ничего смешного!
Анаэ: Ты никогда ничего не видишь… На четвереньках! Ну что? Мы идем на охоту, господа?
Фридрих (встревоженно): Если я правильно понял… нам надо будет отказаться от этой великолепной добычи? Это будет первый раз, когда злодей, будь он четвероног или двуног… э-э-э… ускользнет по моей же воле от моего справедливого возмездия!
Анаэ: Знаю, что вам это будет нелегко, сударь, но что уж тут поделать? Я пообещала моим подданным, простите, моим крестьянам, взять их с собой на эту волчицу. Эта дрянь сожрала у них в один присест троих самцов, потом одну самку, а потом еще и шестерых грудных детенышей. Я говорю о двуногих — о моих крестьянах! Эти люди ужасно злы на нее, на волчицу то есть, и это понятно. Сегодня наша единственная задача — найти ее и сделать так, чтобы она нас не заметила. Я поклялась, что разделю с ними радость победы!
Фридрих (ободрившись): Значит, ату ее! Ату ее! Не будем ее трогать! И эту жертву я принесу вашим прекрасным глазам, сударыня!
Они медленно выходят из комнаты. Слева слышится топот удаляющейся кавалькады, затем справа — приближающейся. На колокольне вдали звонят пять часов. Входят барон Корнелиус, его жена Адель, за ними пастор.
Пастор: Ау! Ау! Фройляйн Вайбург!
Корнелиус: Это еще что за имя?
Пастор: Фройляйн Вайбург приняла имя и титул вашей матушки полгода назад, господин граф[2]. После того как Корнелиус фон Бельдт получил рогатиной в морду.
Корнелиус: Что? Что такое вы говорите?
Пастор: Ах да, простите великодушно, господин граф, ваша сестрица последние месяцы звала Корнелиусом фон Бельдтом огромного медведя, который разорял ульи с пчелами и пожирал мед. Она говорила, что его храбрость, его упрямство, а также профиль неудержимо напоминают ей вас. (Пастор пояснительным жестом обводит рукой вокруг своего лица и снова извиняется.) Так вот, короче, когда она убила его рогатиной или рапирой, уж не знаю чем, она решила поменять имя на Вайбург, но я уверен, что это временно.
Корнелиус: Бедная сестра! Вы слышали это, Адель? (Повторяет жест пастора.) Медвежья морда! У меня! Ну и ну, лестное сравнение! Вы не находите, что это не слишком лестно для нас, нет?
Адель: Да, конечно. Но если среди родственников сходство встречается часто, оно совсем не обязательно для супругов, друг мой. Так что, следуя логике, у меня нет медвежьей морды! Впрочем, как я вижу, ваша сестрица по-прежнему погружена в охоту, купается в крови — во всей этой дикости, как обычно.
Корнелиус: Охота бывает разная, дорогая женушка, и самая дикая не обязательно груба!
Пастор: Тсс! Тсс! Тсс! Не начинайте, мои агнцы! Овечки Христовы…
Адель (перебивая его): Кстати, об овечках. Странно, но, как только я сюда попадаю, мне сразу хочется блеять. Думаю, овечки недолго заживаются здесь — в этом краю и в этом имении…
Корнелиус: Напротив! У Анаэ они доживают до глубоких седин. Да, а что это за новый ухажер у моей сестрицы, господин аббат? Это опять благодаря вам он путается у нее в юбках?
Адель: В юбках? Вы хотите сказать, в сапогах, да?
Корнелиус: Результат один и тот же. Ну так что же?
Пастор: Нет-нет, господин граф, этот бросился туда сам! А ведь он богат, очень богат! Он из саксонских Комбургов!
Корнелиус: Комбург? Мне это что-то напоминает… Комбург?
Адель: Ну да, конечно, тот высокий юноша, брюнет, с матовой кожей, кудрявый, у него еще одна прядка…
Корнелиус: Хватит! Забудьте все эти прелести, душа моя! Он был на костылях, господин пастор?
