Борис Акунин - Весь мир театр
И стал взахлеб рассказывать про какого-то воротилу преступного мира, героя модных романов. Эраст Петрович знавал подобных субъектов и в жизни, поэтому слушал не без интереса, но гоночное авто уже влетало в один из пречистенских переулков. С визгом затормозило подле нарядного особняка, вход в который охранял полицейский.
Приехали.
Следователь был незнакомый, некто капитан Дриссен, из канцелярии обер-полицмейстера. Смерть миллионера — дело серьезное, не корнетишка какой-нибудь. Скромному служаке вроде Субботина не доверили.
Офицер Фандорину не понравился. Таких пронырливых, сладких с вышестоящими и грубых с низшими, в полиции всегда хватало, а в последние годы этот типаж расплодился повсеместно. Про Эраста Петровича капитан, разумеется, слышал, поэтому разговаривал сахарно. Всё показал, все разобъяснил и даже собственные умозаключения доложил, о чем его не просили.
Умозаключения, если коротко, сводились к следующему.
Как установлено опросом свидетелей, покойный был уверен, что этот день станет счастливейшим в его жизни. С утра он собирался ехать с визитом в гостиницу «Лувр» к своей невесте, известной артистке Альтаирской-Луантэн, дабы надеть ей на палец обручальное кольцо.
— Кстати, где оно, господин Симон? — прервал доклад Дриссен, воззрившись на Сеню не сахарно, но грозно. — Вы схватили его и убежали, а с меня спросят.
— Ерунда, — мрачно махнул рукой парижанин. В доме погибшего товарища он весь сжался и только вздыхал. — Если что — возмещу. Па де проблэм.
Известие о том, что для компаньона деньги не проблэм, офицера порадовало. Он сладко улыбнулся, стал рапортовать дальше.
Картина выходила ясная. Невеста в последний момент передумала, о чем сообщила покойнику по телефону. Шустров обезумел от горя, схватил бритву. Рука у него дрожала, поэтому сначала он нанес себе несколько мелких порезов, потом наконец справился со слабостью и рассек артерию вкупе с трахеей, отчего незамедлительно воспоследовала кончина.
Факты Эраст Петрович выслушал со вниманием, умозаключения — без. Долго сидел на корточках над трупом, разглядывал изуродованное горло в лупу.
В конце концов поднялся, очень озабоченный. Сказал почтительно ожидающему капитану:
— Знаете, есть полицейские, который за определенный г-гонорар передают в бульварную прессу всякие пикантные детальки о происшествиях. Так вот, если в газеты просочится известие, что следствие связывает смерть Шустрова с именем упомянутой вами артистки, я буду считать ответственным лично вас.
— Позвольте… — вспыхнул Дриссен, однако Эраст Петрович блеснул на него своими чрезвычайно выразительными синими глазами, и офицер умолк.
— …И ежели такой казус произойдет, я приложу всё свое влияние, чтобы дальнейшим местом вашей службы оказалась Чукотка. Я редко обременяю высокое начальство своими просьбами, поэтому отказа в таком п-пустяке мне не будет.
Полицейский кашлянул.
— Однако же, сударь, я не могу нести ответственности за других. Слухи могут проистечь из театра Дело вызовет у публики огромный интерес. Там ведь у них уже были самоубийства.
— Одно дело — слухи. Другое — официальная версия. Вы меня поняли? Ну то-то.
Унизительное для Фандорина подозрение подтвердилось.
Царь и Мистер Свист к театральным смертям, скорее всего, отношения не имели. Потому что миллионера Шустрова убить они не могли, а он был именно убит. Судя по почерку, тем же преступником, что умертвил Смарагдова и Лимбаха.
Расследование требовалось начинать заново.
Обыкновенно, если случается череда таинственных злодеяний, проблема состоит в отсутствии сколько-нибудь правдоподобных гипотез. Здесь же все было наоборот. Версий возникало слишком много. Даже если идти от азов дедукции — двух главных побудительных мотивов, по которым один человек умерщвляет другого: «кому выгодно» и «ищите женщину».
Кому могла быть выгодна смерть миллионера?
Ну, например, всему «Ноеву ковчегу» и лично господину Штерну. По завещанию, товариществу актеров достается значительный капитал. Это раз. Настойчивость, с которой предприниматель добивался ухода труппы в кинематограф, всех нервировала и раздражала. Мир театра патологичен, наполнен гипертрофированными страстями. Если в подобной среде сформировался некто с наклонностями убийцы (а это почти несомненный факт), вышеназванных резонов может оказаться вполне достаточно. Здесь нужно учитывать еще и психологию артистического преступника. Это особенный тип личности, для которой толчком к злодеянию может стать «красота» замысла — в дополнение к практической выгоде.
