Альбер Камю - Посторонний. Миф о Сизифе. Калигула (сборник)
Цезония. Скажи, что ты меня не прогонишь!
Калигула. Не знаю. Я понимаю только – вот самое ужасное, – что эта постыдная нежность и есть единственное чистое чувство, которое дала мне жизнь.
Цезония высвобождается из его объятий, Калигула идет за ней. Она прижимается к нему спиной, он обвивает ее руками.
Калигула. Не лучше ли, чтобы последний свидетель исчез?
Цезония. Мне все равно. Я счастлива тем, что ты сказал. Но почему я не могу поделиться с тобой этим счастьем?
Калигула. Кто тебе сказал, что я не счастлив?
Цезония. Счастье великодушно. Оно не истребляет других, чтобы жить.
Калигула. Значит, есть два вида счастья. Я выбрал тот, который смертоносен. И я счастлив. Было время, когда я думал, что дошел до пределов страдания. Но нет, можно идти еще дальше. За рубежами страны отчаянья лежит счастье, бесплодное и величественное. Смотри на меня.
Она оборачивается к нему.
Я смеюсь, Цезония, когда вспоминаю, что не один год весь Рим избегал произносить имя Друзиллы. Рим не один год заблуждался. Любви мне мало, я это понял тогда. Сегодня я по-прежнему так думаю, глядя на тебя. Любить кого-то – значит согласиться стареть вместе. Я не способен на такую любовь. Старая Друзилла – это гораздо хуже, чем Друзилла мертвая. Вам кажется, человек страдает потому, что любимое существо умирает нежданно. Нет, настоящее страдание – не этот вздор. Оно наступает, когда замечаешь, что и горю приходит конец. Даже сама скорбь лишена смысла.
Вот видишь, оправданий для меня не найти ни в чем – ни в тени любви, ни в горечи грусти. У меня нет алиби. Но сегодня я еще свободней, чем был все эти годы. Я освободился от воспоминаний и от иллюзий. (Яростно смеется.) Я знаю, что всему приходит конец! Какое открытие! Нас было двое-трое во всей истории, кто испробовал его наделе, кто испытал это сумасшедшее счастье. Цезония, ты досмотрела прелюбопытную трагедию до самой развязки. Пора опустить перед тобой занавес.
Он снова становится позади Цезонии и обхватывает рукой ее шею.
Цезония (со страхом). Такая ужасная свобода – это и есть счастье?
Калигула (все сильнее сжимая ее горло). Это оно и есть, Цезония. Без него я был бы довольным и сытым. А благодаря ему я обрел богоравное ясновидение одиночек.
Возбуждение его растет, пока он медленно душит Цезонию. Она не пытается бороться, только робко протягивает вперед руки. Он говорит, наклоняясь к ее уху.
Я живу, я убиваю, я обладаю головокружительным могуществом разрушителя, рядом с которым могущество творца кажется жалкой пародией. Это и значит быть счастливым. Это и есть счастье – невыносимое освобождение, презрение ко всему на свете, и кровь, и ненависть вокруг, несравненное уединение человека, окидывающего взглядом всю свою жизнь, необъятная радость безнаказанного убийцы, неумолимая логика, которая перемалывает человеческие жизни (смеется), и твою тоже, Цезония, чтобы для меня настало наконец вожделенное одиночество во веки веков.
Цезония (слабо сопротивляясь). Гай!
Калигула (вне себя). Нет, никакой нежности. С этим надо кончать, время не ждет. Время не ждет, дорогая Цезония!
Цезония хрипит. Калигула волочит ее и бросает на ложе.
Калигула (смотрит на нее; взгляд у него блуждающий, голос сдавленный). И ты, ты тоже была виновна. Но убийством ничего нельзя решить.
Сцена четырнадцатая
Калигула (поворачивается и идет к зеркалу, как в бреду). Калигула! И ты тоже, и ты тоже виновен. Что ж, немного больше, немного меньше, какая разница! Кто осмелится вынести мне приговор в этом мире, где нет ни судьи, ни невинных! (С глубоким отчаяньем, прижавшись к зеркалу.) Вот видишь, Геликон не пришел. Луны я не получу. Как это трудно – собственная правота и долг идти до конца. Я боюсь конца. Мечи звенят! Это невинность готовит свое торжество. Отчего я не на той стороне! Мне страшно. Какая мерзость – сначала презирать других, а потом ощутить такую же трусость в своей душе. Но это не важно. Страху тоже придет конец. И вокруг меня снова будет великая пустота, в которой сердце обретает покой.
