Габриэль Марсель - Пьесы
Эдме. Даже в ту пору были другие женщины!
Мишель. Вам хотелось так думать — не стану рассеивать ваше заблуждение.
Эдме. Не понимаю.
Мишель. Та сцена ревности, которую вы мне устроили как-то вечером на маленьком вокзале, где мы дрожали от холода, на обратном пути из Баланса… (Качает головой, с улыбкой.)
Эдме. Вы хотите сказать, что тогда я была неискренна?
Мишель. Все женщины искренни; все они лукавят.
Эдме. Чувствуется богатый опыт.
Мишель. Должен с сожалением сообщить вам, что после нашего разрыва я не оставался вам верен.
Эдме. Впрочем, вы и не скрывали от меня своих намерений. Ваше письмо…
Мишель. Мой ответ. Из вашего мне следовало заключить, что вы возвращаете мне свободу.
Эдме. Вы сумели воспользоваться ею более чем…
Мишель. Да.
Эдме. Узнаю вас.
Мишель. Свобода, которую вы мне вернули, — я ею воспользовался столь широко, что… собственно, от нее и умираю; все очень просто. И вы подтвердите, что в моем голосе нет дрожи.
Эдме. Мое письмо могло вас убить, однако в нем не было ни слова, которое могло бы вас оскорбить.
Мишель. То, как вы открыли нашу связь мужу, и затем — эта трусливая потребность в искусственном примирении…
Эдме. Почему — трусливая? Я шла на риск.
Мишель. Никакого риска не было, и вы это знали, черт возьми. Я-то помню, что вы говорили о вашем муже! Нет, вы взвесили все — и рассудили, что моральный комфорт, безопасность, душевный покой и все такое прочее…
Эдме. Я ничего не взвешивала. Та жизнь, построенная на обмане, внезапно стала внушать мне ужас.
Мишель. Вот так, внезапно?..
Эдме. К тому же, если бы вы захотели…
Мишель. А именно?
Эдме. Если б вы предложили мне уехать с вами, я бы согласилась.
Мишель. Но я вам это предложил, и вы отказались.
Эдме. Я чувствовала, что вы колеблетесь; если бы вы настояли…
Мишель. Не кажется ли вам эта дискуссия о любви нашей юности жалкой и даже комичной? Что до меня, я через три месяца окажусь на Пер-Лашез, а вы… да Бог мой, у вас уже могли бы быть внуки. Так о чем же…
Эдме. Когда вы только что сказали…
Мишель. Что?
Эдме. Не хочу повторять… фразу о вашей свободе. Это звучало так, словно вы считаете меня виновной в вашем нынешнем состоянии…
Мишель. Что за бред!
Эдме. Да, вы сказали это тоном, который мне хорошо знаком… Так это было не всерьез? Скажите мне, вы это говорили не всерьез? Вы словно влили мне в жилы яд… это жутко… Но прежде всего, если бы я вам действительно была дорога, вы бы не ограничились одним-единственным предложением, сделанным в порыве экзальтации; вы бы вернулись к нему…
Мишель (пристально глядя на нее). Подумайте: не потому ли, что вы знали, что я повторю свое предложение, и боялись этого…
Эдме. Что вы хотите сказать?
Мишель. Не потому ли вы открылись ему во всем? Вы словно спешили воздвигнуть между нами непреодолимое препятствие.
Эдме. Не понимаю.
Мишель. Его мягкость, великодушие, которые вы учли наперед…
Эдме. Как я могла их предвидеть?
Мишель. …которые вы учли наперед, делали ваш отъезд невозможным. Вы только что говорили о риске: но что до подлинного риска, ваше малодушие не позволило вам отважиться на него. Вы выбрали самый легкий путь — путь признания. Вы даже не возражаете: это слишком очевидно. Повторяю, я больше не сержусь на вас. Я так давно уже… Да что там говорить, любовь… (почти с отвращением). Хотелось бы, прежде чем уйти из этого мира, встретиться с чем-то менее затасканным, менее изуродованным. (Смотрит в направлении, куда ушла Осмонда. Эдме с тревогой наблюдает за ним.) К тому же…
Эдме. И все-таки вы не ответили на мой вопрос… Ужасно остаться наедине с этой мыслью!
Мишель. С какой мыслью?