Что касается cherchez la femme, то женщину-то как раз искать не придется. Кандидатура очевидна. Однако, если убийства совершались из-за Элизы, возникает целый букет версий.
Шустров сделал предложение той, на которую вожделенно взирает множество глаз, к кому алчно тянется много рук. (Противно, что и сам Эраст Петрович какое-то время теснился в этой толпе.) Среди обожателей госпожи Альтаирской вполне может оказаться некто, из ревности способный на преступление.
Сюда, в отличие от версии cui prodest,[7] легко плюсуются два предыдущих убийства. Про Лимбаха ходил слух (неважно, правдивый или нет), что он добился у Элизы взаимности. То же самое сплетничали и о Смарагдове. Эраст Петрович сам читал в рецензии на «Бедную Лизу» весьма прозрачный намек на то, что «вызывающая чувственность игры ведущих актеров» проистекает «не из одной только сценической страсти».
К двум основным побуждениям, каким подвержены люди обычные, следовало прибавить мотивации экзотические, возможные только в театре.
Помимо ревности любовной есть еще ревность актерская. Премьерше в труппе всегда люто завидуют. Известны случаи, когда прима-балеринам товарки подсыпали перед спектаклем в туфли толченое стекло. Оперной певице в гоголь-моголь однажды добавили перцу, чтобы сорвать голос. Всякое бывает и в драматическом театре. Но одно дело — подсунуть в корзину с цветами змею, и совсем другое — хладнокровно отравить Смарагдова, разрезать живот Лимбаху, располосовать горло Шустрову.
Насчет последовательности разрезов сахарный капитан Дриссен, конечно, ошибся. Исследование ран показало, что первым был нанесен смертельный удар. Остальные сделаны позднее, когда судороги уже кончились. Это видно и по следам крови на полу, и по самим мелким разрезам: они ровные, аккуратные, будто сделаны по линейке. Зачем убийце понадобилось это художество, вопрос. Но почерк всех преступлений характеризуется некоторой вычурностью, театральностью. Смарагдов отравлен вином из кубка Гертруды; Лимбах оставлен истекать кровью в запертой уборной; мертвому Шустрову изрезали бритвой горло.
Кстати, о театральности. В пьесе, сочиненной Эрастом Петровичем, одному персонажу, купцу, в отместку за коварство отсекают голову. Шустров — предприниматель, в некотором роде тоже купец. Нет ли тут отсылки к спектаклю? Всё возможно. Придется выяснять, не прослеживается ли параллелей между поступками московского миллионера и японского толстосума.
Имелась еще одна версия, вовсе сумасшедшая. Эрасту Петровичу не давали покоя «бенефис» и чертовы единицы, поминаемые в «Скрижалях». Они даже ночью ему приснились: острые, сияющие багрянцем и тающие, тающие. Сначала их было восемь, потом семь, потом пропали сразу две и осталось пять. Между прочим, раны на горле мертвеца были похожи на багровые единицы — одна большая, жирная, и десять потоньше. Всего одиннадцать единиц. 11 — опять-таки две единицы. Бред, шизофрения!
Голова, без того отупевшая от унизительных любовных терзаний, отказывалась выполнять привычную аналитическую работу. Никогда еще Эраст Петрович не находился в столь паршивой интеллектуальной форме. Цветы с гадюками, кубки с отравой, окровавленные бритвы, хрупкие единицы перемешивались в его мозгу, кружась абсурдными хороводами.
Но выработанные годами навыки, воля и привычка к самодисциплине в конце концов возобладали. Первый закон расследования гласит: когда версий слишком много, их число нужно сократить, для начала устранив самые маловероятные. Поэтому прежде всего Эраст Петрович решил избавиться от назойливых единиц.
Для этого понадобится вычислить шутника, делающего в «священной книге» идиотские записи. Взять его за шиворот (если окажется дамой — за локоток) и потребовать объяснений.
Дело было немного хлопотное, но в сущности простое — еще одна причина, по которой Фандорин начал именно с «бенефиса».
Вечером десятого ноября, после спектакля, Эраст Петрович пришел за кулисы выпить с труппой шампанского. Актеры — народ суеверный и к традициям относятся серьезно, поэтому даже совсем непьющие, вроде Регининой или Ноя Ноевича, чокнулись с остальными и пригубили вино.
Фандорин запомнил, кто где оставил свой бокал. Когда артистическое фойе опустело, сложил все их в саквояж, пометив каждый, и унес с собой. Буфетчик из театра уже ушел, так что до завтра пропажи никто не заметит. А ночью Эраст Петрович намеревался сюда наведаться еще раз и вернуть бокалы на место.