Делает шаг назад, возвращается к зеркалу. Он как будто немного успокоился. Когда он снова начинает говорить, голос его звучит тише и сдержаннее.
Все кажется таким сложным. А на самом деле все просто. Если бы я получил луну, если бы любви мне было довольно, все бы переменилось. Но чем утолить мою жажду? Какое сердце, какое божество бездонно, как озеро, чтобы напоить меня? (Опускается на колени и плачет.) Ни в этом мире, ни в ином нет ничего мне соразмерного. А ведь я знаю, и ты знаешь тоже (плача, протягивает руки к зеркалу), что мне нужно только одно: невозможное. Невозможное! Я искал его на границах мира, на краю своей души. Я протягивал руки (кричит), я протягиваю руки и натыкаюсь на тебя, передо мной всегда только ты, а я полон ненависти к тебе. Я пошел не той дорогой, она никуда не ведет. Моя свобода – ложная. Геликон! Геликон! Нет, и тут – ничего. О, как тяжела эта ночь! Геликон не придет: мы навеки останемся виновны. Эта ночь тяжела, как страдание человеческое.
За кулисами слышится шепот и лязг оружия.
Геликон (внезапно появляется в глубине сцены). Берегись, Гай! Берегись!
Невидимая рука пронзает Геликона кинжалом. Калигула встает, берет в руки табурет и, тяжело дыша, подходит к зеркалу. Смотрит на себя, изображает прыжок вперед и в ответ на такое же движение своего двойника в зеркале с воплем запускает в него табуретом.
Калигула. В историю, Калигула, в историю.
Зеркало разбивается, и в ту же минуту из всех дверей вбегают вооруженные заговорщики. Калигула поворачивается им навстречу с безумным смехом. Старый патриций наносит ему удар в спину, Херея – в лицо. Смех Калигулы переходит в предсмертную икоту. Удары сыплются на него со всех сторон. Смеясь и хрипя, в последнем всхлипе Калигула выкрикивает:
Я еще жив!
Занавес
Примечания
1
© Перевод. Н. Галь, наследники, 2014
2
© Перевод. С. Великовский, наследники, 2013
3
Не упустим случая отметить, что утверждения настоящего эссе отнюдь не безоговорочны. Ведь самоубийство может зависеть и от соображений, заслуживающих большей почтительности. Пример: политические самоубийства в ходе китайской революции, именуемые самоубийствами из протеста. – Здесь и далее примеч. автора.
4
Мне доводилось слышать об одном сопернике Перегрина, послевоенном писателе, который, завершив свою первую книгу, покончил с собой, чтобы привлечь к ней внимание. Внимание он и в самом деле привлек, но книгу нашли плохой.
5
Правда, не в своем собственном виде. Ведь речь идет не об определении, а о перечислении чувств, которые могут заключать в себе абсурд. Когда перечисление заканчивается, абсурд вовсе не исчерпан.
6
On (фр) – неопределенно-личное местоимение.
7
Распалась связь времен (англ.). – Перевод Б. Пастернака.
8
В частности, в споре с Аристотелем по поводу понятия «исключение».
9
Можно подумать, что я пренебрег здесь самым существенным вопросом – вопросом о вере. Но я не рассматриваю философию Кьеркегора, или Шестова, или, дальше, Гуссерля, для этого нужно другое место и другой настрой ума, я беру у них одну тему и смотрю, может ли ее развитие отвечать обозначенным выше правилам. Речь идет только об упорстве в стремлении к цели.
10
Я не сказал «исключает Бога», это было бы утверждением.
11
Уточним еще раз: под вопрос здесь поставлено не само утверждение бытия Бога, а ведущая к этому логика.
12
Даже самые строгие эпистемологические учения предполагают всякий раз свою метафизику.
И при этом настолько, что метафизика многих мыслителей нашего времени состоит в том, чтобы не иметь ничего, кроме эпистемологии.
13
А. В те времена разум должен был либо приспособиться, либо умереть. Он приспосабливался. У Плотина он из логического превращается в эстетический. Метафора замещает силлогизм.
Б. Впрочем, это не единственный вклад Плотина в феноменологию. Весь этот подход был уже заключен в столь дорогом александрийскому мыслителю соображении, что существует не только идея человека, но и идея Сократа.
14
Речь идет о действительном сходстве, а не о хвалах покорности. Человек абсурда противоположен человеку покорному.
15