Эдме (сжимает голову руками). Что это во многом по моей вине.
Мишель. Я вижу, вам бы очень хотелось, чтобы я дал вам письменное заверение. Искренне сожалею, но не могу… Прежде всего, вам не хватило воображения. Вы не поверили в то, что я вас люблю. Не надо пугаться этого слова: во-первых, потому что это уже так невероятно далеко, а во-вторых, оно уж очень отдает мерзкой болезнью. Но будь в вас тогда чуть больше здравого смысла и чуть меньше добродетели, возможно, у нас двоих сложилась бы жизнь, — тогда как после вашей исповеди… еще бы!.. вы, как я полагаю, впали в спячку… ну, а я покатился под гору. Достаточно взглянуть на меня. Этого не передашь словами. (Встает.) Теперь послушайте. Я заметил только что, что вы меня поняли с полуслова. Надо мне дать возможность видеть малышку. О, сделайте милость, не приписывайте мне бог весть каких сентиментальных чувств. Нет, просто это способно меня отвлечь, вот и все. А в моем состоянии — так мало мыслей, которые были бы не о…
Эдме. Вы отлично знаете, что это невозможно. Видеть ее — под каким предлогом? Как ей объяснить?
Мишель. О, скажите что угодно. Хотите, я буду давать ей уроки фортепьяно? Ладно; вы подумаете — и найдете нужный предлог. До свидания. Отсюда — налево, так ведь?
Сандье уходит. Эдме не провожает его. Она чрезвычайно возбуждена. Садится, берет книгу, кладет ее на стол. Встает, идет в глубь сцены, приоткрывает дверь в комнату Осмонды.
Эдме. Я думала, ты уже легла. Кому ты пишешь? Пожалуйста, зайди сюда на минутку. (Осмонда входит; она в пеньюаре.)
Осмонда. По-моему, бесполезно затевать дискуссию.
Эдме. У меня тоже нет ни малейшего намерения спорить. Ты опять поднялась наверх без нашего ведома?
Осмонда. Я не делаю из этого никакой тайны. Кто был этот господин, только что удалившийся? Почему мне никогда не говорили о нем?
Эдме. Один давнишний знакомый, которого мы совершенно потеряли из виду.
Осмонда. Что за странная мысль — прийти к людям в этот час!
Эдме. Надо полагать, он выбрал редкий момент, когда мог освободиться.
Осмонда. Очень удивительно. Папа был так бледен!
Эдме. Ему сегодня вечером нездоровилось.
Осмонда. Но как же ты его отпустила?
Эдме. Ты же знаешь, твой отец все равно сделает по-своему. Но речь сейчас не о том. Я собираюсь раз и навсегда решить вопрос с Мегалем.
Осмонда. Нет такого «вопроса».
Эдме. Давай не придираться к мелочам. У меня нет никаких возражений против того, чтобы девочки иногда заходили к нам, но мне не хотелось бы, чтобы ты поднималась туда.
Осмонда. Короче, ты мне не доверяешь; ты не понимаешь, что если бы такая опасность существовала, твои сомнения только усугубили бы ее.
Эдме. При чем здесь опасность? Просто я считаю твое поведение в данной ситуации неподобающим, вот и все.
Осмонда. А что думает по этому поводу папа?
Эдме. Твой отец не отдает себе отчета…
Осмонда. То есть у него нет той предвзятости, что у тебя.
Эдме. Какой предвзятости, о чем ты говоришь?
Осмонда. Направленной на то, чтобы унизить меня, ранить, причинить боль. Вот и сейчас ты меня выставила на смех перед этим господином.
Эдме. Ясно, что когда человек так занят собой, ему всюду мерещатся обиды и злые умыслы. Если бы ты уделяла другим десятую долю того внимания, какое ты уделяешь своей драгоценной особе…
Осмонда. Я не эгоистка.
Эдме. Это что-то новое.
Осмонда. Во всяком случае — не такая эгоистка, как ты. Ты ни во что не вкладываешь душу. А это, по-моему, главное. Качество человека определяется не тем, что он заседает в комитетах, руководит мастерскими для работниц или вяжет носки. В тебе нет доброты, и, во всяком случае, ты не лучше меня. Достаточно видеть, как ты разговариваешь с больными: никогда не улыбнешься. Все твои старания — это… это…
